Агент - Валерий Большаков

— Фасон держат, — криво усмехнулся Димитрий Эктов, — ждут, чего ты, товарищ комиссар, делать станешь.

— Дождутся, — усмехнулся Авинов. — Уже дождались. Люди, обедать!

— Война войной, — хохотнул Даниил, — а обед — по расписанию!

Столовая располагалась на барже-ресторане. Теперь, правда, осетрового балыка или икры там не предлагали, в меню значилась перловка да вяленая рыба.

Когда «бригада тов. Юрковского» поднялась на баржу, Кузьмич на пару со здоровенным морячком по кличке Гиря поднял трап.

— Это чё за дела? — заорал с берега Стройка. — Ты чё, комиссар, сдурел? Голодом морить р-революционного матроса?!

Авинов облокотился на перила.

— А у нас тут социализм, — проговорил он. — «Неработающий, да не ест!»

Не слушая возмущённый рёв, Кирилл подмигнул повару (или его следовало называть коком?), и тот вынес скромный вклад комиссара Юрковского — ящик английской ветчины.

— О-о! — прокатился голодный стон.

— По банке на двоих, товарищи! — прикрикнул Авинов, и негромко спросил Алексея: — Чем там матросня занята?

— Митингуют!

— Чем бы дитя ни тешилось…

— Так мы что, — приглушил голос Лампочка, — так и будем в этом Котласе? А Петроград как же?

— Чует моя душа, — подмигнул ему Кирилл, — что здесь мы не задержимся! Как там Юрка?

— Обиделся на меня, что не взял, — улыбнулся Алекс. — Глупый…

— Ешь-ешь давай. Чем скорее кончим на Двине, тем быстрее на Неву умотаем!

После обеда работников прибавилось втрое — «ревматы» со скорбными лицами старых дев, коих склоняют к прелюбодеянию, взялись помогать на судоремонте. Форс форсом, а кушать-то хочется…

Павлин Виноградов тем временем обегал пароходы «Сухона», «Усть-Сысольск», «Компаньон», «Феникс» и притащил единственные средства связи — мегафоны, верно прозванные матюкальниками.

— А чего делать станешь? — извинялся он. — Ежели до нас телеграмма из самой Москвы на десятый день добирается! Порочная связь…

Едва Кирилл собрался пошутить, как из-за реки, из-за леса донёсся стрекочущий гул. Знакомый звук…

— Воздух! — заорал он. — Зюзя! Митька! На «виккерсы»!

Димитрий Эктов и слова не сказал — бегом бросился на площадку с зениткой.

Над пильчатой стеной леса показался аэроплан «Де Хевиленд», а за ним целое звено. Нагруженные бомбами, «хевиленды» летели низко, с рычаньем шинкуя воздух пропеллерами. На их фюзеляжах было жирными буквами выведено: «SBAC».[157] Бомбы чёрными мячиками полетели к воде, по дуге накрывая плавсредства, теснившиеся у котласских причалов. Грохнули взрывы. Пароходу «Енисей» проломило борт, опрокидывая и переворачивая. Баржу-ресторан словно приподнял кто, да и опустил, уже распавшуюся на две половинки. «Ваге» повезло — бомба угодила рядом, вздыбливая белёсый столб воды.

Зюзя, присев за «виккерсом», повёл стволом, ловя в прицел аэроплан, скользивший в вираже. Гулко, раздельно задолбила очередь, пропарывая крыло, обрывая растяжки. Аппарат вильнул, качнулся — и врезался в воду, запрыгал по мелкой волне, завертелся колесом, распадаясь на кусочки.

— Есть! — заорал Димитрий.

«Хевиленды» развернулись, словно на его зов. Зачастили вспышки пулемётов, секущие струи свинца заколотили по гудящей железной палубе «Мурмана». Десятки винтовок ответили нестройным залпом. Мимо. Защёлкали затворы. Залп!

— Есть!

Пропоротые пулями крылья «Де Хевиленда» всё ещё несли аппарат, но вот пилот безвольно — безжизненно! — перевесился за борт. На полной скорости аэроплан перелетел реку и вломился в сосняк. Полыхнуло. Рассыпалось. Загуляло эхом.

— Бомба! Ложись!

Вращаясь, бомба влетела по касательной в пакгауз, вроставший в землю рядом с затоном. Взрыв поднял, запрокинул брёвна, завертел их лопастями пропеллера. Один из брусьев ударил, как битой, по перепуганной козе, пасшейся неподалёку. Рогатая и мекнуть не успела — улетела в реку, волчья сыть.

Порожние аэропланы удалялись, набирая высоту. Димитрий развернул свой «виккерс», посылая очередь вдогонку, а Зюзя уже не смог — меткий пилот разворотил матросу грудь, перелопатив рёбра с тельняшкой.

Оглушённый, Авинов опустил винтовку — он тоже стрелял, поддавшись общему порыву. Вроде бы и гнусно это — стрелять по своим, а рядом с ним кто? Не такие же русские? Хорошо, когда точно знаешь — вот красные, вот белые. А если всё в розовом цвете? Как его разделишь? Где тут наши, где не наши? Гамлетовский раздрай…

— Виноградов! — окликнул Кирилл зампредгубисполкома. — Живой?

— Кажись, да… — послышался страдающий голос. — Ох ты…

— Глянь, как там.

— Щас…

Даниил Эктов прибежал, убедился, что брат жив, и доложил, что ревматов здорово побило, а «Стройка» пропал.

— То ли утоп, то ли удрал, — вывел он.

— Какая жалость, — серьёзно сказал Авинов, стряхивая землю и стружки с волос. — Всё, перерыв закончен!

В конце октября здорово похолодало. Не настолько, чтобы река подёрнулась хрупкими заберегами из молодого льда, но по ночам бывало студёно. Ели стояли, нахохлившись, будто прижатые низким пасмурным небом.

В эти самые дни три канлодки вышли в плавание. Паровые машины судов топились дровами, оттого дым валил густо, тучей, едва вмещаясь в трубах, а вот гребные колёса еле вертелись, тяжко шлёпая плицами по воде. Дозорный буксир «Лизогуб» отставал, а два сторожевых катера — «Ковалёв» и «Чударев» — шли немного впереди. Вот и вся «эскадра».

— У англичан пять мониторов, — вздыхал Павлин Фёдорович, — те даже против течения прут под двенадцать узлов,[158] и пушки у них поболе наших — сто девяносто миллиметров… А броня в три дюйма — чего б не жить?..

Авинов промолчал, любуясь видами. Краснокорые сосны поднимались над песчаным берегом, зеленью оттеняя желтизну пляжа. Ветер, едва затрагивавший кроны деревьев, в вышине прогонял тучи, очищая небо — глубокое, чистое, пронзительно-синее.

Канлодки шли на Кургомень — старинную волость, когда-то входившую во владения Марфы Борецкой. В том месте сёл было как грибов — Погост, Гора, Нижний Конец, Большая Деревня, Починок Второй… Выше всех по Двине стояла деревня Топса, а ниже — Рочегда. Оттуда до Архангельска было каких-то триста километров с хвостиком, вниз по реке.

Кургоменьский Погост располагался на возвышенном правом берегу, напротив смородинового острова Лозы, а напротив, за рекой, лежала деревня Тулгас, удерживаемая частями Красной 6-й армии, спешно набранной из китайцев, корейцев, венгров, поляков, финнов. Хотя русские тоже были — и не самого лучшего разлива.

Кургомень являлся форпостом Антанты — англичан, французов, американцев, канадцев, австралийцев, итальянцев, датчан, шведов… Вся их «интервенция» заключалась в охране неисчислимого количества военных грузов, поставленных России союзниками. На складах Мурманска и Архангельска лежало всё — от ажурных чулок до танков, и нельзя было допустить, чтобы всё это богатство — на полтора миллиарда долларов! — досталось большевикам. Вот и гоняли «интервенты» любителей отнять и поделить. Гоняли, но в наступление не переходили — это была не их война. Конечно, будь у генерала Фредерика Пула, командующего иностранными войсками в Северной области России, силёнок побольше, он размахнулся бы и поширше. А так… За что Джону или Жану умирать в русской тундре? Оттого и линия Северного фронта не меняла своей кривизны, а Кургомень был самым южным участком Северного фронта, хотя само понятие «фронт» в данных условиях выглядело сомнительным — глухие дебри, болота, буреломы лишали всякого манёвра. Войска перемещались лишь в двух направлениях — по Северной Двине да по железной дороге Архангельск — Вологда.

— Вы так не стойте, ваш-сок-родь, — неожиданно услыхал Авинов негромкий голос Кузьмича.

— Тише! — недовольно сказал Кирилл.

— Да не слыхать… — отмахнулся Исаев.

— А как мне стоять?

— Мужичьё здешнее злое, а стреляют они метко, дробиной белке в глаз целятся…

— Моя шкурка не ценная, — усмехнулся Авинов, — мех только под мышками!

— Ну ещё кой-где имеется…

Оба расхохотались, молодой и старый.

На другой день часам к трём флотилия прибыла в деревню Пучега, где располагался штаб фронта. Подозрительный Ленин, не доверявший военспецам, назначил командующим Северным фронтом большевика Кедрова, совсем недавно возглавлявшего Северо-Восточный участок отрядов завесы — вооружённый сброд, который был наскоро укреплён матросами-анархистами и объявлен 6-й армией.

Ни опыта, ни умений у «Михал Сергеича» не было, но если партия сказала «Надо!», то куда деваться? В наступление Кедров не переходил, поставив задачу «держать и не пущать».

Невысокий, в чистенькой красноармейской форме, с аккуратными усами скобкой и бородкой на узком лице, Михаил Сергеевич больше походил на какого-нибудь приват-доцента, чем на командующего фронтом.