Когда осыпается яблонев цвет - Лариса Райт

– Есть же на свете добрые люди, – директор детского дома смотрела на Маргариту одновременно и с восхищением, и с нескрываемой жалостью. Второе Маргарите было непонятно, но директор сочла нужным объяснить свои эмоции: – Вы должны понимать, что легко не будет, и я заранее вам сочувствую.

– Я понимаю, что усыновление – не игра в бирюльки. Но в данном случае все несколько проще. Я ведь не посторонний человек для Марты. Она и так практически живет у меня последние два года. К тому же речь идет не об удочерении, а об опекунстве. Я не хочу, чтобы она лишилась льгот, положенных по закону.

– Все верно. Все верно. – Директор суетливо перекладывала на столе какие-то бумаги и почему-то волновалась: то начинала накручивать на палец прядь волос, то теребила телефонный шнур, то зачем-то хваталась за ручку. Поведение женщины казалось Маргарите странным. Казалось бы, она должна радоваться за воспитанницу и испытывать некоторое облегчение: ребенок обрел семью. Разве не здорово? Но очевидное беспокойство не отпускало хозяйку кабинета. Маргарита продолжала спокойно сидеть у стола, а директор встала и начала ходить по комнате в какой-то глубокой задумчивости. Маргарита игр в кошки-мышки не любила, она хотела внести ясность, а потому сказала уже в третий раз:

– Бумаги в порядке. Разрешение получено. Я могу забрать девочку?

– Да-да, конечно, – женщина откликнулась, но из задумчивости не вернулась.

– Может быть, тогда позовем Марту? Попросим ее собрать вещи?

– Я сейчас попрошу секретаря. – И снова хождение. Сжатые губы, нахмуренные брови, руки за спиной и шаги, шаги, шаги от окна до книжного шкафа и обратно. Маргарита не выдержала:

– Так попросите же! – Прозвучало громко, требовательно и раздраженно. Директор встрепенулась и вернулась на свое место. Села, заговорила тихо, вкрадчиво, как с душевнобольной:

– Маргарита Семеновна, Марта – непростая девочка.

– Вы, наверное, забыли, что мы давно с ней знакомы? – Маргарита попыталась придать разговору легкость, но директор предложенную игру не приняла, продолжала настаивать на своем:

– Давность знакомства тут не играет никакой роли.

Маргарита от этих загадок окончательно потеряла терпение – повысила тон и отчеканила железным голосом:

– Я педагог почти с двадцатилетним стажем и прекрасно знаю, что простых детей, впрочем, как и взрослых, не бывает. Есть характеры сложнее, есть попроще, но при желании с любым можно найти общий язык. А что касается Марты, то с ней мы уже во многом договорились.

Директор детского дома смерила Маргариту долгим взглядом, потом сказала, не отводя глаз:

– Вы просто не знаете того, что знаю я.

– Так расскажите! – Негодование дошло до предела.

«Сколько можно тянуть резину?!»

– Хорошо. – Директор кивнула головой, решившись на то, на что, видимо, решиться было не так уж просто. – Вы не оставляете мне выбора. Хотя я и сама считаю, что утаивать от вас информацию было бы неправильно.

–..?

– Марта – не совсем здоровый человек.

– Насколько я знаю, в детском доме каждый ребенок с диагнозом, который снимается уже через несколько месяцев домашней жизни.

– Нет-нет. Речь не о банальной задержке развития или врожденных поражениях нервной системы. Да и о какой задержке развития можно говорить в ее случае? Способный человечек. Талантливее многих детей из обычных семей.

– Вот именно! Абсолютный слух, живая речь, прекрасная память! Она на французском скоро лучше меня говорить будет. – Заговорив о Марте, Маргарита расцвела в улыбке и даже сама услышала в своем голосе милую, теплую нежность. Не заметить такого отношения не могла и директор, она улыбнулась в ответ, но ее улыбка вышла немного грустной:

– Это замечательно, что вы так относитесь к девочке, но вам придется поверить в то, что память у нее как раз совсем не прекрасная.

– О чем вы говорите?

– Маргарита Семеновна, вам не кажется странной ее одержимость музыкой?

– Возможно, но при чем тут память?

– Вы действительно думаете, что такая тяга может быть врожденной?

– Не понимаю, почему нет? Думаю, истории известно немало случаев, когда интерес к какой-то области жизни заложен в человеке природой.

– Да, это так. Но много ли вам – учителю иностранного языка – известно случаев, когда человек знал множество стихов и песен на французском, никогда его не изучая.

– В том-то и дело, что человек, обладающий отличным слухом и великолепной памятью, может легко и просто воспроизводить текст, не зная перевода.

– В том числе и напевать песню, которую никогда прежде не слышал?

– О чем вы?

– О том, что еще в подмосковном детдоме Марта начинала подпевать песням Пиаф практически с первой строчки, даже если пластинку заводили в первый раз.

– То есть вы хотите сказать, что она выучила их до того, как попала в детдом?

– Вы все правильно понимаете.

– И каким образом это говорит о проблемах с памятью?

– Дело в том, что девочка не имеет ни малейшего представления о том, откуда у нее эти знания.

– Ну и что? Я, например, себя до трех лет вообще не помню.

– Я тоже. Но Марте было шесть, когда она оказалась в детдоме.

– Шесть? – Маргарита была озадачена. Все-таки в этом возрасте у большинства детей остаются более или менее четкие представления о своем происхождении.

– Да. Ее нашли на даче. Поэтому она и оказалась первоначально в подмосковном детдоме.

– Шестилетний ребенок? На даче? На какой даче?

– На своей даче. Со своей бабушкой. Только бабушка к тому моменту, как их обнаружили, была уже мертва дня четыре, а девочка лежала на ее теле, совершенно обессиленная от слез.

– Какой ужас! А что случилось с родителями Марты?

– Отец погиб в автокатастрофе, мать умерла в тюрьме за несколько месяцев до трагедии с бабушкой.

Сердце Маргариты тревожно бухнуло и затрепетало, заколыхалось, кровь отхлынула от лица, которое в секунду сделалось мертвенно-бледным. Но сидевшая напротив женщина не заметила внезапных перемен во внешности гостьи, открыла лежащую на столе папку, вынула оттуда старый снимок и положила перед Маргаритой:

– Вот родители девушки.

Маргарита зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Она уже видела эту фотографию. Теперь она знала, почему внешность Марты иногда казалась ей смутно знакомой и почему-то отталкивающей. Женщина на снимке была той, что когда-то насмерть сбила машиной мать и сына Маргариты. Ту женщину Маргарита когда-то люто ненавидела и не могла простить, а потом так же отчаянно просила судьбу дать ей хоть малейший шанс искупить свое нежелание прощать. Мать этой женщины приходила к Маргарите перед судом, плакала, умоляла, говорила о том, что судьба их уже наказала: в той автокатастрофе погиб муж сидевшей за рулем женщины. Она просила о снисхождении, говорила о том, что если Маргарита скажет в суде, что не имеет претензий и попросит за подсудимую, то срок будет минимальный. А Маргариту тогда тошнило от разговора, она не могла и не хотела просить за убийцу своей семьи. И ее совершенно не волновало то, что у той есть маленькая дочь, и то, что сама женщина – известная пианистка, которая в тюрьме без практики рискует потерять профессию. Какое ей было дело до этой профессии? Она потеряла мать и сына. Ее лишили смысла жизни и рассуждают о потере ремесла. Не было в Маргарите ни капли сострадания ни к той, за кого просили, ни к самой просящей. Ее призывали подумать о маленькой девочке. Что ж, она подумала. У этой девочки были мать и бабка, а у Маргариты больше не было никого. Потому и прогнала она незваную гостью, потому и крикнула ей вслед проклятия и пожелания скорее сдохнуть.

А через год старуха явилась снова. Выплюнула Маргарите в лицо зло и коротко:

– Радуйся – умерла моя дочь! Открытая форма туберкулеза. Там, на зоне, не слишком озабочены лечением. Одним человеком больше, одним меньше – разницы нет. Я тоже скоро за ней отправлюсь – рак желудка в последней стадии. Эта дрянь на нервной почве развивается и жрет человека поедом. Вот так вот. Девка у нас сиротой останется. Это раньше был дом – полная чаша, а как беда случилась, протоптанная дорожка быстро бурьяном заросла. Знаешь почему? Потому что никому мы не нужны. Это у пианистки друзья были, а у заключенной их нет, и до ее семьи тоже никому нет дела. Так что живи, тварь, живи и радуйся. Все по-твоему вышло. Была у нас семья, да вся вышла. За что только дитю такие страдания, не знаю. Может, у тебя есть ответ, а? Так ты скажи! Мне скажи! Им вот скажи! – Старуха вынула из-за пазухи и потрясла перед лицом Маргариты фотографией дочери и зятя. А потом трясла из каждого угла квартиры, из каждого зеркала, из каждого сна много дней и ночей до тех пор, пока Маргарита не попала с нервным срывом в больницу.