Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - А Пыльцын

Вскоре к нам протянули телефонную связь. Это снова позаботился старший лейтенант Валерий Семыкин, добровольно опять оставшийся с нами в окопах. Ведь по своей должности он мог бы находиться в штабе бо@льшую часть времени, а он рвался к нам в окопы!

Остановлюсь еще на одной подробности. В каждом ходе сообщений метрах в 20-30 от основного окопа отрывали простейшие, не очень глубокие ямы (хотя бы по одной на отделение) для отправления естественных надобностей. По мере их заполнения они засыпались землей и вместо них отрывались новые.

Уже близился конец октября, ночи стали холодными, даже иногда морозными, по утрам долго держался на уже высохшей траве и грунте серебристый иней. На нашем участке оказалась простенькая, неглубокая земляночка с легким перекрытием. Ее обнаружил мой ординарец, и я разместился в ней с ним и своим ротным писарем. Кстати, это был не штрафник, а положенный по штату солдат по фамилии Мамкин, обладавший каллиграфическим почерком и умением спонтанно сочинять или презабавные, или страшные истории. В атаки он не ходил, оставался с ротными документами. Потом и одного своего бывшего замкомвзвода, с которым особенно сдружился, перетащил сюда. Как говорят, "в тесноте, да не в обиде". Моему заму Жоре Сергееву бойцы отрыли другое укрытие, так как ротный командир и его заместитель должны были размещаться поодаль, чтобы не погибнуть одновременно.

Рота моя теперь была по численности меньше взвода, а во взводах - по 8-10 человек, и тот участок, что нам выделили для обороны, казался непомерно большим. Но вскоре стало поступать пополнение. Через день-два к нам привели человек 10 новеньких. Казалось, это неплохо для организации более надежной обороны, но расстроило то, что в этом пополнении оказался один бронебойщик, которого я представил к досрочному освобождению и к награде за подбитые танки. Это наш новый комбат проявил "бдительность". Он и особист дотошно выпытывали, кто стрелял по танкам, а кто только заряжал магазин ПТР. И решив, что подбить танк мог только один, посчитали мое представление другого к награде и освобождению необоснованным. Обидно было штрафнику, но и мне тоже. Стыдно стало и за то, что так обнадежил старательного человека и храброго воина, и за то, что с моим мнением, мнением командира роты, руководившего боем и непосредственно участвовавшего в столкновении с противником, комбат не посчитался. Так что начало моего "взаимодействия" с новым комбатом ничего хорошего не сулило...

Активная часть боевых действий за восстановление утраченных было позиций на плацдарме закончилась. Как отметил в своих мемуарах генерал Батов, "плацдарм увеличился почти вдвое. Войска задачи выполнили... Началась подготовка к новому наступлению".

А у нас начались оборонительные будни, совсем непохожие на оборону в Белоруссии.

Валера Семыкин принес нам новую таблицу позывных для телефонных переговоров, где мне вместо обычного номера был дан позывной "Александр Невский", Жоре - "Георгий Саакадзе", Феде Усманову - "Салават Юлаев". Необычно, но, как говорят, "мелочи, а приятно".

О том, что происходило с нами и со мной лично здесь, в обороне на Наревском плацдарме, я расскажу в следующей главе.

ГЛАВА 7

Наревская оборона. Неповиновение и тактические разногласия. Орденская иерархия. Фронтовая манера. Новый тотальный враг. Гибель Кости Смертина. Сага о касках. Свет и тепло. "Штрафбатя".

Два дня отпуска. Встреча с Ритой

О том, что дальше происходило, на нашем участке обороны Наревского плацдарма, я постараюсь рассказать более кратко в основном потому, что немцы здесь в своей боевой активности были несколько сдержаннее. Командование фронтом подтягивало растянувшиеся за период операции "Багратион" тылы, приводило в порядок войска, так поредевшие к тому времени, восстанавливало ресурс боевой техники и накапливало все виды боезапаса, готовясь к дальнейшему масштабному наступлению, к одной из важнейших стратегических операций, получившей впоследствии название "Висло-Одерской".

Итак, мы перешли к обороне. Как помнит читатель, в моей роте после повторного наступления, в ходе которого боевые потери составили более 80%, насчитывалось меньше взвода. Это даже с учетом уже прибывшего пополнения. И вот в эти первые дни организации обороны моего ротного участка меня вызвал к телефону комбат. Тоном, не допускающим возражений, он приказал мне организовать РОП (ротный опорный пункт). Для меня это его распоряжение оказалось настолько неожиданным, настолько несуразным, что я на какое-то время просто опешил. Такая форма организации обороны роты была бы целесообразна тогда, когда в роте как минимум три более или менее полнокровных состава взвода.

В этом случае в первой траншее занимают оборону два взвода, а третий оборудует позицию во втором эшелоне, и таким образом РОПы становятся основой сравнительно глубоко эшелонированной обороны всего батальона трехротного состава.

А у нас, как оказалось, не только батальона, но даже и роты-то не было! Своими малыми силами я никак не мог организовать ротный опорный пункт, не ослабляя и без того слабую оборону переднего края. Об этом тут же по телефону я и доложил Батурину, сказав ему, что его приказ смогу выполнить только при условии, если мне подчинят еще минимум два полнокровных взвода или когда в роту прибудет пополнение, достаточное для сформирования еще двух недостающих взводов.

Как я и ожидал, подполковник разразился резкими, негодующими фразами, пригрозив при этом, что он может передумать и не послать в штаб фронта представление о моем назначении на должность командира роты. Понимая, что пока мое назначение не узаконено приказом по Фронту, комбат запросто может его отменить, я тем не менее (как говорят, попала "вожжа под хвост") тут же, не раздумывая, спросил его, кому и когда он прикажет сдать командование ротой.

После долгого и тягостного молчания Батурин весьма недовольным голосом изрек: "Пока командуйте! Я еще с вами разберусь!" И тут, словно бес снова меня попутал, я вместо уставного "Есть!" выпалил: "Приходите сюда, в окопы, здесь на месте и разберемся".

Батурин, еще ни разу не побывавший в окопах, на переднем крае, вскипел и уже срывающимся на крик голосом ответил: "Я сам знаю, где мне быть, когда и куда приходить!" На этом наш разговор оборвался.

Потом мне мой бывший ротный, майор Матвиенко, уже ставший замкомбатом, говорил: "Зачем ты лез на рожон? Ну, сказал бы "Есть!", а делал бы как нужно!" Что же, не было у меня ни тогда, ни после такой "смекалки"...

Наш новый (он все еще был "новым", во многом неизвестным, неизученным) комбат оказался человеком, как я убедился вскоре, еще и злопамятным. Были обстоятельства, в которых я не раз чувствовал ярко выраженную немилость батуринскую почти до самого окончания войны.