Печали американца - Сири Хустведт

Я оборвал себя на полуслове. Сара! Зачехлить. Это же был намек на ее самоубийство. Вот почему я на него набросился. Он знал. Неизвестно откуда, но он все знал.

— Зачем вам все это нужно?

Он произнес, глядя мне в глаза:

— Для этой работы я пробую себя в разных ипостасях. Это не может быть легко и должно быть опасно. Сколько выдержу, столько выдержу.

Сразу после последнего замечания он засобирался. Мы попрощались за руку, но я понятия не имел, что он вкладывает в этот жест. Мне же после рукопожатия захотелось вымыть руки, а в душе осталось безотчетное ощущение, что мной в который раз манипулировали. В моей практике случались пациенты, для которых единственным способом острее ощутить себя живым были затяжные прыжки с парашютом, глубоководное плавание, тарзанка и прочие экстремальные развлечения. Случались и такие, кто ради этого «прихода» реальности готов был постоянно резать себя ножом. Но чего добивался Лейн, так и осталось загадкой. Тогда, перед зеркалом, бешенство на мгновение взвинтило меня, но не прошло и нескольких секунд, как дикая энергия улеглась и сменилась чувством вины. Дай он мне сдачи, все было бы по-другому, но напасть сзади? Какой позор! Какое детство! Словно уставший от глумливых насмешек мальчишка, который вдруг толкает своего обидчика в спину. Сидя в кресле, я вспоминал строки из «Писем к молодому поэту» Рильке: «Если можно себе представить существование человека в виде большой или малой комнаты, то обнаружится, что большинство знает лишь один угол этой комнаты, подоконник, полоску пола, по которой они ходят взад и вперед».[65]

— Вы толкнули его? — спросила Миранда. — Он цел?

Я не хотел. Я не знаю, как так получилось. Но вслух я произнес:

— Не сдержался, каюсь. Эти снимки, телефонные звонки, то, каким тоном он разговаривает… Я хотел рассказать вам обо всем первым. Ужасно глупо получилось. Но когда он уходил, с ним все было в порядке.

Миранда покачала головой:

— Он наверняка рассчитывал, что вы повезете его в больницу и он сможет посмотреть, как там.

Я сидел рядом с Мирандой на ее синем диване. Она откинулась на подушку и вытянула вперед блестящие смуглые ноги, положив их на журнальный столик. Стояла душная июльская ночь, поэтому на Миранде была футболка и шорты, и мне приходилось отводить глаза, чтобы не смотреть на ее икры и щиколотки. В задней комнате тарахтел кондиционер. Благодаря ему и потолочному вентилятору температура в квартире была сносной, но на влажность это не влияло, так что руки и грудь у меня взмокли.

— У него свой сайт в интернете, со всякими выкрутасами, там и текст, и фотографии, и даже минисериалы. Судя по всему, на него заходит полно народу. И Джефф постоянно рекламирует свою ноябрьскую выставку, обещая какое-то невероятное откровение. Рассылает по электронной почте огромное количество сообщений, просто сплошняком, с обновлениями о «Жизнях Джеффа», хотя это всего-навсего цитаты и всякая заумь о симулякрах, сверхпроводимости или психотическом возвышенном. Себя обожает именовать постницшеанцем.

Миранда хмыкнула.

— Помните мой снимок с выколотыми глазами? Мне он сказал, что это у него была такая игра с самим собой, что он изображал маньяка.

— Изображал?

Миранда пожала плечами:

— Его очень занимают душевные болезни. Сумасшествие для него — форма креативного бытия, которое пытаются упрятать в больницы и лечебницы, поэтому в психиатрии он видит исключительно инструмент подавления. Говорит, это лженаука.

— Не он первый.

— Да, он без конца ссылается на…

— На Томаса Саса?[66]

— Точно. В любом случае вы его интересуете исключительно в силу своей профессии.

Миранда опустила голову.

— Мне безумно неловко, что он доставляет вам столько неприятностей. Со мной он ведет себя иначе, но после того, как мы снова стали встречаться, я без конца вспоминаю все, что настораживало меня с самого начала: его амбиции, его философские закидоны, его инфантилизм.

Миранда устало провела рукой по лбу.

— Самое смешное, что все эти изъяны одновременно являются источником его сильных сторон, его обаяния. В одном я могу заверить вас абсолютно ответственно: он до такой степени поглощен будущей выставкой, что ничего с собой делать не станет.

Я вспомнил, как Лейн разговаривал со своим отражением в зеркале, вспомнил, как блестели его глаза, как при взгляде на него напряглось мое тело.

— Да, разыгрывать самоубийство сейчас ему смысла нет, и слава богу.

Миранда улыбнулась:

— Кстати, я тут узнала, что свою цветную индейскую бабку он ни разу не видел. Его мать в семнадцать лет ушла из дома, и с тех пор всяческие отношения с родней прервались. Так что с этой женщиной, которая до такой степени важна для его самоидентификации, у него на самом деле нет ничего общего. Как-то грустно, да?

— А ваши отношения сейчас — это…

— Я сама не очень понимаю, что это. Он отец Эгги, с этим ничего не поделаешь. Стал давать на нее деньги, так что мне теперь полегче. Я ему сказала, что мне нужен тайм-аут, но с дочерью он может видеться. У него сейчас все хорошо, он на подъеме. Вышло несколько статей о его работе. Говорят, что это синтез литературы, изобразительного искусства и перформанса, а он един в трех лицах. При этом я заметила, они везде пишут, что ему двадцать пять, хотя он старше, значит, он врет насчет своего возраста, чтобы казаться поинтереснее. Если он и сумасшедший, то это сумасшествие какое-то очень прагматичное и целеустремленное.

Она помолчала.

— И его работы, Эрик, — они на самом деле очень хороши.

Я повернулся к ней:

— А как ваша работа?

— Рисую.

— Сны?

Она словно застегнулась на все пуговицы:

— Н-н-ну, в какой-то мере.

— В какой?

Я видел, что она подбирает слова.

— Мне снилось, что я снова беременна, но ребенок внутри меня не в состоянии правильно развиваться. Это крошечная девочка, которая чахнет, скукоживается, и виновата в этом я, потому что без конца о ней забывала, не делала того, что нужно, и вообще не очень ее хотела. И вот появляется женщина, высокая, темнокожая, стоит передо мной и говорит: «Нужен чистый нож».

— Можно мне посмотреть рисунок?

— Когда закончу. Похоже, из этих «сонных» рисунков может получиться книжка. Приятель отнес кое-что в «Люс», они специализируются на художественных изданиях, им это показалось интересным.

— Так это же замечательно! Поздравляю!

Миранда прищурилась. Она, казалось, не слышит моих поздравлений.

— Когда я забеременела, мама очень плакала. А она у нас никогда не плачет. Я чуть не умерла, когда увидела ее лицо. Оно было не ее, словно принадлежало другому человеку. Такой ужас!. Она все мечтала, что я выйду замуж как положено. Не хотела, чтоб я становилась матерью-одиночкой.

Миранда вздохнула и отвернулась.

— Конечно, одной тяжело, — сказал я.

— Да.

Ее белые зубы на миг прикусили мягкую нижнюю губку.

— Но зато, — тряхнула она головой, — не нужно все время оглядываться на мужа.

От звука ее голоса у меня по телу словно пробегал ветерок.

— Сама себе хозяйка. Могу рисовать по ночам, если есть силы.

— А где Эгги?

— Наша Сара Бернар сегодня ночует у моих родителей.

Миранда улыбнулась своим мыслям.

— В любом случае этот сон как-то связан с легендой, которую я слышала от своей бабушки.

Она как-то разговорилась, возможно, из-за моей истории с Лейном, в которой я ей сознался.

— Когда мама ждала мою сестру Элис, меня отослали к бабушке. Мне безумно нравился ее дом. Сейчас его продали. Однажды ночью, я как сейчас помню, мне полагалось быть в кровати, а я все не могла заснуть и тут заметила, что у бабушки горит свет, и пошла к ней. Я думала, она меня тут же отправит спать, но не тут-то было. Бабушка читала и, вместо того чтобы ругаться, просто похлопала ладонью по простыне рядом с собой, приглашая меня под бочок. От нее пахло камфарой, которой она снимала боли. Бот тогда-то она и рассказала мне про Резаный Холм. Это предание маронов, и я понятия не имею, откуда бабушка его знала, потому что все, с ними связанное, всегда было окружено глубокой тайной. История относится к войнам в начале восемнадцатого века. Английский солдат гнался за женщиной, которая вот-вот должна была разрешиться от бремени. Он привязал ее к дереву и занес саблю, собираясь вспороть ей живот, но сперва решил поговорить с ребенком во чреве и спросил: «Кто ты: мужчина или женщина?» Младенец ответил из утробы: «Я мужчина». И в этот миг клинок в руках солдата истаял, а сам солдат упал замертво.

Миранда не поднимала глаз от сцепленных на коленях пальцев.

— На меня эта история произвела огромное впечатление: младенец, говорящий из чрева матери, чудесная сила, защитившая ее, благоговение, звучавшее в бабушкином голосе, и, конечно, то, что мама со дня на день должна была родить. Мы на прошлой неделе вспоминали об этом с Элис, и той же ночью я видела сон про нож.