Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

Клавдия уединилась с телефоном на кухне, но вскоре вернулась.

— Ругается, — сообщила обескураженная женщина. — Мира, поговори с ним сама. Он меня по-русски ругает.

— Ты не знаешь, куда по-русски послать?

— Дочка, — изможденная Клавдия присела на кровать. — Телефон на кухне. Он, наверно, прозвонил состояние.

— Положи трубку…

— Что толку? Он звонит и звонит. Может, он тоже болен?

— С каких пор ты жалеешь фашистов? — рассердилась Мира и пошла к телефону. — Ну? — спросила она телефонную трубку.

— Сейчас же собирайся, — рявкнул Хант. — Жду тебя в Люксембурге! За тобой уже едет машина!

— В Люксембурге пожар?

— Узнаешь.

— Ханни, ты все еще в Люксембурге? Что случилось?

— Я сказал, собирай барахло и тащи свою задницу в аэропорт. Я кое-что решил насчет тебя. Ты знаешь, как тяжело я принимаю решения! Еще не поздно передумать.

— Не может быть! — воскликнула Мира. — Неужто для меня нашлась роль?

— Я сказал, собирайся и не забудь поцеловать мамочку на прощанье.

Клавдия Виноградова в спешке паковала чемодан и поглядывала в окно.

— Вот как… пальцем тебя поманил и бежишь, — причитала она. — Больная бежишь, мать бросаешь…

— Если он нашел деньги, надо снимать, пока не ушла натура, — объяснила дочь. — Он не успеет найди другого ассистента. Там сложный сценарий…

— Знаю я этот сценарий. Ох, как знаю. Роль, небось, обещал и опять обманет. Мира, если бы он стремился сделать тебя актрисой, давно бы нашел подходящую роль. Он использует тебя, девочка.

— А я его, — согласилась Мира, — и попрошу нам не мешать друг друга использовать.

— Откуда же он взял деньги вот так вдруг?

— Ограбил Люксембургский банк. Если он торчал там все это время, наверняка пил с банкиром.

— Мира, таким людям верить нельзя! Ты посмотри в его глазенки бесстыжие! Разве это человек, которому можно верить? Разве такой мужчина должен быть рядом с тобой в жизни и в работе?

— Мне все равно придется с ним встретиться, — ответила Мира. — Не сейчас так позже.

Мира чуяла подвох и без материнских слез. Люксембург не то место, где Ханта окрыляло вдохновение. Там он, как правило, получал по шее за пущенный на ветер бюджет картины. Если Хант принял решение относительно будущего своей подруги, речь, скорее всего, пойдет о новой редакции завещания.

«Что-то произошло, — пугала себя Мира. — Неужели действительно роль?» Главная роль в картине предназначалась для сестры Даниеля, которая была профессиональной актрисой и подчинялась Ханту беспрекословно, потому что была влюблена в него, как Мира в юные годы. «Или поругался с Даниелем? — осенило женщину. — Неужто Даниель его бросил?» — Мира не знала, стоит ли радоваться. Когда-нибудь это должно было произойти. Когда-нибудь старый придурок должен был остаться наедине со своими проблемами и комплексами. Когда-нибудь он должен был нарваться на новую Франческу, которая вынесет из его квартиры остатки имущества, и заставит опять надеть эсэсовский мундир, чтобы заработать на жизнь.

— Храни тебя Бог, — сказала Клавдия, прощаясь с дочерью.

— Ты чего? — удивилась Мира.

— Ничего. Я всегда молюсь, когда сажаю тебя в самолет. Молюсь, чтобы увидеть снова.

Тревожно стало Мире после прощания с матерью. Она представила себе сценарий авиакатастрофы и отвлеклась от Люксембургских загадок. «Вот она, моя роль… — догадалась Мира, — заставить безбожника поверить в судьбу и смириться». В жизни Ханни было три пророчества, но только одно сбылось: он прославился-таки на весь мир, его лицо стало узнаваемым, личность обсуждаемой, фамилия — часто произносимой. Со вторым пророчеством дело обстояло хуже: «С той минуты, когда алые цветы лягут перед тобой на черную землю, — предупредила гадалка, — никогда не садись в самолет. Смерть будет ждать тебя в небе до тех пор, пока близкий человек не сядет в самолет с твоим билетом и не заберет проклятье с собой на тот свет». Хант обожал летать, но и предупреждением пренебрегать не стал. Он исключил из своей жизни провожающих с цветами, летал часто, охотно, но никогда не позволял близким использовать свой билет. Если поездка отменялась, он даже не сдавал билет в кассу, просто рвал его и выбрасывал в урну. Со временем это стало забавным ритуалом, о происхождении которого никто не знал. Только однажды в пьяном откровении он признался Мирей, что до смерти боится красных цветов, что половину своих картин он не снял, потому что съемки требовали перелетов; половину друзей растерял на разных континентах по той же причине; но главное дерьмо его жизни приключилось на Мальорке. Трусишка отказался от прогулки над Балеарскими островами только потому, что на клумбе аэропорта цвела какая-то алая дрянь и одурманивающе пахла. Такого позора Хант не смог себе простить никогда.

Третьим пророчеством его жизни стала знатная дама, которая, на старости лет должна была утешить его, внести в мятежную душу мир и покой. С дамой у Ханта был полный порядок. Вокруг него каждый день вертелось по меньшей мере с десяток знатных дам, желающих привнести себя в жизнь маэстро, но Хант предпочитал накачанных парней и слышать не хотел о старости и покое.

Мира летела в Люксембург с предчувствием катастрофы, словно видела красные цветы, упавшие на черный мрамор собственной могилы. Она не боялась смерти, она боялась переступить черту, за которой не повторится ни единого дубля предыдущей жизни. «Я буду человеком, который сядет в самолет вместо него, — решила Мира. — А если ничего не произойдет… Если злой рок не разлучит нас сегодня, я дождусь случая и распрощаюсь с ним сама! Навсегда! Окончательно. Я вышвырну этого человека из своей судьбы и научусь дышать без него. Я заново научусь ходить по земле, и наши дороги уже не пересекутся». Эта мысль скрасила Мире время в полете. О будущей жизни без Ханта она с удовольствием мечтала всегда, когда мчалась к нему на свидание, но от больного горла на высоте заболели уши. Мира попросила у стюардессы снотворное и уснула в мечтах.

Юрген встретил Миру в Люксембурге без Даниеля.

— Я ждал, — сказал он. — Не хотел уезжать без тебя. Купил билет в Париж, но не смог улететь один…

— Вы поссорились? — догадалась Мира.

— Пойдем отсюда куда-нибудь. Здесь кругом журналисты.

Они остановили такси у края каньона, вышли на смотровую площадку. Странная парочка, похожая на отца и дочь, которые встретились, обсудить дела. Он оживленно говорил, сопровождая французскую речь итальянской жестикуляцией, она висела над пропастью между берегами. Над ними по небу полз самолет, жирный как шмель, шел на посадку, сверкал полированными боками. Так низко, что можно было потрогать пальцем маленькие шасси… так медленно, что иногда зависал в воздухе… у Миры закружилась голова.