Вся правда о Русских: два народа - Андрей Буровский

Верховный суд признал виновными по делу 14 декабря и приговорил к различным мерам наказания 121 человека. Из них 23 были женаты (считая Ивана Анненкова, который официально не оформил брак). То, что женатых было немного, можно объяснить сравнительной молодостью осужденных: из 23 женатых декабристов семеро не достигли 30 лет… Офицеры, состоящие на службе, в большинстве случаев связывали свою женитьбу с выходом в отставку. Это обстоятельство также объясняет незначительное число женатых [106. С. 28].

Так вот ― жены дворян-декабристов выборы сделали очень и очень различные.

А. И. Давыдова рассовала по богатым родственникам шестерых детей (!). А. Г. Муравьева поручила заботам бабушки двух маленьких дочек (старшей три года) и новорожденного сына. Н. Д. Фонвизина, единственная дочь престарелых родителей, оставила их с двумя внуками, двух и четырех лет. М. Н. Волконская уехала в Сибирь, когда ее сыну не было и года. А. В. Розен, по настоянию мужа, задержалась с отъездом, ожидая, когда подрастет сын. М. К. Юшневской не разрешили взять с собой дочь от первого брака. У будущей жена Анненкова, Полины Гебль, также была дочь, оставшаяся с бабушкой.

Расставалась, имея очень мало надежд на то, что когда-либо свидятся.

В Петропавловской крепости умер Иван Поливанов, его жена, 19-летняя Анна Ивановна, урожденная Власьева, уже во время суда над мужем «теряла от печали рассудок».

Бывали и случаи, когда жены хотели ехать за мужьями, но им этого не позволяли.

Трагично сложилась жизнь Анастасии Васильевны Якушкиной (урожденной Шереметевой). 16-летней девочкой по страстной любви она вышла замуж за друга своей матери, Надежды Николаевны Шереметевой (урожденная Тютчева, тетка поэта), Ивана Дмитриевича Якушкина, который был старше невесты на 14 лет. Через четыре года Якушкина приговорили к смертной казни, замененной 20-летней каторгой. По дороге в Сибирь Якушкин узнал, что брать с собой детей женам ссыльных запрещено. Полагая, что только мать, даже при всей ее молодости (ей шел 21 год), может дать им должное воспитание, Иван Дмитриевич не разрешает жене сопровождать его на каторгу.

Мучительные переживания Якушкиной сохранились в ее дневниках, обнародованных потомками декабриста через сто с лишним лет. Дневник Анастасии Васильевны (с 19 октября по 8 декабря 1827 года) предназначался одному мужу, который получил его, вероятно, через Н. Д. Фонвизину. В письмах Якушкина не могла быть так откровенна: их перечитывали не только совсем посторонние люди, но и мать, имевшая обыкновение дописывать половину листа после дочери. Дневниковые записи за два месяца ― это страстное объяснение в любви, написанное искренне и просто, это беспрерывные мольбы к мужу разрешить ей приехать в Сибирь… Через четыре года Якушкин разрешил жене оставить детей. Но было уже поздно: Николай I категорически отказал Анастасии Васильевне. Она прожила еще 14 лет после 1832 года, умерла 40-летней, за 11 лет до мужа, с которым ей так и не суждено было свидеться. Иван Дмитриевич, узнав о смерти жены, в память о ней открыл первую в Сибири школу для девочек.

Княжна Варвара Михайловна Шаховская более десяти лет считалась невестой П. А. Муханова. Еще за несколько лет до восстания им не был разрешен брак по церковным правилам: сестра Муханова вышла замуж за брата Шаховской. После лишения Муханова гражданских прав оба надеялись на возможность соединения. И пока эта надежда теплилась, Варвара Шаховская жила в Сибири, в доме мужа своей сестры А. Н. Муравьева. Именно Варвара Михайловна способствовала нелегальной переписке декабристов. Брак был окончательно запрещен в 1833 году. Через три года Шаховская умерла.

Обрученных на родине В. Кюхельбекера, А. Вагелина, К. Игельстрома и Н. Крюкова ждала участь Муханова, хотя Мария Николаевна Волконская пыталась писать невестам, убеждая их приехать, но получила свои письма возвращенными с внушением Бенкендорфа, «…что ей не следовало бы завлекать новых жертв в несчастие и бедствие». Жены Якушкина, Артамона Муравьева, Бриггена, как и невеста Муханова, хотели, но не смогли соединиться с любимыми.

Владимир Лихарев и Иосиф Пожио были женаты на сестрах Бороздиных, дочерях сенатора Бороздина.

Иосиф Викторович Поджио (1792―1848) ― штабс-капитан в отставке, член Южного общества, был приговорен к 12 годам каторжных работ. По особому распоряжению царя он 7 лет просидел в одиночном заключении в Свеаборгской и Шлиссельбургской крепостях. Этим тяжелым заключением Поджио был «обязан» отцу своей жены ― сенатору Бороздину.

Дочь последнего (кстати, двоюродная сестра Марии Волконской) во что бы то ни стало хотела последовать за мужем в Сибирь. Но против этого решительно выступал ее отец. Он и обратился с соответствующей просьбой к Николаю I. Царь приказал заключить Поджио в крепость на все годы каторги и место заключения держать в строгом секрете.

Только через два с лишним года Поджио разрешили переписку с родными, без указания при этом места его нахождения. Через восемь лет, в 1834 году, его отправили на поселение в Сибирь. Но к этому времени Мария Андреевна Бороздина уже стала женой князя А. И. Гагарина.

Екатерина Андреевна Бороздина-Лихарева первые несколько лет делала попытки как-то помочь мужу. Но уже весной 1833 года Лихарев «получил печальное известие, что жена его вышла замуж… Это обстоятельство сокрушило Лихарева так, что при блестящих способностях, при большом запасе серьезных познаний, он не смог или не хотел употребить их с пользой» [106. С. 43]. Когда в 1840 году он погиб на Кавказе в битве с горцами под Валериком, среди его вещей нашли «портрет красивой женщины превосходной работы» ― Е. А. Шостак, бывшей Лихаревой…

Подполковник П. И. Фаленберг женился за несколько месяцев до восстания. Его женой стала Евдокия Васильевна Раевская, дальняя родственница генерала Раевского. Жена сразу же тяжело заболела. При аресте, не желая волновать больную жену, он уверяет ее, что едет в Бессарабию по делам службы. А в Петербурге, в отчаянии от состояния жены, надеясь поскорее вернуться к ней, дает ложные показания: заявляет вопреки истине, что знал о «замыслах на цареубийство», и тем самым обрекает себя на каторгу. К тому же не только себя, но и А. П. Барятинского, принявшего его в Южное общество. Однако подлость не принесла желанных результатов. В Читинском остроге Фаленберг узнал, что жена его, благополучно выздоровев, вышла замуж за другого.

Якушкин так и не увиделся с женой. Артамон Муравьев не дожил до возвращения на родину. Бригген, Тизенгаузен и Штейнгель встретились с женами и детьми уже старцами, после 30-летней разлуки. При этом Штейнгель оставил в Сибири внебрачных детей, сына и дочь. Бригген после амнистии увез с собой сына, а двух дочерей оставил в Туринском монастыре.

А. Е. Розен в «Записках декабриста» пишет, что в Сибири оказалось восемь мужей, отторгнутых от жен и детей, и семь женихов с обручальными кольцами без надежды на сочетание браком с невестами.

Итого статистика: из 23 жен ― 3 овдовели, 12 поехали, 2 не поехали «не по своему желанию». Процент «поехавших» или «хотевших поехать» ― 74 %. Четвертая часть сделала другой выбор… О чем Некрасов не написал.

Мы хорошо знаем, кто из жен и невест поехал, кто не поехал, какие у кого были обстоятельства, какие приключения ожидали и мужчин и женщин. Потому что все эти русские европейцы, их родственники и друзья были грамотны, занимали высокое положение в обществе, к ним было приковано внимание других людей.

Мы не знаем никаких подробностей о других сосланных в Сибирь по «делу 14 декабря»: о солдатах и унтер-офицерах. Их то ли 600, то ли 800… Никто, как всегда, не считал. Но вот что известно вполне достоверно: солдатки ВСЕ поголовно пошли за мужьями в Сибирь.

Вот и различие.

Еще один штришок: любитель и ценитель народа, обличитель его врагов и страшный борец с его обидчиками, Некрасов-почти-народоволец, не сделал этих солдаток героинями своей поэмы. Он писал ее в 1871 году, когда живы были еще очень многие участники событий, живые свидетели. Вот и обличил бы проклятых крепостников, рассказал бы о великом «подвиге» нескольких сотен русских женщин!

…Но он рассказал про двух княгинь.

…А солдатки, захоти Некрасов «воспеть их подвиг», хохотали бы до колик и до слез.

Но может быть, самое яркое различие между русскими европейцами и туземцами ― в их отношении к разным императорам, а в советское время ― к генсекам.

Если последовательно изучать историю России как историю этих 0,1―1―2―3 % населения, нам придется согласиться: Екатерина II была самым лучшим из монархов XVIII века! И чуть ли не лучшей из царей и цариц за всю нашу историю. «Золотое время Екатерины» ― говорило дворянство. А у всего остального народа была ли причина ее хоть немного любить? Не было…

В истории до сих пор сохраняется представление, что Петр III был намного «хуже» Екатерины, и ему приписывается даже многое такое, чего он никогда и не думал устраивать. Дворяне не любили его и нуждались в объяснениях переворота: ведь если Екатерина убила мужа и уселась на его престол, Петр III должен быть сущим чудовищем!