Возвращение великого воеводы - Алексей Фомин

Боброк встретил их улыбкой.

– Ну что? Поговорили?

– Да у него крышу напрочь снесло!

– Что снесло?

– Голова, говорю, у него больная, – пояснил Сашка. – А жаль. Нормальный человек вроде был. А попал под влияние этих некоматовских ублюдков, и все. Пропал человек.

– Другое жалко. – Боброк вздохнул. – Из-за этого сумасброда такой город погибнет. Жалко. Дмитрий так озлился, что поклялся город сжечь дотла, а Кремль срыть до основания. Скажу тебе по секрету: «Пока земля эта вельяминовская, ничего доброго для меня на ней вырасти не может». Это слова великого князя. А жаль… Городишко неплохой вроде бы начал складываться.

То, что между ним и Боброком сложились доброжелательные и в какой-то степени доверительные отношения, Сашка почувствовал еще во время еросалимского похода, но чтобы ближний Дмитриев человек передал его слова тому, против кого они и были направлены… да еще при свидетеле! Это уже высшая степень доверия.

– Послушай, Дмитрий Михайлович. – Великий воевода постарался сделать вид, что последних слов Боброка он не только не услышал, но и сказаны они не были. – Я же вот по какому поводу приехал… Матушка моя печалится, что племянник ее, великий князь и царь Тохтамыш, в чистом поле живет, в то время как теткин дом под боком. Просила спросить, уж не опалу ли на нее положил великий князь? А также нижайше просила пожаловать к ней сегодня на ужин. Я в лагерь заехал, а там – сонное царство. Как думаешь, стоит мне заезжать…

– Езжай спокойно домой, Тимофей Васильевич. Мог бы мне здесь и не разводить турусы на колесах. Передай матушке, пусть ждет. Будет у нее сегодня на ужине князь Дмитрий.

XVI

Рахман закончил обход постов и направился к дому, где для его воинов под гридню[22] хозяйка отвела на первом этаже большую комнату. Уже совсем стемнело. Ночь была безоблачная, лунная. И это было хорошо, ибо, в отличие от великого воеводы, считавшего, что полсотни его воинов горазды отбиться чуть ли не от целого войска, Рахман успел перемолвиться парой фраз с Ведой, местной тушинской колдуньей, пришедшей к вечеру в хозяйский дом – проведать боярыню Ольгу.

– Ты, что ль, за старшего будешь? – спросила она у Рахмана.

– Ну я… – небрежно бросил он, еще не зная, с кем говорит.

– А великий воевода уехал?

– Уехал.

– И Адаш с ним?

– Ну… А ты кто такая? Что ходишь тут, вынюхиваешь? – спохватился Рахман.

– Веда я. Знахарка тутошняя. Боярыня Ольга за мной посылала.

Это была чистая правда. Боярыня Ольга действительно четверть часа назад посылала дворовую девку за знахаркой Ведой. По мнению Рахмана, не очень-то она и походила на знахарку. Была слишком молода (одних лет с боярыней Ольгой), толста, как бочка, наряжена, как богатая купчиха, и нарумянена да раскрашена, как срамная девка в Кафе. Разговор этот состоялся у крыльца, где рядом с часовым, охранявшим вход в дом, остановился Рахман.

– Ладно, – сказал он. – Сейчас проверим, та ли ты, за кого себя выдаешь.

Он поднялся в дом, нашел хозяйку и вместе с ней вышел на крыльцо.

– Да, это она, – заверила боярыня Ольга. – Заходи, Веда.

Проходя мимо Рахмана, знахарка остановилась и тихо ему сказала:

– Смотри в оба сегодняшней ночью, казак. Ох, нехорошая сегодня ночь. Самое раздолье для нечистой силы. – И пошла с хозяйкой наверх.

А у Рахмана от этих слов колдуньи аж пот меж лопаток проступил. То, что Некомат и его братия как бы не совсем люди, хлопцы и раньше болтали. Но одно дело байки бывалых вояк, рассказываемые у камелька под чарку доброго вина, и совсем другое, когда тебя колдунья предупреждает. Не стращает, нет. А именно предупреждает.

Ведь одно дело охранять жену хозяина от разбойников, татей и прочих лихих людей и совсем другое – от нечистой силы. А ведь боярыню Ольгу уже раз похищали. И именно отсюда, из тушинской усадьбы.

Рахман вытянул из-под рубахи висевший там на шнуре оберег, поцеловал его и, помолившись, спрятал обратно. После этого он трижды перекрестился, сплюнул на все четыре стороны и, трижды произнеся «Чур меня, чур», отправился делать дело. Храбрец ведь не тот, кто не боится, а тот, кто умеет перешагивать через свой страх.

Первым делом он нашел Епифания и попросил того привести попа – оружие святой водой окропить.

Великий воевода, уезжая, велел расставить четыре поста вкруг дома плюс пост у входа. Еще один пост выдвигался в глубь сада, к речке Сходне, а другой – к Волоколамскому тракту. Да в темное время распорядился конные разъезды отправить попарно вокруг всего имения. Остальные же воины сидели в гридне, дожидаясь своей очереди. Сидели, разоблачась, сняв доспехи и сложив вдоль стен оружие. Большинство – у стола, разбившись на несколько компаний. Играли в кости. Остальные дремали, завалившись на охапки сена, брошенные прямо на пол.

– Повечеряли уже? – поинтересовался Рахман у подчиненных, входя в гридню.

Один из них поднял чубатую голову, оторвавшись от игры, кивнул.

– Угу.

– Хорошо. А теперь – отставить игру, слушать меня. – Теперь уже головы подняли все, воззрившись на Рахмана. – Всем надеть доспехи и разобрать оружие.

В ответ на это тесные кучки игроков в кости и болельщиков распались, началось всеобщее неторопливое шевеление.

– А что такого-то? – раздался чей-то вопрос. Рахман не разглядел, кто спрашивал, но, судя по голосу, это был Басарга, считавший себя если уж и не самым умным, то что-то вроде того. – Никак тридевятьзаморский царь Кощей грозился прилететь на ковре-самолете, а с ним – тьма войска.

Сжав зубы, Рахман никак не прореагировал на эту подначку. Что с дурака возьмешь? А случись что с боярыней, великий воевода с него спросит, а не с этого балабола Басарги.

– Самострелы всем разобрать, здесь не оставлять, – распорядился он. – В доме остается десятка Алая. Да не в гридне сидеть, а встать всем у окон и за двором следить неотрывно.

– Так ведь вечер уже. Скоро темнеть начнет, так вообще ни зги не увидишь на дворе-то, – попробовал возразить десятник Алай.

– Ночь будет лунная, – заверил его Рахман. – Служба на всю ночь, без замен.

– Да скажи ты толком, чего ждать-то? – возмутился Алай.

Бывалые вояки, прошедшие не одну войну, сгрудились вокруг Рахмана, ожидая объяснений – с чего бы это такие предосторожности? Сказать таким, что он, Рахман, поверил в бредни местной ведьмы – засмеют. И потом будут насмехаться до самой смерти. Команду выполнят, конечно, но потом засмеют. Поэтому Рахман вполне разумно ответил:

– Так великий воевода велел. Особый ночной порядок. Сами знаете, что боярыню Ольгу уже раз похищали отсюда.

– Так ведь нас во-он сколько… – Это опять вредный Басарга. Но всем остальным хватило одного упоминания о великом воеводе. На Басаргу же можно было внимания и не обращать.

– Десятка Алая в доме, десятке Ермака занять конюшню, десятке Тюмченя – амбар. Темир, твоих людей – всех в секреты. Северная часть сада твоя. Проследи, чтобы у каждого с собой рожок был. Себя не выдавать. Спрятаться и ждать. При появлении противника подать тревожный сигнал и отходить к дому. Моя десятка прикроет секретами сад с востока и ягодник. Как стемнеет, на конюшне и амбаре пробраться на крышу и залечь там. Часть на крыше, часть внизу. Так у нас под обстрелом весь задний двор будет. Да… Передвигаться по двору быстро, нечего лишний раз светиться.

Дверь в гридню приоткрылась, и внутрь заглянул Епифаний.

– Рахман, привел…

В гридню вошел невысокий старенький попик.

– Освяти наше оружие, святой отец, – попросил Рахман. – Окропи его святой водой. Только быстро, времени у нас немного. Темнеет уже на дворе.

То, что Рахман пригласил попа, да не просто для того, чтобы молебен сотворить и причаститься Святых Тайн, но и оружие окропить, произвело на воинов впечатление. Рахман явно что-то знал. Знал, но им не говорил.

Попик быстро сделал свое дело, щедро полив смертоносную сталь святой водой. Воины потянулись на выход – исполнять порученное. Рахман вслед за всеми тоже вышел во двор, обошел воинов своей десятки, стоявших в этот момент на часах, и выдал им новые задания. После чего отправился проверять, как выполняется его приказ воинами других десяток. Когда Рахман вернулся к хозяйскому дому, ночь уже полностью вступила в свои права. Колдунья не наврала. Огромная кроваво-красная луна светила так, что никаких фонарей не нужно было. По крыльцу Рахман поднялся в дом. У раскрытых окон с самострелами на изготовку, как он и велел, застыли воины Алая.

– Все спокойно? – поинтересовался Алай.

– Пока да, – обронил в ответ Рахман и поднялся на второй этаж.

Постучался в закрытую дверь:

– Государыня…

– Входи, Рахман!

Толкнув дверь, он шагнул внутрь. В большой горнице, освещенной светом нескольких масляных светильников, боярыня Ольга, четверо ее дочерей и трое дворовых девушек рукодельничали, готовя, видимо, приданое старшей дочери.