Царские врата - Елена Крюкова

– И даже взрывчатку!

– Я не отравлю вас… Не взорву! Я – вас… всех – люблю…

– Правда?

Под Алениными руками, ладонями, под локтями – эти головенки теплые, светлые и темные, эти лица – в веснушках и смуглые, скуластые и испито-бледные, сразу видно, какие богатые, а какие бедные, эти бесконечно шевелящиеся, танцующие в воздухе ручки, плечики, гусиные, утиные, цыплячьи шейки. Жизнь маленькая, теплая, крохотная, трепещущая: крылья бабочки. Ах, бабочка-то мертва, уже под стеклом в песочнице: в секрете. А вот другая летит. Над песочницей. Над песком. Над временем. Живая.

– Тетя, поймай нам бабочку!

– Не смогу… Пусть летает – свободная…

Улыбалась. Обнимала их. Обнимали ее. Ее колени. Ее ноги. Хватались за юбку. Теребили. Смеялись беззубыми ртами, розовые десны показывая.

– Я люблю вас, – говорила Алена всем, а брала на руки только одного.

Рыжего, того, грубияна. Рыжий гудел ей в ухо:

– Тетя, а у тебя детки есть?

– Есть, – кивала Алена. – Вы все мои.

– Не твои! – кричал рыжий и бился, как рыба, у нее в руках. – У нас свои мамки! Уди ассюда! Пусти! Уди!

– У меня сына в тюрьму посадили, – беззвучно сказала Алена, и губы ее дрожали.

Солнце насквозь просвечивало грязный песок в кривой, корявой песочнице.

Алена присела на корточки, опустила рыжего пацана в песочницу.

Перед ней встала тьма. Втянула ее в себя.

И она не слышала, как визжали живые дети, как свистел мертвый ветер и пересыпал мертвый песок, как кричал женский высокий голос:

– «Скорая», «Скорая», скорей! Женщина сознание потеряла! Упала на улице! Да, здесь лежит, записывайте адрес, быстрей!

Уже не вставала.

В палату вошла маленькая толстенькая санитарка Лиза из Толоконцева. Лиза была еще не старуха, но как старуха: шепелявила, охала, с трудом передвигалась на ножках-кеглях. Лиза, самая добрая нянечка в больнице. Остальные грубили, ворчали, шепотом матерились.

Лиза держала в руках судно.

– Ну как, сделаем дело-то?

Алена медленно повернула голову. Тускло поглядела на санитарку.

– Спасибо. Не хочу.

– Да врать-то, – беззлобно сказала Лиза. – Давай аккуратненько.

Алена лежала безучастно. Лиза подоткнула под нее одеяло.

– Ишь, капризная. Не хочу! А если не хочу, укол вкачу!

Лиза вышла, переваливаясь с боку на бок, как утка, шаркая тапочками.

Алена проводила ее глазами. «Старая, а ходит как беременная, впереди живот несет», – тоскливо подумала она про Лизу.

Соседки по палате молчали, спали. Одной, Лидии Викторовне, недавно исполнилось восемьдесят семь, к ней приходили сын с женой, принесли пирогов и банку домашнего яблочного сока. Она спала, закинув лицо, раскатисто храпела. Другая, Мария, даже в постели лежавшая в черном, как апостольник, платочке, все время молилась. Она молилась бесконечно, и днем и ночью: Алена проснется, а Мария сидит на кровати и шепчет, молится. Когда не молилась – она ела, спала и принимала назначенные врачом процедуры. Мария была ходячая, а Лидия Викторовна и Алена – лежачие. Поэтому они просили Марию: принеси то, помоги это. Мария любую просьбу послушно выполняла.

Спала Мария неслышно, как мышка. Всегда вверх лицом.

«Лежит как в гробу». Алена горько посмотрела на бледное, в морщинах, лицо Марии, на сложенные на груди руки.

Лидия храпела недуром. Мария лежала тихо. Сердце билось все реже. Голова кружилась, в ушах шумело. Потом раздался легкий звон. Звон перешел в тяжелый, неистовый. Голова Алены раскалывалась от звонкого ужаса.

Алена не видела: Мария проснулась и сидит на кровати, смотрит во все глаза на Алену. Не сводя с Алены глаз, продевает руки в рукава халата. Туже затягивает на лбу черный платок. Семенит к двери. Выбегает в коридор. Кричит тонко, истошно:

– Доктор! Сестра!

Тяжелая серая тьма закатывала в себя, как в ковер.

…стояла медсестра Ира, круглолицая и пухлогубая, наклеивала пластырь на иглу, торчащую у Алены в руке.

«Оживили».

– Рукой не шевелите, не дергайте. Система на два-три часа. Уж потерпите.

– Потерплю.

Лидия издала длинный, тягучий стон. Потом все стало тихо. Звонко и пусто.

Мария перестала молиться. Послушала тишину. Подошла к Лидии. Пощупала ей лоб. Потрогала запястье.

Алена слышала голоса, шаги. Смутная суета облаком поднялась вокруг нее.

– Звоните сыну. Кто-нибудь знает телефон сына?

– Душу усопшей рабы Твоея…

«Это я умерла? Надо мной читают?»

– Смените капельницу. Осторожно, Ира.

– Ну что вы, Полина Валерьевна, вот и все.

– Ставьте кавинтон. Хотя, может, это бесполезно.

– Хорошо, Полина Валерьевна.

Шарк-шарк – Лиза. Тук-тук – каблуки врача. Пух-пух – беззвучный, легкий шаг медсестры. Три женщины у ее постели. Она лежит с закрытыми глазами, а три женщины смотрят на нее.

Тонким скрипом пропела дверь. В палату кто-то вошел.

Шаги приблизились к Алениной койке. Раздался странный звук. Пошлепывали по стене. Алена скосила глаза. Шарит руками, щупает никелированные спинки коек старуха. Голова обвязана цветным шерстяным платком. Жилы на руках вздулись. На безымянном пальце – рубиновое старинное кольцо. Вставные, белые и золотые, зубы светятся в темноте палаты из-под высохших губ.

Старуха медленно, шаг за шагом, водя руками в воздухе, приближалась, и Алена поняла: старуха – слепая.

– Кого ищете?

– Тебя, – радостно ответила слепая старуха.

Нашарила спинку Алениной койки, ощупала рукой железный край. Аккуратно отвернула простыню, чтобы сесть не на белье – на матрац.

– Нашла тебя.

На губах дергалась улыбка.

«Безумие. Кто она?»

– Мне трудно говорить.

– По голосу тебя узнала!

Слепая протянула к ней руки. Засмеялась.

– Уйди! – бессильно крикнула старухе Алена.

А старуха смеялась. Она смеялась радостно, довольно, и все искусственные зубы, как у лошади, торчали наружу.

– Тебе спасибо!

Кружилась карусель времен.

– За что?

– За то, что не убила! Нас – не расстреляла! За крестик спасибо. Я узнала тебя! Ах-а-а-а-а…

Слепая мелко дрожала, неслышно смеялась. Из затянутых бельмами глаз текли мелкие, слезы, светились в темноте.

«Чечня. Вагон. Мужик умирает. Помню. Ну да, это его жена».

– Дети выучились… У всех семьи свои… У меня – внуки… Спасибо тебе: пощадила!

– Перестань. Хватит причитать. Тебя спасла, а других убивала.

Старуха поправила на голове лихо накрученный тюрбан. Золотые зубы тускло горели во рту. Алена медленно отвернула лицо к стене. «Ты снишься мне. Надо послушно глядеть все сны, не просыпаться».

– А у тебя родня кто есть?

– Сын.

Слепая старуха, кряхтя, поднялась с ее койки.

– Возьми ему!

Усилие поднятой руки. Протянутой ладони.

– Дай.

Слепая положила в ладонь Алены медную птичью лапку креста.

Мария на койке в углу, у окна, бессонно, беззвучно бормотала древние забытые слова.

Стоял перед ней весь в крови. Израненный.

– Отделали же они Тебя, – сказала Алена тихо. – Я послужу последнюю службу вместе с Тобой. Хочешь?

И Он сказал ей:

– Хочу. Я к грешникам пришел…

– Я к Тебе пришла, чтобы любить Тебя, – перебила она Его.

Шагнула к Нему:

– Обопрись на плечо мое. Ты весь пулями прошит, гляди… – Она прикоснулась к окровавленным рукам, к животу. – Раны здесь… здесь… и здесь. Они стреляли в Тебя!

– Тело – это ничто, – сказал Он, радостно глядя на Алену. – Тело живо лишь духом одним.

Подался вперед, чуть не упал – и уцепился за ее плечо, привалился всем кровоточащим торсом, впалым животом к ее боку. И она приняла на себя всю тяжесть Его.

– Пойдем, – сказала тихо, нежно. – Пойдем, начнем последнюю службу нашу. С чего начнем?

– Будем петь вместе. – Он поднял залитую кровью голову, поглядел на нее. Рядом со щекой Алены горела пожаром его грязная, в пятнах крови, в терниях щетины щека. – Я начну. А ты подпевай.

Вдохнул воздух. Запел хрипло, чуть слышно:

– За людей… за всех людей!.. Погрязших в безумстве, утонувших во лжи… Молимся, и любовью сердца свяжи…

– И любовью сердца свяжи… – пела Алена.

Взяла Его руку, тяжелую, как рельс, и положила себе за шею, на плечо.

И так Он весь висел на ней – тяжелый, высокий, мокрый от крови, с торчащими локтями и ребрами, нагой, лишь с вымокшей в крови грязной повязкой на узких бедрах.

– Больше не надо, не надо больше убивать, иди и всем скажи… Пусть выбросят в пропасть пушки, ружья, пули, ножи…

– Пули, ножи… – пела Алена.

Ее лицо надвое рассекала последняя улыбка.

– Давай встанем на колени, – шепнул Он ей. – Так будет лучше. Так и тебе будет легче. Что ты Меня держишь, ты же устала уже.

– Я не устала. Но давай как Ты хочешь.

Они оба – она изо всех сил поддерживала Его, и ладони ее стали липкими от крови Его – медленно опустились на колени. Алена обняла Его, обхватила его грудь. Прижалась головой к Его шее, и Он улыбнулся.