Сестры Шанель - Литтл Джудит

Довольно скоро весь Довиль узнал о Габриэль Шанель. Мы с Лучо предпочитали проводить время в отеле наедине, при любой возможности. Как и Морис с Эдриенн. Но Габриэль нравилось внимание. Она хотела, чтобы люди видели ее с лихим Боем Кейпелом, чемпионом Англии по поло, который везде выделялся своей приятной внешностью и куртуазными английскими манерами. Габриэль хотела показать всему миру, как они влюблены и что из всех женщин он выбрал именно ее.

И люди обращали на это внимание. Художник Сем, будучи в Довиле, нарисовал карикатуру на танцующих Габриэль и Боя. Кейпел был изображен кентавром, моя сестра – в образе роковой женщины в его объятиях, в одежде, которую сама придумала. Он опубликовал ее в сборнике под названием Tangoville sur Mer. Страсть, чувство, инстинкт. Он прекрасно это ухватил.

Кое-кто боялся стать объектом внимания Сема. Только не Габриэль.

«Что же, папа, – казалось мне, думает она даже спустя столько лет. – Посмотри на меня. Я достойна любви».

ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ

Мы вернулись в Париж, танго все больше набирало популярность. Парижане стекались на танго-мероприятия, устраиваемые отелями по четыре франка с человека, в буфете предлагали бутерброды и чай. Позже появились танго-вечеринки, благотворительные танго, танго-балы, танго-ужины. La Vie Heureuse опубликовала статью, где обсуждались стили танго. Дамы из высшего света нанимали профессиональных инструкторов. Выпустили туфли для танго, брюки для танго, специальные свободные корсеты для танго. Юбки пришлось укоротить, чтобы не спотыкаться. С «хромающими юбками» наконец было покончено. Изменились даже шляпы: теперь на них красовалась одна эгретка, стоящая спереди по стойке «смирно», вместо извивающегося во все стороны плюмажа, который мог вывести танцовщицу из равновесия.

Кругом танго, танго, танго. Оранжевый цвет больше не был оранжевым. Это был цвет танго.

– Антониета, – услышала я как-то днем в бутике на улице Камбон чей-то голос, который никак не мог принадлежать Лучо. Был сентябрь, а это означало, что он уже вернулся в Аргентину.

Я оторвалась от изучения заказов и увидела стоявшего в дверях молодого человека с ослепительной улыбкой. Его густые черные волосы были зачесаны назад бриллиантином. На нем были белые гетры, яркая одежда, в лацкане – свежая гвоздика, а в руках – большой необычный чемодан.

– Это еще кто? – пробурчала себе под нос Габриэль, сидевшая рядом со мной, когда Эдриенн, примерявшая шляпки перед зеркалом, воскликнула:

– Что за чертовщина?!

– Артуро! – Я встала, чтобы поприветствовать его. – Вы, должно быть, кузен Лучо из Буэнос-Айреса.

Он церемонно поклонился.

– Артуро де Альба де Вальядо де Ирухо де Харрингтон, – произнес он так, словно находился при версальском королевском дворе.

Я спрятала улыбку. Мы никогда не встречались, но Лучо рассказывал, что его брат тот еще персонаж, бонвиван, семейная паршивая овца, потому что предпочитает ночные клубы эстансии. Однако выглядел Артуро очаровательно. Настоящий денди. Он был на пять лет младше Лучо, и родители отказывались его содержать, пока он не станет более серьезным. У него были блестящая улыбка, глубокий взгляд, жизнерадостность в сочетании с латиноамериканским куражом, совершенно неотразимым.

– Он здесь, чтобы давать уроки танго, – объяснила я.

Молодые люди из Аргентины стекались в Париж в качестве инструкторов, пользуясь охвативших всех безумием.

– Прямо тут? – растерянно спросила Габриэль, оглядывая бутик.

– Нет, конечно, – ответила я, – я имела в виду – в Париже.

Эдриенн улыбнулась.

– Ну, раз уж вы здесь, в бутике, сеньор де Харрингтон, покажите нам, на что вы способны, s’il vous plaît[67]. Мы все любим танго.

– Это, – его глаза засверкали, – доставит мне удовольствие. Но сначала…

Он открыл свой чемоданчик и, к нашему удивлению, вытащил портативный граммофон. Заиграла музыка, и он повел меня по бутику, двигаясь интенсивно, меняя направление, внезапно поворачиваясь с непредсказуемыми провалами и вращениями. С Лучо это была страсть. С Артуро – чистое удовольствие.

Увлекшись, мы не сразу заметили трех посетительниц, которым было назначено, застывших у двери, глядящих во все глаза.

– Мадам, – торжественно произнес Артуро, повернувшись к ним.

Я поспешила им навстречу, но они почти отмахнулись от меня. Им нужен был Артуро.

– Вы даете уроки, месье? – спросила одна.

Он достал карточку и протянул ей, очаровывая ее своей улыбкой, своей заразительной жизнерадостностью.

– Артуро де Альба де Вальядо де Ирухо де Харрингтон. К вашим услугам, мадам, – произнес он и протянул ей руку. – Можно?

Кто мог бы отказаться? Все хотели попробовать.

В тот день мы не продали ни одной шляпы. Всех интересовал только Артуро. Клиенты спрашивали, когда он вернется.

– Приходи каждый день, – предложила я ему. – Можешь раздать свои визитки нашим клиентам. Они захотят брать у тебя уроки, и очень скоро ты будешь обучать танго весь Париж.

Он появлялся со своим граммофоном, иногда даже кружил Анжель в пылком танце, вгоняя ее в краску. Список его клиентов рос, как и наш. Все дамы хотели быть рядом с Артуро, но у меня были свои причины. Он напоминал мне, что такой далекий теперь Лучо – это не сон. Очень хотелось спросить его о жене Лучо. Знал ли он ее? Какой она была? Но я не позволила себе этого. Стоило начать думать о ней, и я никак не могла остановиться.

Вскоре Артуро стал самым востребованным учителем танцев в городе. Группа светских дам во главе с принцессой Мюрат сняла роскошный особняк на Елисейских Полях, где он мог вести занятия. Билеты выдавались согласно статусу: синие – для сливок общества, розовые – для дам чуть менее привилегированных.

Шел 1913 год, и мир стал практически неузнаваем. Машин на улицах было больше, чем лошадей. Храбрецы пытались покорить небо на летательных аппаратах или мчались со смертельной скоростью в гонках по пересеченной местности. Земной шар расширился и уменьшился одновременно, и все, чего хотели люди, – это танцевать, цепляться друг за друга и двигаться по паркету в определенном направлении – туда, обратно, снова туда. Это был единственный способ точно знать, где ты окажешься в следующую минуту.

Следующим летом, летом 1914-го, Довиль был еще более ослепителен, чем прежде, словно театральная сцена, декорации которой навсегда останутся в моей памяти. Вернулся Лучо, и мы часто ускользали туда из Парижа.

Вокруг нас все были богаты. Все были прекрасны. Все было просто. Утром бутик заполнялся самыми стильными élégantes, которые покупали шляпы и одежду, будто конфеты. Тем временем мужчины собирались снаружи и обсуждали последние скачки. По вечерам все танцевали. Мы пили шампанское. Мы ели устриц – не потому, что они нам нравились, а потому, что могли себе позволить. Прибыль Chanel Modes выросла после расширения ассортимента от шляп до курортных костюмов. То был принципиально новый вид одежды, в которой женщины могли свободно передвигаться по теннисным кортам и полям для гольфа. Габриэль потеряла интерес к шляпам, и, к собственному изумлению, я тоже. Из войлока и перьев не так уж много всего можно придумать.

После ужина мы с Лучо не задерживались среди толпы. Уходя вдвоем на пирс, смотрели в небо, где мерцали миллионы звезд, и искали нашу, ту, с которой мы упали.

– Может быть, вон та? – спрашивал он, улыбаясь.

– Нет, – не соглашалась я и, найдя саму яркую, указывала на нее: – Вот эта!

Через открытые окна нашего номера вместе с соленым воздухом к нам вплывали звуки оркестра из ресторана. Мы танцевали, томно покачиваясь. Музыка смолкала, но мы продолжали двигаться в ритме прилива, под крещендо разбивающихся о песок волн и их плавное отступление, напоминающее мягкий шелест шелка.

В это время где-то далеко был убит эрцгерцог.

ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ