Молодой Верди. Рождение оперы - Александра Бушен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мерелли смотрел на композитора с недоумением и интересом.
— Ладно, — сказал он, откинувшись на шинку кресла. — Ладно, бог с тобой! Ты знаешь мое сердце. Не могу отказать. Вот что. Вези свою оперу к синьоре Стреппони.
— К синьоре Стреппони? — спросил композитор. Он перестал стучать пепельницей об стол. — К синьоре Стреппони?
— Да, да, да, — сказал Мерелли, — к синьоре Стреппони.
— Разве она здесь? — спросил композитор.
— Да, да, здесь, здесь! — Мерелли терял терпение. — И если она согласится петь в твоей опере, я ее поставлю, эту твою оперу. Да, я сделаю это! Клянусь честью! Я понесу огромные убытки. Я сломаю себе шею, все будут меня ругать, но я это сделаю. Пусть только согласится петь синьора Стреппони.
Мерелли был в восторге. Он чувствовал себя благодетелем. Он был уверен, что готов сделать все для молодого композитора.
Верди смотрел на импресарио в упор. Может быть, Мерелли думает, что синьора Стреппони не согласится петь в его опере? Может быть, импресарио втайне надеется на это?
Верди все еще держал в руках пепельницу. Звонок он поставил на стол.
— Я поеду к синьоре Стреппони, — сказал он.
В дверь тихо постучали.
— Войдите! — во весь голос закричал Мерелли. Он чувствовал облегчение. Слава господу, он не останется дольше вдвоем с этим безумцем.
— Сядь, пожалуйста! — сказал он композитору. — Мне неприятно, что ты стоишь. Неудобно перед чужими.
Верди сел.
— И дай мне, пожалуйста, пепельницу, я хочу курить.
Верди протянул пепельницу Мерелли.
— Ты изуродовал мне стол, — сказал импресарио, проводя рукой по трещинам и выбоинам.
— Я заплачу, — сказал Верди.
Мерелли махнул на него рукой.
— Войдите же, — крикнул импресарио еще громче.
Дверь медленно открылась. На пороге показался Пазетти. Он, как всегда, был одет по последней моде и казался крайне возбужденным. Он сгорал от любопытства и не мог этого скрыть.
— Входите, входите же, — бросился к нему Мерелли.
— Я не решался, — сказал Пазетти, глядя то на Верди, то на Мерелли, — мне казалось, я слышу громкие голоса; я думал, у вас деловой разговор.
Мерелли сделал вид, что не понял намеков Пазетти.
— Синьор инженер, — сказал он, — сам бог привел вас сюда.
— О, что такое? — спросил Пазетти и насторожился.
— Вот, — сказал Мерелли и указал рукой на Верди, — вот, молодой композитор написал новую оперу. Надо ее представить на суд синьоре Стреппони.
— Я могу сам, — сказал Верди.
— Нет, — строго сказал Мерелли. — Она тебя не примет.
— Почему? — спросил Верди.
Мерелли не ответил.
— Я очень рад, — сказал Пазетти, — я очень, очень рад! С большим удовольствием!
— Я могу сам, — повторил Верди.
— Да нет же, — с досадой сказал Мерелли. — Синьор инженер Пазетти — мой старый друг и друг синьоры Стреппони. Будет приличнее, если ты приедешь вместе с ним.
— Можно заехать завтра к синьоре Стреппони и забросить ей наши визитные карточки, — сказал Пазетти.
— У меня их нет, — сказал Верди.
Пазетти снисходительно улыбнулся.
— В таком случае я сам заеду к синьоре Стреппони и спрошу ее разрешения привезти вас. Пусть она назначит день и час, когда ей будет удобно послушать вашу оперу.
— Хорошо, — сказал Верди. Он был согласен ехать с Пазетти. Это представлялось ему несущественным. Важно было одно: показать оперу Джузеппине Стреппони.
Синьора Стреппони охотно согласилась ознакомиться с оперой Верди. Она посмотрела на календарь и назначила день и час, когда Пазетти может привезти к ней маэстро.
— Приезжайте в субботу, — сказала синьора Стреппони, — это будет двадцать третье число. День для меня удобный: я свободна. Приезжайте ровно в половине второго.
Так она сказала Пазетти, а Пазетти в свою очередь сообщил это Верди.
У инженера — любителя музыки был прокатный экипаж. Довольно приличный пароконный выезд. Английская упряжь. Спокойные гнедые лошади в новой кожаной сбруе. Благообразный кучер в синей ливрее с серебряными пуговицами. Удобное сиденье, обитое темным сукном. Довольно приличный выезд. Со стороны он производил весьма солидное впечатление.
— Я заеду за вами, дорогой маэстро, — сказал Пазетти.
— Нет, — сказал Верди, — лучше я зайду к вам.
— Нет, нет, что вы, что вы! Зачем вам идти пешком. Я с удовольствием сам заеду за вами.
На пиацетту Сан Романо никогда не заезжали нарядные экипажи. Появление открытой коляски, в которой как-то особенно чопорно восседал Пазетти, произвело сенсацию. Из всех окон высунулись любопытные, главным образом женщины. Они громко выражали свое удивление и, не стесняясь, делали вслух самые резкие замечания как относительно Пазетти, так и его лошадей. А две дряхлые старухи, гревшиеся на солнце, две старухи, морщинистые и желтые, повернулись к экипажу спиной, и одна из них шамкающим ртом забормотала проклятия. Пазетти принимали за австрийского чиновника. Но дети — их было на улице очень много — не знали, за кого их матери и бабушки принимают неожиданно появившегося удивительного незнакомца. Дети окружили коляску тесной и шумной толпой. Они что-то болтали на непонятном Пазетти миланском наречии, хватались за синие спицы высоких колес, хлопали ручонками по лакированному черному кузову, а те, что были похрабрее, стали даже карабкаться на подножки.
Пазетти, милостиво улыбаясь детям, потихоньку отстранял их концом своей трости, но старался делать это незаметно.
Композитор не заставил себя ждать. Он почти бегом спустился с лестницы и, буркнув Пазетти: «Добрый день», с легкостью вскочил на подножку и сел рядом с инженером. Верди был очень недоволен. Ему глубоко претило все показное. Его болезненно раздражала сцена, разыгранная Пазетти: появление нарядного экипажа на улице, где почти исключительно жила беднота.
Кучер прикрикнул на детей. Они мгновенно разбежались испуганной стайкой, с криком и слезами.
— На Корсо Франческо, — сказал Пазетти, — гостиница «Милан».
Лошади побежали резвой рысью. Пазетти говорил о Джузеппине Стреппони.
— Очаровательная женщина, — говорил он, — выдающаяся певица. Абсолютная примадонна. Мы не видели ее в Милане с тридцать девятого года. Ее импресарио, синьор Алессандро Ланари, не отпускает ее к нам. О, она стала очень знаменитой! До чрезвычайности знаменитой! Вы, конечно, знаете, что последние два года она выступает с огромнейшим успехом.
Нет, Верди этого не знал.
— Как же, как же, — продолжал Пазетти. — В весеннем сезоне прошлого года и в карнавальном тоже, в Риме, в театре Аполло, ее засыпали цветами и драгоценностями, а после спектакля отпрягли лошадей, и люди сами отвезли ее в гостиницу. Молодежь, знаете, студенты, художники. С факелами и песнями. Тысячная толпа! Огромнейший успех! Говорят, что со времени Малибран не было ничего подобного. Она пела в опере «Розамунда» Николаи, и для нее маэстро Доницетти написал «Аделию».
Композитор молча кивнул головой. Да, ему было известно, что маэстро Доницетти написал «Аделию» для синьоры Стреппони.
Пазетти продолжал говорить о примадонне.
— Она законтрактована я уж не знаю на сколько лет вперед. Надо удивляться, как это удалось Мерелли заполучить ее на несколько спектаклей в карнавальном сезоне. На два-три спектакля, не больше. И это стоило больших трудов, и переговоры между Мерелли и Ланари носили характер дипломатических переговоров между двумя великими державами, ха-ха-ха, уверяю вас!
Пазетти был очень доволен своим сравнением. Верди даже не улыбнулся. «Однако, что же я буду делать с этим медведем?» — подумал Пазетти.
— Да, да, дорогой маэстро, — продолжал инженер — любитель музыки, — считаю долгом вас предупредить. Синьора Стреппони уже не та, что три года назад. Не та, не та, совсем не та! Сейчас она всесильна. Абсолютная примадонна, понимаете ли? Ее каприз — закон для импресарио, закон для композитора, закон для театра. Вот как обстоит дело с синьорой Стреппони.
Пазетти искоса взглянул на Верди. Чем его пронять, этого молчаливого, нелюбезного маэстро?
— Добиться встречи с синьорой начинающему композитору очень трудно, — сказал Пазетти. — Почти невозможно! — прибавил он многозначительно.
Верди упорно молчал. Пазетти с досадой откинулся назад. Заложил ногу на ногу. Просунул под левую руку свою великолепную трость из испанского камыша с головой бульдога.
Гостиница, в которой остановилась синьора Стреппони, помещалась в старинном двухэтажном особняке. Это была очень солидная гостиница, в которой не было дешевых комнат.
Пол в вестибюле был мраморный. Черные, белые и розовые плиты были уложены красивым узором, точно ковер. С потолка спускалась причудливая венецианская люстра из цветного стекла. Хозяин гостиницы был австриец, услужливый и внимательный. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Он сделал несколько шагов навстречу гостям.