Раб и Царь - Александр Смирнов

Заключённые, сидевшие вместе с Царём, обычно не произносили ни звука, но однажды Скрипач нарушил эту традицию.

– Что-то вы зачастили к нам, гражданин начальник.

Эта реплика моментально спустила прапорщика на грешную землю. Он вскочил с табуретки и с удивлением посмотрел на Скрипача.

– Я здесь потому что… – прапорщик вдруг понял, что ничего не может ответить.

– Потому что вы ушли оттуда, а куда дальше идти, не знаете, – пришёл на помощь ему Царь.

– Откуда, оттуда? – удивился прапорщик.

– Оттуда, где теперь вас больше нет, – улыбнулся Царь. – Но вы не волнуйтесь, всему своё время. Главное – решиться на первый шаг, а уж дальше всё само сложится.

– Что сложится?

Неожиданно прапорщик осознал глупость своего положения. Он, как дурак, стоит перед зэками, а те несут какую-то ахинею и потешаются над ним.

Желваки заиграли на его лице, а тело задрожало от злости.

– Ну вы ещё пожалеете, что связались со мгой, – процедил он сквозь зубы и вышел из камеры.

Когда сержант закрывал за прапорщиком дверь, до ушей донеслись слова Царя, которые предназначались Скрипачу:

– До чего же трудно сделать этот первый шаг!

От этих слов прапорщик ещё больше разозлился. Он ничего не понял из того, что говорил Царь, но он прекрасно осознавал, что слова, которые он услышал, выходя из камеры, были о нём.

Доведённый своим положением до белого каления, прапорщик почти бегом уносил ноги от проклятой камеры. Неизвестно, куда бы он ушёл, если бы голос дежурного офицера не остановили его.

– Никита Сергеевич! Вас уже час везде ищут. Срочно зайдите к полковнику, он вас ждёт.

Если бы прапорщик мог видеть себя со стороны, то, к своему удивлению, увидел бы, что, когда он зашёл к полковнику, лицо его было красное, как после бани, глаза навыкате, а лоб покрывали крупные капельки пота. Но прапорщик ничего этого не видел и поэтому не понимал, почему полковник с таким удивлением разглядывает его.

– Откуда это вы такой? – спросил полковник заговорческим голосом после продолжительной паузы.

– От него, – почему-то шёпотом ответил прапорщик.

– Кого его?

– Царя.

– И что вы у него делали?

– Ничего.

– Зачем же вы тогда пришли к нему?

– Просто пришёл, и всё.

– Как это, просто?

– Я сам не знаю. Хотел поговорить.

– Ну и как, поговорили?

– Поговорил.

– О чём?

– Не знаю.

– Как это, не знаете? Говорили, и не знаете, о чём?

– Не знаю. Ахинею какую-то плели. Даже повторить не могу.

– Почему же вы тогда так взволновались?

– Потому что про меня говорили.

– Что говорили?

– Я же сказал – не знаю.

Полковник с подозрением посмотрел на прапорщика. Он хотел спросить его, не болен ли тот, но, вспомнив свою беседу с Царём, решил этого не делать.

– Я, собственно, вызвал вас из-за Царя.

– Он, что, и вас тоже…? – шёпотом спросил прапорщик.

– Чего, тоже? – не понял полковник.

– Извините, это я так, не подумал.

– Вот я вас и вызвал к себе, чтобы подумать. Завтра к нам прибывает партия заключённых.

– И что, среди них есть такой же? – прапорщик многозначительно повертел пальцем у веска.

– Нет, обыкновенные преступники: воры и убийцы.

– А при чём же здесь Царь?

– Царь здесь ни при чём. Вернее, при чём. Один убийца непростой.

– Как это?

– Это убийца отца Царя. Почему он попал в наше учреждение – одному Богу известно, видимо, в управе проглядел кто-то, но факт остаётся фактом – завтра он будет у нас, и все проблемы, связанные с этим, будут наши.

– Вот это да! Вот это подарок! – обрадовался прапорщик. – Мы его в камеру Царя и посадим!

– Ты что, с ума сошёл? Ты представляешь, чем это может закончиться?

– Товарищ полковник, этого шанса нельзя упускать! Вы представляете, как этот святоша хренов завертится? Он же сейчас в авторитете, а после этого всё на свои места встанет. Нет, этого никак упускать нельзя!

– Я бы категорическим образом запретил это делать, если бы не ещё одно обстоятельство.

Прапорщик впился глазами в полковника.

– С завтрашнего дня у вас будет новый начальник. Меня переводят в другое учреждение. Ни про каких царей ваш новый шеф, естественно, ничего не знает. Так что, пользуйся случаем, прапорщик, а я умываю руки.

– Спасибо, спасибо, товарищ полковник, непременно воспользуюсь.

– Вот, собственно, и всё. Иди, я тебе и так сказал больше, чем следовало.

Прапорщик развернулся, чтобы покинуть кабинет, но полковник снова остановил его.

– Сергеич, сегодня вечером у меня отвальная будет, так ты про это дело помалкивай. Понял?

– Могила, товарищ полковник! – Прапорщик лихо козырнул и вышел из кабинета.

Глава 12

Статья, по которой был осуждён Михаил Александрович, предусматривала очень строгий режим содержания заключённого. Однако законы законами, а в конечном итоге, всё решают обыкновенные человеческие отношения. Нет, выйти за пределы зоны он, конечно, не мог, но, что касается жизни внутри её, то с годами всё как-то обустроилось и особенно не угнетало бывшего полковника, если не считать самого лишения свободы. Блатные не трогали его, более того, человек, который на дуэли защищал честь своей дочери и зарубил своего обидчика саблей, вызывал уважение у них. Администрация тоже проявляла к нему снисходительность и иначе, как «товарищ полковник», к Михаилу Александровичу никто не обращался. Тюремные работы приносили ему скорее удовлетворение, чем раздражение. Дело в том, что его увлечение компьютерами не осталась незамеченным и здесь. Заключённый поддерживал работу всех программ, которыми пользовалась зона. Он свободно заходил в кабинеты, где его всегда ждали и всегда были рады ему. Единственное, к чему не мог привыкнуть полковник, так это к разлуке с семьёй. Это мучило и делало его жизнь невыносимой. И только когда мысли погружались в формулы программ, тоска переставала терзать его, давая небольшой перерыв. Администрация понимала это и делала для Михаила Александровича исключение. Он мог писать письма домой без всяких ограничений, и получать письма с воли в любом количестве. Писем всегда было много. Жена и дочь писали независимо друг от друга. Ответы шли на каждое его письмо. И, порой, Михаил Александрович специально не хотел отвечать на письма, понимая, что у его женщин есть заботы и кроме него, и нельзя отнимать у них столько много времени, но, получив письмо, он садился и тут же писал ответ, не в силах выждать не только недели, но и нескольких минут. Особенно он любил писать и читать письма дочери. Отношения с дочерью у полковника были особенные. Это был тот редкий случай, когда разница в возрасте ни в коей мере не мешала понять мысли и чувства друг друга. У Кати и Михаила Александровича не было запретных тем. Всё, что было на духу, незамедлительно передавалось другому, не рискуя нарваться на критику или нравоучение. Полковник читал письма дочери и как будто оказывался дома среди родных его людей. Катя, получая письма, перемещалась в тюрьму и подставляла свои хрупкие девичьи плечи, помогая отцу нести его тяжёлый крест. О своих отношениях с мужем Катя писала мало. Видимо, у неё не сложилось с ним такого взаимопонимания, как с отцом. Но всё когда-то прекращается, и в одном письме Михаил Александрович однажды заметил какую-то недоговорённость. Дочь что-то скрывала от него. Он с нетерпением ждал следующего письма, ожидая получить ответы на взволновавшие его вопросы. Но следующее письмо оказалось ещё загадочнее. В нем дочь писала о своём муже: «… папа, это страшный человек. Это он развёл меня с Димой, это он повинен в том, что ты сидишь в тюрьме. Всё, что соприкасается с ним, обречено на гибель. Я тоже не исключение. Я очень боюсь, папка! Главным образом, за сына. Этот монстр сожрёт и его».

На письме отчётливо были видны разводы от капель. Не было никаких сомнений, что Катя плакала, когда писала его.

Мысленно Михаил Александрович пытался проанализировать ту информацию, которую он получил, но ничего не получалось. Почему вдруг Володя превратился в монстра? При чём тут Дима? И почему вдруг именно зять посадил его в тюрьму? На работу он устроился по интернету, об этом Володя не знал и не мог знать, а что касается пропавшей базы данных, так здесь и думать нечего – зять разбирался в компьютерных программах примерно так же, как свинья в апельсинах.

Полковник забрасывал дочь письмами, но ответа от неё не получал. Он писал жене, но та тоже молчала. Михаил Александрович однажды даже написал зятю, но и тот не ответил. Будто сговорились все.

Состояние доведённого до отчаяния, несчастного отца и мужа не могло не сказаться на его работе. Занимаясь программами, он не мог сосредоточиться, и поэтому долго не понимал, что, собственно, от него хотят. Работая как-то в кабинете начальника по режиму, он даже чуть не поругался с ним.

– Вы сами не знаете, что вы хотите, – зло прорычал он начальнику, когда тот в очередной раз забраковал его работу.