Прорыв выживших. Враждебные земли - Михаил Гвор

– Спасибо за приглашение. И присяду, и гостем буду. – Вежливо ответил таджик, улыбнувшись одними глазами. И присел на дастархан.

– Как доехали, уважаемые? – продолжал гость, наливая себе вторую пиалу. – Я слышал, Хорезмский Шах не любит чужаков, но слухи, похоже, устарели? – По-русски он разговаривал чистейше, даже акцент был практически незаметен. Да какой акцент, выговор был… «Московский выговор, – понял вдруг Урусов, – интересно…»

– Смотря кого. Нас вот решил не обижать…

– И почему Сарыбек-джан стал таким добрым?

– Ну, не совсем Сарыбек-джан, скорее Умид-баши.

– Умид? Это вызывает уважение. Насколько нам известно, Умид Мизафаров признает только сильных спортсменов, – таджик улыбнулся. – Ты сумел побить Дэва?

– Я? – вернул улыбку капитан. – Ему хватило и сержанта.

– Удивительные дела творятся на свете! – И он обратился к Боре, не пытаясь, впрочем, убрать усмешку из глаз. – Прими мои извинения, сержант, я не счел тебя серьезным бойцом! Но, видит Аллах, лишь достойный воин мог сразить Нахруза! А твоя скромность вдвойне похвальна.

Юринов кивнул. И снова склонился над полупустой тарелкой.

– У нас к вам дело, уважаемые, – продолжил гость. – Это ведь ваш кабриолет стоит у порога? Пятнистый такой?

– Наш. Хотя это не кабриолет. Просто шальная пуля. Точнее, сначала снаряд…

– Весело живете, господа. Куда нам до вас… – грустно вздохнул таджик. – Ну да ладно. Перейдем ближе к телу. Не хотите ли его поменять?

– На пулю? Или пчак в печень как подарок предлагаете? – уточнил Урусов, тоненькой струйкой наливая в пиалу чай. Пустую тарелку он отставил к самому краю стола. Так, чтобы удобно было запустить ее локтем. Хотя против пули…

– Ради бога! Мы же не бандиты! «Пуля, пчак…»… Как пошло. Предлагаю другой транспорт. Поменьше, конечно. Зачем вам на двоих такая большая машина? И в довесок еды или оружия.

– Любопытно, – прищурился Андрей, – вроде и грабеж, а вроде и нет. И всех интересует наша машина. А почему ты не предложил на нее сыграть? Умид-ака начал с этого.

– Игры в духе уважаемого баши для нас недостаточно интеллектуальны. Что с них взять, узбеки. Дикий народ. Вы же в курсе, что вся их хваленая культура на самом деле таджикская?

Собеседник интересовал Урусова все больше и больше.

– Не скажи, ака, не скажи. Насчет всей культуры спорить не буду, но с человеком Умида мы играли в шахматы.

– Можно и в шахматы. Аллах любит умных. Только на чем вы тогда поедете дальше?

– Вот так? – улыбнулся Урусов, приятно все-таки иметь в рукаве козырного туза. – Умид тоже был уверен, что выиграет. Кого выставишь ты? Камээса? Мастера?

Таджик улыбнулся:

– А если гроссмейстера?

«Та-ак, – мелькнуло в голове у капитана, – похоже, тут два игрока играют краплеными картами. А Борька что молчит?»

В этот момент Шах, наконец, вмешался. Он уже несколько секунд внимательно рассматривал говорившего и теперь неожиданно спросил:

– Извините, пожалуйста. Можно попросить вас снять шапку?

От неожиданности Седьмой чуть не свалился с дастархана. Нет, понятно, «великий переговорщик» и «мегаэкспроприатор», но всему есть предел. Под юродивого к чему косить? Не в Иерусалиме, богом не объявят, хотя распять могут запросто. Однако идиотизм просьбы вместе с полной неуместностью тона городского интеллигента привели к тому, что гость подчинился. Шах уставился на него, как на выходца с того света.

– Фаррух! – произнес Юринов севшим голосом. – Невероятно! Фаррух Амонатов!

Был ли спектакль просчитан сержантом заранее или он и сам слегка обалдел от неожиданности, но эффект превзошел все ожидания. Таджик дернулся, как от удара, и уставился на Борьку:

– Ты откуда…

Шах, мгновенно забыв всю вколоченную в него последние десять лет науку, бросился чуть ли не обниматься:

– Фаррух! Не узнаешь? Ведь это же ты! Да о чем говорить?! В Таджикистане был только один гроссмейстер! – Он тоже сорвал шапку с головы. – Неужели не узнаешь! Франция. Две тысячи десятый. Паульсен со «слон е семь»! А потом мы вместе за МИФИ играли!

Таджики явственно напряглись. Урусов хотел воспользоваться моментом и потянуться за пистолетом, но, посмотрев на опознанного, решил повременить с переходом в эндшпиль. Похоже, позиция перестала быть безнадежной. Иногда самые глупые ходы могут дать удивительно хорошие результаты. Как сейчас.

Невозмутимость на лице Фарруха пропала окончательно. Он некоторое время пристально вглядывался в лицо Шаха, а потом неуверенно произнес:

– Борька? Юринов? Ты? Живой?! Борька! Ты же в Новосибирске был! Там же всех накрыло! Часа через три после закрытия турнира! Как ты уцелел?

– Андрей вытащил.

Фаррух повернулся к своим и что-то быстро проговорил по-таджикски. Автоматы тут же перекочевали за спину. Трое боевиков ушли к машинам, четвертый, здоровенный бородач, подсел на дастархан.

– Ты же там выиграл, да? – не умолкал тем временем Амонатов. – Рубля в последнем туре завалил. А партию помнишь? Я последний тур не видел, партии выложить не успели…

– Выиграл. И гроссмейстера закрыл. – Борька грустно улыбнулся. – Присвоить уже… – Он удрученно махнул рукой. – А партию помню, конечно, такое не забывается…

– Слушай, – вдруг загорелся Фаррух, – давай прямо сейчас сыграем! Хоть пару партий! В блиц! У меня и часы есть! Когда такой случай будет!..

Крутой и матерый «курбаши» исчез. Таджик стал удивительно похож на Борьку, несмотря на то что общим у них был только рост. И выражение лиц людей, неожиданно увидевших возможность на несколько минут вернуть что-то очень хорошее из далекого детства…

– Наиграетесь еще, – прервал Седьмой, чувствуя себя последней сволочью, – мы в эти края надолго. Давай о деле…

– И о деле успеем. Вы в Пенджикент едете? То есть – к нам! Забудьте о дурацком разговоре про машину. Не было его! Послышалось! Гостями дорогими будете! Все, что есть у Саттах-бека, – ваше! И поговорим, и поиграем. Нас, шахматистов, может всего двое во всем мире осталось… Аллах всемогущий! Борька Юринов! Живой и здоровый! И помнящий Паульсена со «слон е семь»!!!

Таджикистан, Фанские горы, Лагерь

Виктор Юринов

Пургень всегда приходит неожиданно. Нет в этих явлениях ни малейшей системы. Еще утром светит яркое солнышко и щебечут птички, а в обед взбесившийся ветер валит с ног и бросает в лицо жесткие снежные хлопья, или ливни тропической силы водопадами рушатся с неба, заставляя реки выходить из берегов, а красивейшие озера, жемчужины Фан, прорываться вниз селевыми потоками. И срываются планы, а люди прячутся по домам и кошам, предварительно загоняя скот в укрытия, а транспорт под навесы, больше напоминающие гаражи.

Пургень идет. И зарываются в снежные пещеры команды на восхождениях, бегут к заранее подготовленным укрытиям патрули, и чабаны накрывают брезентом согнанные в кучу отары: так овцы выживут, согревая друг друга своим теплом. Даже лучшие псы, гордость питомника, способные ночевать зимой на пяти тысячах, предпочитают забиться хотя бы под нависающую скалу, чтобы оттуда жалобно поскуливать на непогоду.

Пургень. Величайшее бедствие этих мест. Месть разгневанной природы человеку. Месть за хамство и пренебрежение, за самоуверенность и разгильдяйство. Не знаю, как это проявляется в других местах. На том же Памире или Кавказе. На равнинах. В лесах. В северной тундре. Судя по масштабности явлений, скорее всего, похожим образом. Но конкретные проявления могут быть и иные. Первоначально теплилась надежда, что это временно. Улягутся в атмосфере возмущения, вызванные взрывами тысяч разномастных зарядов, заровняют океанские воды вновь возникшие воронки на морском дне, уляжется поднятая пыль. Но за прошедшие годы ничего не изменилось. Видимо, повреждения земной коры оказались слишком глобальными. Ядерная зима не пришла. Может, внизу и ощущается изменение климата, но здесь, выше трех тысяч, похолодание мало заметно. Хотя осень приходит на пару недель раньше, а весна позже. Но зато появился пургень.

Пургень всегда приходит неожиданно. Но никогда не наваливается мгновенно. Между той секундой, когда на горизонте появляется черная точка, и обвалом сумасшедшего ветра проходит не меньше часа. За это время черные клубящиеся тучи заволакивают небосвод, воздух сыреет и пропитывается статическим электричеством, а порывы ветра постепенно усиливаются, словно подталкивая в спину и предупреждая: «Успей, успей!» Загнать в укрытие животных, убрать вещи, закрепить то, что может улететь. И спрятаться. Успей. Иначе останешься с пургенем один на один, и это будет тяжелая схватка.

Попасть в пургень на открытом пространстве для неподготовленного человека – верная смерть. Подготовленному тоже придется несладко, но у него хотя бы есть шансы выжить. Хорошие шансы. Особенно тем, кто уже привык. Мы привыкли. Многим приходилось отсиживаться на снежных склонах пятитысячников и каменных хребтах, на скальных стенах и в селеопасных долинах. Жертвы были лишь в первый год, в основном среди маргузорских чабанов, избалованных ласковыми Фанскими горами, где даже небольшой дождик считался стихийным бедствием. Пришлось отвыкать. Теперь умеем. Да и состав пастухов поменялся. Наши скотоводы стремительно молодеют. С отарами ходят не припорошенные первыми сединами «полуаксакалы», а стройные поджарые юноши и девушки. Да, и девушки тоже. Работа не делится на мужскую и женскую, можешь – делай.