Женщины его жизни - Ева Модиньяни

Она часто брала Жозетт для верховых прогулок, иногда в одиночестве, чаще в компании друзей, отца или Кало. Это была сказочная лошадь, такая же темпераментная и непредсказуемая, как сама Аннализа. Их объединяла неудержимая тяга к свободе, любовь к скачке бешеным галопом, постепенно переходившей в долгую прогулку шагом. Аннализа сама подседлала кобылу, что-то быстро шепча ей на ухо и угощая кусочками сахара. Когда Жозетт была готова, она повернула свою точеную голову, словно приглашая хозяйку садиться. Едва коснувшись стремени, правой рукой удерживая поводья, Аннализа вскочила в седло. Она выехала шагом, потом перешла на рысь и наконец, оказавшись на открытом пространстве, в галоп. Жозетт никогда ее не подводила. Даже Санни, английский жеребец барона, не мог за ней угнаться.

Аннализа увидела его на опушке эвкалиптовой рощи на фоне раннего зимнего заката. Он сидел на спине громадного гунтера [43] с черной, лоснящейся, как смола, шерстью, вырисовываясь неподвижным силуэтом на беспокойном, покрытом тучами горизонте. На нем была толстая стеганая бумазейная куртка, застегнутая до подбородка, он жевал корень лакрицы, задумчиво глядя вдаль.

Аннализа замедлила шаг, чувствуя, как учащенно бьется сердце. В какой-то момент ей даже захотелось развернуться и уехать домой, но неодолимая сила толкала ее к нему. Человек и лошадь казались цельной глыбой застывшей силы.

Небо было чернильного цвета, черные тучи, которые еще утром неслись, подгоняемые африканским ветром, теперь нависли над головой удушающим колпаком.

Аннализа пустила Жозетт шагом и остановилась за спиной Кало, под сенью последнего ряда эвкалиптов, в нескольких метрах от него. Она была уверена, что он, глубоко погруженный в свои мысли, не заметил ее появления.

– Зачем ты пришла? – спросил он, не оборачиваясь.

Едва прикоснувшись носком сапога к крупу осторожно ступавшей лошади, Аннализа послала ее вперед, проехала мимо Кало, повернулась и остановилась прямо перед ним.

– Не знаю, – тихонько сказала она.

Несколько тяжелых дождевых капель упали на землю, расплющиваясь, как серебряные монетки, и в воздухе острее разлился целебный аромат эвкалиптов. Кало был по-прежнему неподвижен, только его взгляд переместился и устремился на молодую женщину. Этот взгляд, полный гнева, был хорошо знаком Аннализе, хотя его ярость впервые обрушилась на нее так прямо. По спине у нее прошла дрожь.

– А вам бы следовало это знать, синьора Брайан. – Он выплюнул лакричный корешок с негодованием и презрением.

– Ты мне нужен, – грустно и подавленно прошептала Аннализа. Редкие тяжелые капли продолжали падать, вершины высоких деревьев тревожно зашумели.

– Когда хозяйке нужен слуга, она зовет его, и он приходит. Ей не следует садиться на лошадь и пускаться в долгий путь, чтобы найти его. Нужно только приказать, – его голубые глаза сверкали возмущением.

– Ты ведь на самом деле так не думаешь, – покачав головой, возразила Аннализа.

– Я всего лишь слуга баронов Сайева. А ты – синьора Брайан и прекрасно это знаешь. Так что же тебе от меня нужно?

Он не пытался бежать, это было бы не по-мужски, но убежать очень хотелось.

Аннализа вскинула голову, обжигая его своим гордым взглядом.

– Ты болван! – закричала она. – Ты любишь меня, и я люблю тебя. И весь этот разговор о слугах ты завел только потому, что боишься взглянуть правде в глаза. Калоджеро Коста, ты боишься женщины!

– Я не знаю, что такое страх! – прогремел он. – Я опасаюсь за твою честь, не хочу стыда и позора. Это другое дело.

– Я не знаю, кто ты, – продолжала она со слезами в голосе, – хотя мы и выросли вместе и делили с тобой хлеб. Мне даже начинает казаться, что ты – сам сатана, ты отнял у меня покой и рассудок.

Гром прокатился по небу, пошел проливной дождь.

– Ты испорченная девчонка, тебе просто нравится играть в запретные игры, – его сильный, волнующий голос с трудом пробивался сквозь раскаты грозы и вой ветра, терзавшего эвкалиптовый лес.

– Я люблю тебя, Кало. – Слезы катились по ее прекрасному лицу, смешиваясь с каплями дождя.

– Ты любишь только себя да еще те вещи, которые не можешь заполучить, – он старался ударить ее побольнее. – Никого ты больше не любишь. И забываешь о долге честной женщины.

Под проливным дождем Аннализа натянула поводья и пришпорила чистокровную кобылу, посылая ее с места в карьер с единственной целью бежать подальше от себя самой, от Кало, от отчаяния. Молния ударила в эвкалипт, расколов его надвое, Жозетт взвилась на дыбы, и Аннализе не удалось с ней справиться. Ее сбросило наземь, обезумевшая лошадь умчалась, оставив хозяйку на грязной, размокшей земле у опушки леса.

Очнувшись, она обнаружила, что снова едет на лошади, только на сей раз не в седле, а на спине Морелло и в объятиях Кало. Голова сильно болела, лоб горел в том месте, где она ударилась при падении. Дождь и ветер безжалостно хлестали ее совершенно онемевшее тело. Черный гунтер неторопливо и осторожно спускался по склону, находя дорогу лишь благодаря инстинкту: непроглядная тьма заволокла все вокруг. Жозетт, оправившись от испуга, покорно шла следом.

Морелло остановился под навесом, Кало соскользнул с крупа лошади, крепко держа на руках Аннализу. Она не знала, ни где находится, ни что будет делать, но женское чутье подсказывало ей, что пока лучше всего продолжать ломать комедию с обмороком.

Кало ударом ноги распахнул дверь и, двигаясь на ощупь, уложил ее на что-то мягкое и теплое, на поверку оказавшееся мехом. Потом она услышала, как он возится на другом конце комнаты, судя по звуку, с дровами, тихонько ворча себе под нос. В руках у него вспыхнул огонек, Кало поднес его к дровам, сложенным в очаге, они занялись, разгорелись, и через несколько минут большие потрескивающие языки пламени потянулись вверх, охватывая самые крупные поленья.

Огонь камина осветил внутреннее убранство довольно просторного и уютного деревянного домика с белыми стенами, крепким потолком из толстых балок и широкой лежанкой, покрытой овечьими шкурами, на которой сейчас лежала Аннализа. Тепло распространилось по комнате, даря ей ощущение блаженной истомы.

Он взял ее за руку, проверил пульс, внимательно осмотрел большую ссадину на лбу и, казалось, успокоился. Ему доводилось видеть, как люди приходят в себя и после более тяжких падений. Он убеждал себя, что она просто потеряла сознание, но, чтобы быть вполне уверенным, начал освобождать ее от промокшей насквозь одежды, действуя с поразительной для такого крупного мужчины ловкостью и деликатностью.

Кало ухаживал за этим великолепным и теперь уже совершенно нагим телом с профессиональным безразличием врача: тщательно и досуха вытер его нагретыми у очага полотенцами, бережно массируя, чтобы восстановить кровообращение. Потом укрыл сверху овечьими шкурами и, разложив ее мокрую одежду сушиться на лавке у камина, в котором уже вовсю пылали дрова, сам разделся, стоя у огня.