Тургеневская барышня бальзаковского возраста - Юлия Еленина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пойдем в кабинет, – строго сказала я.
Вика как будто почувствовала, что сейчас получит по загривку, так что после печального вздоха кивнула и поплелась за мной. Наверное, уже забыла, что от меня хотела.
Следующим уроком у меня была «форточка». После ухода Светловой на больничный я даже забыла, что они бывают, но учитель математики попросила, так сказать, поменять последовательность уроков. Поэтому стоявший в расписании у меня девятый класс пошел писать контрольную по алгебре, а ко мне они придут послезавтра незапланированным для нас всех шестым уроком. Так что кабинет был свободен.
Пропустив Вику вперед, закрыла дверь и спросила:
– Вы что устроили?
– Мы это… Хотели же как лучше…
Дети, дети… Сейчас, главное, как-то донести, что у их «хотелок» могут быть последствия. Да, в мои школьные годы мы бы даже побоялись подобное сделать.
– Вика, – уже мягче сказала я, – ваш поступок некрасив по отношению к Инне Павловне. Это, конечно, здорово, что мы с вами так быстро нашли общий язык, но ваша петиция о смене классного руководителя – это просто бумажка. Нет никаких жалоб на Инну Павловну, нет никаких поводов. Я понимаю, что в вас много энергии и максимализма, но подобное поведение может вам испортить в следующем учебном году отношения со Светловой, да и мне тоже. Может, если бы вы нашли хоть один веский довод, то что-нибудь и вышло. Но разве не стоило спросить прежде всего у меня?
Надеюсь, я не выглядела занудой на протяжении своего монолога. А учитывая, что дата на их филькиной грамоте стояла за прошлую неделю, то вряд ли уже вопрос актуален в свете последних событий.
– Извините, – понуро ответила Вика.
– Я еще завтра выделю пять минут урока, чтобы обсудить это со всеми, – предупредила ее. – А ты что хотела сейчас?
Староста задумчиво почесала бровь и посмотрела на меня так, как будто уже не зная, быть или не быть, то есть говорить или нет.
– У нас там это… Двое в школьном медпункте с боевыми ранениями.
О, господи! Опять?
– Я даже не стану спрашивать, кто именно, – выдохнула я. – Иди на урок.
Вика вышла из кабинета, а я, сделав пару глубоких вдохов, как учила Элка после посещения какой-то восточной страны, чтобы избавиться от напряжения, попыталась представить масштаб катастрофы. Но представлять можно сколько угодно, а надо все-таки оценить.
Звонок. Подождав еще минуту, пока за дверью станет тихо, вышла в коридор и направилась в левое крыло школы. Постучав два раза в деревянную дверь с табличкой «медпункт», нажала на ручку. Интуиция меня не подвела.
На кушетке, на разных ее краях, сидели Орлов и Алексеев. Увидев меня, оба печально выдохнули:
– Донесли.
– Здравствуйте, Ирина Глебовна, – поздоровалась я со школьным медработником.
– Лолита Ивановна, – кивнула старушка мне в ответ. – Ваши ребятки у меня уже постоянные клиенты. Только старые раны заживут, как они приходят новые обрабатывать. Но в этот раз уж больно погорячились.
– Что опять случилось? – спросила я, повернувшись к парням.
– Ничего, – в унисон прозвучал ответ.
– Может, валерьяночки накапать, Лолита Ивановна? – заботливо поинтересовалась Ирина Глебовна, подойдя с эластичным бинтом к Яну и начав перебинтовывать ему запястье.
Оно, кстати, выглядело так, что я поняла: валерьянка мне не поможет, тут надо ведро настойки боярышника.
– Что… что с рукой? – тихо спросила я.
– Скорее всего, растяжение, ну, и гематома, – пояснила Ирина Глебовна. – Но снимок бы не помешал.
– Так что, Лолита Ивановна, увы, сочинение отменяется, – с иронией сказал Ян. – Рука-то правая.
– Устно сдашь, умник, – буркнул себе под нос Герман.
Он выглядел тоже не очень. На первый взгляд руки-ноги целые, но под глазом разливался огромный фингал, а возле губы Герман держал марлевый тампон, который уже начал пропитываться кровью. Одежда, конечно, у обоих снова в таком виде, что можно отправлять или в ателье, или сразу на помойку.
– Тебя забыл спросить, как мне сдавать, – тут же парировал Ян и посмотрел на меня, улыбнувшись: – Мне же по блату можно, правда, Лолита Ивановна? Или мне теперь называть вас ма…
– Хватит! – прервала я его, повысив голос.
– Родителей в школу? – спросил Герман.
Этот вопрос я в последнее время очень часто слышу.
– Ну мне же не надо папу в школу? – снова завел пластинку Ян. – Вы с ним и так договоритесь.
Я почувствовала, как начинаю заливаться краской. Это уже даже не намеки. Он мне прямым текстом говорит: «Эй, Лолита Ивановна, вы же встречаетесь с моим папой, так, может, замолвите словечко?»
И тут на смену смущению пришла злость. Конечно, в первую очередь стоило бы злиться на себя и Сергея, но меня сорвало на детей. Впервые. Потому что я понимала, что все детские проблемы от взрослых ошибок, а сейчас не выдержала:
– Я вас обоих на учет в ИДН поставлю, поняли? Сразу из медпункта ко мне в кабинет!
Как доработать еще почти два месяца до каникул? С началом каникул меня, скорее всего, отправят в дурдом.
ГЛАВА 40
В кабинете было как будто невыносимо душно. Я открыла два окна и прислонилась лбом к стеклу. Что же так плохо? Нервы ни к черту.
Вернувшись к столу, я позвонила Сергею, который ответить не пожелал, потом набрала Грише. Он трубку поднял, удивленно спросив:
– Лола?
В этот момент открылась дверь, так что пришлось перейти на официально-деловое общение:
– Григорий Александрович, это классный руководитель Германа. Вы не могли бы приехать в школу?
Повисло молчание. Потом в трубке раздался тяжелый вздох, и Гриша сказал:
– Через минут пятнадцать буду.
Ян с Германом топтались у двери, но, судя по виду, совсем не чувствовали себя виноватыми. Скорее всего, просто боялись получить нагоняй от родителей.
– Присаживайтесь, – кивком головы указала я на первую парту.
Только парни устроились, стараясь находиться как можно дальше друг от друга, как мне перезвонил Сергей. Как только я ответила, он тоже спросил:
– Лола?
– Сергей Леонидович, это классный руководитель вашего сына. Вы не могли бы приехать в школу?
Разговор у нас получился один в один, как и с Гришей. Сергей обещал приехать и, кажется, разозлился не на шутку.
Посмотрев на Яна с Германом, когда отложила телефон в сторону, я увидела, что один с интересом рассматривает перебинтованную руку, а другой – трогает разбитую губу.
– Может, вы все-таки расскажете, что случилось? – спросила я.
Молчат. Я тоже молчу. Наседать на них не буду, иначе
