Барон и рыбы - Петер Маргинтер

Бургомистр сделал паузу. В зале было так тихо, что можно было расслышать звук, с которым все взоры устремились к барону.

— Не только эта радость! — продолжал бургомистр. — Высокочтимый г-н барон, я чувствую себя обязанным объяснить вам все, поскольку лишь вы и ваш верный секретарь из всех присутствующих не в курсе того, что так радует нас кроме того факта, что вы вновь здоровы и с нами: три дня назад я получил от губернатора послание с поручением известить нас от имени министра иностранных дел кабинета Его Величества короля Испании, храни его Господь, и по поручению Его Величества императора Австрии, что конфискация вашего имущества в прошлом году объявлена в Австрии незаконной, а сами вы свободны от любых обвинений и во всех отношениях оправданы — в Австрии, ибо что касается нас, то мы никогда не сомневались ни в вашей высокой порядочности, ни в ваших достижениях на научном поприще.

Продолжение утонуло в громовых овациях. Врач пристально следил за малейшим подрагиванием баронских усов. Он стоял рядом с Симоном у подиума, и по его оттопыривающемуся карману было ясно, что шприц у него наготове. Но барон ни в коей мере не утратил самообладания. Он молча смотрел поверх голов в направлении окна, где корзина искусственных фруктов выдавала присутствие Саломе Сампротти.

— И потому нас всех радует, что сей досадный инцидент в славной жизни нашего гостя имел приятные последствия, для нас, по меньшей мере: не стань он на время жертвой несчастного стечения политических обстоятельств, нам, вероятно, никогда не посчастливилось бы приветствовать его. Так будем же благодарны судьбе, коей было угодно так распорядиться, и что все обернулось к лучшему!

Бургомистр заметил, что барон намерен встать. Он вежливым жестом попросил его не делать этого.

— Досточтимейший барон! Мы понимаем, что в эту минуту трудно найти слова для ответа. И г-н врач смотрит уже очень сердито. Как все мы знаем, вы все еще нездоровы и нуждаетесь в покое. Поэтому позвольте мне завершить наше маленькое торжество троекратным «ура!» и объявлением вас почетным гражданином города.

— Ура! Ура! Ура!

Бургомистр сошел с трибуны, принял от управляющего канцелярией магистрата длинный свиток пергамента и с глубоким поклоном вручил его барону. Все бросились поздравлять почетного гражданина. В первые ряды пробивался с блокнотом и карандашом репортер «Курьера», обладатель огромнейших ушей и локтей, прекрасно разбиравшихся, кого можно изо всех сил ткнуть в бок или в живот, а до кого лишь слегка дотронуться. Пробившись, он тут же задал несколько вопросов, которые барон за шумом не расслышал, и немедленно записал ответы. Барон раскланивался, принимал тянущиеся к нему из толпы карточки и целовал почтенных матрон. Его уже почти скрыла нагромоздившаяся вокруг гора букетов, когда наконец врач и полицейские не заставили присутствующих расступиться и не увели едва державшегося на ногах барона в боковую дверь.

У ворот Дублонного дома барона встречала Саломе Сампротти. Она проводила его в комнату, заботливо уложила на диван и задернула занавески.

Казалось, что обрушившиеся новости больше его напугали, чем обрадовали. Измученный и бледный, лежал он, укрывшись шотландским пледом.

Г-жа Сампротти с дружеским участием поднесла к его губам чашку горького отвара.

— Выпейте, друг мой, — произнесла она чуть ли не с нежностью. Потом поставила чашку на стол. — Тут у вас под рукой вчерашний «Курьер», где очень много о вас говорится. По последним сообщениям из Вены, оппозиция понесла сокрушительное поражение. Пресловутый Карахманделиефф, на которого так рассчитывала оппозиция, собственноручно взорвал революционный совет и получил за это титул герцога Беаймкирхенского и Аусшлаг-Цебернского. Каждый, у кого нашлись ружье или арбалет, охотится за выдрами. За каждую убитую выдру император платит из личных средств по полдуката. Реабилитация всех высланных за последние годы из страны и лишенных прав стала одним из первых актов нового кабинета во главе с Францем Йозефом фон Медлинг-Мейдлингом. А вы, любезный друг, были показательным случаем.

— А что с моими коллекциями?

— В «Курьере» писали, что большая часть уцелела. Нескольких вожаков оппозиции застали вместе с их выдрами в зале вашего дворца во время застолья и утопили в пруду парка.

— Господь да смилостивится над душами этих мерзавцев, — набожно произнес барон. — Я немедленно возвращаюсь в Вену!

Барон настаивал на скорейшем отъезде. Вновь обрести коллекции после поражения в пещерах Терпуэло — эта перспектива наполнила его таким нетерпением, что оно передалось даже г-же Сампротти, не говоря уже об остальных обитателях Дублонного дома. Саломе Сампротти была рада уговорить барона заехать в замок Монройя, где обитали те трое, кому предстояло изучить записанную Пепи песнь моржей. Ближайшей к Пантикозе железнодорожной станцией была Лимола в двух днях пути, а до Монройи оттуда не было и трех часов верхом, так что, учитывая состояние барона, и впрямь следовало сделать остановку в замке.

Г-жа Сампротти наблюдала из окна своего кабинета за снующим по двору с бумагой и корзинами Симоном и бароном, торгующимся, сидя в садовом кресле, с двумя погонщиками мулов. Теано, выглядывавшая украдкой из окна напротив, даже растрогала ее: худая щека и большой глаз, остальное скрыто печально болтающейся рваной занавеской черного тюля. Потом Теано исчезла, а Саломе Сампротти взяла хрустальный шар и погрузилась в созерцание сцены, разыгрывавшейся через несколько комнат, у Симона.

Симон был очень занят, но неприятное ощущение в районе диафрагмы, связанное, вне всякого сомнения, с мыслями о Теано, постоянно усиливалось, Теано же не давала, образно говоря, заткнуть себе рот ни бумагой, ни корзинами. Когда он вернулся от барона, она уже сидела у него на подоконнике в том же самом платье, что было на ней во время их первой совместной прогулки к развалинам на горе.

— Как мило, что ты зашла, — хмуро поздоровался Симон. — Где ты была прошлой ночью?

— В постели. Я думала.

— А позапрошлой?

— В пещере у Пепи. Сеньор Бамблодди показал мне дорогу.

— Что-о? — Потрясенный Симон уставился на нее.

Теано соскользнула с подоконника, повернулась к нему спиной и смотрела на снежные вершины гор, сияющие в лучах заходящего солнца.

— Что тебя удивляет? Как будто ты этого не умеешь, и тетя тоже.

— Что-о?

— Вспомни же: еще тогда, в нашем гнезде на дубе! Ты сам рассказал мне, о чем они с бароном говорили. А теперь ты удивляешься, что я была в пещере!

— Да что тебе там понадобилось?

— Я вообразила, что там, в пещере, найду ответы на все вопросы: барона, тети, твои и мои.

— И?..

— Нашла. Но я их не понимаю. — Она вдруг съежилась и беспомощно заплакала. — Не понимаю! Я слушала рыб: барон говорит, что это моржи! Я их слушала. Знаешь, Симон, они и рыбы, и не рыбы…

— Они моржи.

— Моржи и не моржи! Они так поют, что сердце разрывается. Петух кукарекает, кошка мяукает, а эти моржи — поют! А они не должны петь. Не знаю, что они там должны делать, но уж не петь. И с тобой то же самое: ты и человек, и не человек.

— Теано!

— Нет, не спорь! Люди ходят, сидят, лежат, стоят, бегают — а ты летаешь. Если человек летает, он уже не настоящий человек, как поющий морж — не морж. Я тебя выследила, Симон! Я спряталась в сарае рядом с лачугой и глядела, как ты тренируешься, пока все спят: барон, пастух с семьей, овцы в хлеву и лошади в стойлах. На первый взгляд могло показаться, что ты решил тихо-мирно прогуляться по росе, ну просто добропорядочный гражданин, озабоченный своим здоровьем, а не чудище невиданное: приседает перед сараем, где я шелохнуться боюсь, потом — бегом вокруг липы, через лужайку и к лесу. А там — туман, и я сначала подумала, это из-за него ты кажешься таким бледным и прозрачным. Но вдруг поняла, что сквозь тебя деревья видно! А ты пошел дальше на восток к полянке, и солнце взошло, как раскаленное стекло.

— А при чем тут полеты?! — защищался Симон. — Простой обман зрения. Солнце и туман, вот и все.

— Не ври, Симон! Я видела твое лицо, совсем близко. Ты же возвращался мимо сарая. И я тут же поняла, что наверняка ты только что летал.

— Стало быть, не как тогда, над кроватью?

— Нет. Ну сознайся, ты ведь можешь просто взять — и исчезнуть, если не захочешь больше оставаться!

— Да, черт побери! — рявкнул он, топнув ногой. — И если ты и дальше собираешься меня злить, я исчезну прямо сейчас! — И выскочил из комнаты, хлопнув дверью.

Саломе Сампротти неуклюже выбралась из-за третьего сына шестого герцога как раз вовремя, чтобы подхватить зашатавшуюся Теано и усадить ее в большое кресло. Поднеся к ее носу флакон с нюхательной солью, она терпеливо ждала, пока племянница не очнется от короткого обморока.