Игра в жизнь - Сергей Юрский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вика, не будь дурой, возвращайся к нему. — А я помогу. Но не за так. — А вот завтра увидимся, я научу. — Посидим... полежим... все объясню...»
Обеденный перерывВ два часа открываются рестораны Домов. Цены дневные — облегченные. Правда, и тарелочки маленькие, и порции, не обременяющие желудок. Это время комплексных обедов — для своих служащих, для их знакомых, для завсегдатаев (очень чисто выбрит, после бритья применяет пудру, остро пахнет мужским одеколоном «Зодиак», с помощью ножа и вилки ест даже зеленый горошек, каждую горошину отдельно «Я обедаю в Доме актера с одна тысяча девятьсот... ...Помню, когда в эту дверь входил Остужев... Это было в том бывшем помещении, когда еще не было Дома актера») и для счастливчиков провинциалов, имеющих сюда доступ («У нас коллегия на день раньше кончилась, свободен как птица. Тут рядом Елисеевский, я там и возьму колбаски, там и очередь всего на час, не больше, я заходил, глянул, там четыре кассы на колбасный работают, быстро идет, а ужинать опять сюда, мне обещали договориться, хотелось бы повидать Олега Даля, он, говорят, пьет жутко, хотелось бы взглянуть на него вблизи»). Очень сильно звякают простые ложки о простые тарелки.
Большинство посетителей в этот час — девушки и женщины: секретарши, помощницы, референты, инспектора и просто женщины, всегда тут работающие, с незапамятных времен, но все забыли, в том числе и они сами, как называется их должность. Много курят, много пьют кофе. Вообще-то это не кофе, это раствор коричневого порошка в невскипевшей воде, но называется кофе.
Специальный стол за ширмочкой для секретарей союза. Там сидит с секретарем некто неизвестный, особо приведенный. Там не котлетка, а отбивная. Не пюре, а жареная картошечка. Там уже и графинчик. Небольшой, правда, граммов на 200 Ну, от силы на 300.
Еще не вечер. Скатерти не белые, а, скажем, светлые — на свисающих подолах кое-где легкие потеки позавчерашнего соуса. Крошки хлеба по всей поверхности столов — чуток, но присутствуют. Пепельница одна на четверых, иногда на шестерых. Окурки горкой. В дверях тесной группочкой страждущие, ожидающие свободных мест, «время же... обеденный же перерыв же.. ». Но сидящие не спешат. Тянут и тянут с уходом: еще кофеёчку, еще сигареточку.
«Шестнадцатого у нее юбилей. Надо обзвонить, и список поздравляющих надо. И концерт. Ой, не говори, подруга! Всё на мне!»
«А когда у них просмотр? Если Володька не сделает мне четыре места, я его убью».
«Ой, я устала смертельно. Уеду в Рузу на конференцию кукольников. Пока они там ля-ля. я хоть отосплюсь немного».
«Наташка доигралась — Сашка третью ночь не ночует дома. Сама виновата».
«А где же он ночует?»
«У меня. Только — никому!»
«Подруга, за кого ты меня принимаешь?»
Это не Богема с большой буквы. Это... богемия. Не в смысле территория в районе Чехии, называвшаяся так в Средние века, а в смысле — окрестности настоящей Богемы. Скажете, похоже на обычные сплетни? Похоже. Мало того, это они и есть. Но не будем кривить рот — «Сплетни света (по Пушкину!) важная часть жизни и одна из самых занимательных». Правда в данном случае и Свет не особо яркий, и богемия — повторюсь — окрестная.
Еще не вечер.
В четыре ресторан закрывается. Грустно и устало обедают официантки. Пара пьяниц толчется у буфета.
«Клава, ну, Клава! Сто пятьдесят — и всё. Завтра в Останкино заплатят за сказку — сразу рассчитаюсь. Клава!»
«Можешь дать поесть по-человечески? Подождать можешь пять минут?»
«Да ешь, ешь, конечно. Но потом нальешь сто пятьдесят? У меня спектакль, а мне еще на радио заскочить надо».
Еще не вечерВ шесть место у дверей занимает швейцар в форме. Барьер закрыт. Вход только по мере возможности. И по пропускам. И по блату. Еще по пять рублей в руку. А также по договоренности. Ну, и, естественно, по нахалке.
Скатерти белые. Цены повысились. Состав официантов обновился — больше стало мужчин. За дело берутся мастера. Пошел народ. Не густо, но пошел.
Это всё еще не Богема. Первые посетители вечерней смены — это просто те, кто опоздал в обед или не был допущен и теперь хочет жрать.
А вот квартет болтунов. Актеры. Спектакля сегодня нет, и у каждого в кармане по двадцать рублей, свободно конвертируемых в пищевые продукты. Пришли вволю потолковать, пока чисто и не шумно (это намерение такое, на самом деле они застрянут до самою закрытия, а потом в дыме и гаме, одалживая тут и там по грешке-пятерке, будут вымаливать у бессонной Клавы еще по сто и еще по сто и всё толковать, толковать). Но пока, в начале, сели чинно, заказали много и пошли качать рейтинги Гамбургского счета.
«Как Николай Константинович играл, так хера кому-нибудь сыграть!»
«Борис никогда зря не снимет с роли. Значит, он сам нарывался»
«Да иди ты... Видел я...»
«Меня Юлий Юльевич утвердил на роль, в окружении Савинкова, там один предатель, отличная роль, двадцать четыре съемочных дня, и съемки — Ялта, Варна, Выборг — роскошь! Так наш уперся и не отпустил. Пошел на принцип».
«Ну, видел я его в этой муре... Ну, клянусь тебе, ничего особенного».
«А-а-а! Это другой колер, про Пантелеймона Александровича ничего не скажу, это Божьей милостью актер. Актерище! Он может ничего не делать, может играть ужасно, может текст весь перезабыть, пьяный может быть, и ширинка расстегнута, и ни слова не понятно, что он говорит, но плохо он играть не может! Не может, и всё!»
Это разговоры первых двух часов долгого сидения. А во вторые два часа уже переходят на личности и слегка горячатся, порой даже с разбиванием рюмок от неосторожного движения.
«Ну, типичная знаковая режиссура. Ты тут не виноват, это он тебя неправильно ведет. Ты ведь все показываешь, ты же ничего не проживаешь».
«Я не проживаю? Да ты, бля, соображаешь, что ты сказал? Нет, Витя, ты, бля, слыхал, что он говорит? Это я не проживаю? Да у нас Жан Луи Барро был на спектакле, он охерел от того, как я проживаю».
«А я говорю не про это. Я говорю про то, что не по школе! И ты не виноват. Ты себя ведешь правильно. Ты, может, один из всех гам правильно существуешь. Но ты же не слышишь ни хера партнера».
«Я не слышу партнера?! Ну, ты даешь! Ты когда смотрел? Ты шестнадцатого смотрел?» «Я не помню».
«Heт, но ты смотрел шестнадцатого или двенадцатого ?» «Я не помню».
«Вот то-то и дело, что ни хера ты не помнишь. И кто тебе друг, а кто тебе враг, тоже не помнишь. Если ты смотрел двенадцатого, я не спорю, я был с большого бодуна и играл поверху, но за шестнадцатое я ручаюсь. У меня слезы знаешь где стояли?»
«Где?........Ну, где?»
«Да иди ты! Говорить с тобой! Люся, нам еще триста и два салатика восточных».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});