За Тридевять Земель - Игорь Юрьевич Скарбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Иж, тати окаянные. Ужо и сюда принесла нелегкая энту анафему, бодец им в бок...— с ненавистью проговорил Никострат и сочно, по-российски выругался.
Вскоре на поляне показалось новое лицо. Падре Мариано де Эррера лично участвовал в большой охоте, как называли в то время облавы миссионеров на индейцев. Монах восседал на великолепном игреневом жеребце. Коричневая сутана его свисала ниже стремян. Поперек окованного серебром седла лежал зачехленный мушкет. Подозрительно оглядев россиян и не обнаружив среди них Риммы, патер молча отвернулся и, звякнув шпорами, поскакал вместе со своей свитой прочь. Исчезновение послушника-богомаза его крайне тревожило. На то были свои веские причины...
Скоро кавалькада окончательно скрылась из виду в проеме лесной просеки, которая прорублена была, по всей видимости, самой природой. Следом за испанцами потянулась длинная вереница перевязанных арканами индейцев. По бокам каравана бежали здоровенные выжлоки.
Дальнейший путь россиян пролегал по безлесной местности. Кудрявая мескитовая трава чередовалась на открытых, обожженных солнцем участках с многочисленными разнопородными кактусами. Из последних индейцы умели готовить различные блюда и сласти, наиболее же крупные употребляли при постройке своих хижин — типи. К вечеру, когда зажглись бледным светом первые звезды и спустилась на землю тихая прохлада, глазам наших путников предстали наконец жилые постройки.
К юго-западу от того места, где Рио-Американо сливается с Рио-дель-Сакраменто, всего в получасе езды по равнине, находилась эстансия Алларта Беркса. О прошлом, равно как и о наружности голландца-колониста, мало что можно сказать. Был он средних лет и среднего достатка, безлик и глух, во всяком случае, представлялся таковым всем без исключения окружающим. Его жена, двадцатидвухлетняя племянница коменданта пресидии Сан-Игнасио, была сосватана ему вместе с прижитым ребенком неутомимым падре Мариано де Эррерой. Тот же падре порадел голландцу и насчет места для устройства заселения.
Хозяин поместья пожелал гостям буэнас ночес (Доброй ночи) и, проводив их на покой, некоторое время постоял возле дома, вдыхая потянувшую с гор свежую ночную прохладу. Затем проверил засовы на двойных дубовых воротах эстансии, опасаясь не столько индейцев, сколько рыскающих по ночам беспокойных койотов, задравших не одну овцу, прежде чем поместье было обнесено тыном. Воцарившаяся вокруг тишина лишь изредка нарушалась глухими ударами копыт стреноженных коней. Матово светилась тихая речушка. Голландец поправил на себе тканый узорчатый сарап, свернул из кожуры кукурузных початков пахитоску и неспешно закурил, соображая что-то свое...
Пробудившись рано поутру, Лешек Мавр не сразу понял, где он находится. Судя по всему, кругом еще спали. Подле небольшого оконца, столь малого и высоко поднятого, что его свободно можно было принять за слуховое, стоял резной, обитый красным плюшем диван. По стенам висела медная и плетеная хозяйственная утварь; на колченогом табурете стояла полная воды тыквенная чаша. Поляк вторично обвел взглядом неказистое помещение и... Он несколько раз потер ладонью единственное свое око и даже ущипнул себя за локоть — уж не видение ли... У подножия лежака, на цирелах, свернувшись калачиком, тихо спала юная индианка. Лешек сразу распознал в ней ту самую ночную гостью, что спасла давеча лесного великана.
Осторожно, на цыпочках, более всего на свете опасаясь, что видение может вот так просто исчезнуть, подошел он к спящей девушке и нежно погладил ее черные как смоль волосы. Пальцы его неожиданно ощутили лесную прохладу. Девушка открыла глаза и улыбнулась Лешеку ясным взором, будто и не спала вовсе. А может, и впрямь не спала... «Чик-о...» — одними губами прошептала она свое имя. «Чик-о...» — повторил очарованный поляк. «Славная Чик-о, милая Чик-о, любимая Чик-о...» Спустя мгновение губы их соприкоснулись, руки индианки обвили его шею. В воспаленном мозгу Лешека стремительно пронеслось невесть где и когда услышанное им: «В теле и сердце, охваченных любовью, нет места греху...»
Но оставим на время наших любовников — им теперь не до нас. С дозволения читателя, автор в последний раз использует свое право, чтобы обратиться к событиям историческим, правда, на сей раз не столь давним, но без сомнения имеющим существенное значение для дальнейшего нашего повествования.
Наследники конкистадоров
Семью выстрелами приветствовал испанцев российский фрегат, од-нако положенного ответа не последовало. Мало того, взору моряков предстала странная картина: берег словно готовился к отражению неприятеля. На батареях суетились канониры. От крепости отделилось несколько верховых, порознь галопом поскакавших к укреплениям: то ли с приказами, то ли отстав от основных сил... Как потом выяснилось, весь гарнизон можно было по пальцам пересчитать с мачт пришедшего судна. Он состоял всего-навсего из двух-трех десятков оборванных, давно уже не получавших от правительства никакого содержания солдат. О подобных же «маневрах» испанцев, долженствующих убедить новоприбывших в несокрушимой мощи королевского форта, капитану Лазареву и другим офицерам фрегата было известно от капитана Головкина, посетившего Сан-Франциско на шлюпе «Камчатка» пять лет тому назад.
Смущало другое — над крепостью развевалось неведомое для мореходов зелено-бело-красное полотнище. Посредине его изображен был сидящий на кактусе одноглавый орел, терзающий змею. Россияне впервые видели флаг Мексиканской республики. Однако крепость по-прежнему молчала, и капитан послал на шлюпке мичмана Завалишина узнать, что за причина такого неуважения к российскому флагу. Ответ смущенного коменданта дона Аргуэльо был донельзя прост: разумеется, он охотно отсалютует, но при условии... ежели с «Крейсера» ему будет доставлено необходимое число зарядов, ибо у него таковых не имеется вовсе... После недолгих переговоров российским кругосветным мореходам дозволено было наконец высадиться на берег для ремонта корабельных снастей и приборов, приведения в порядок амуниции и заготовки топлива, провианта и прочих необходимых предметов.
По объявлении Мексикою независимости Калифорния сделалась не подчиненной Испании, однако администрация осталась прежней: вся перемена свелась к тому, что бывший губернатор дон Аргуэльо был переименован в президенты провинции. По-настоящему же происшедшие изменения коснулись разве что монахов. Для них перемены были действительно чувствительны, ибо с прекращением зависимости от Испании прекратилось и пособие оттуда. На свой же кошт приходилось теперь содержать и охранявших миссии солдат, также переставших получать жалованье из Испании. Характеризуя тогдашнее положение благородных идальго, Дмитрий Завалишин писал: «Это было не войско, в благородном смысле этого слова... Глядя на их рыцарские доспехи из толстой кожи, украшенные гербом Испании (и это уже после отпадения от нее!), их можно было скорее принять за Дон-Кихотов, людей не на своем месте и не своего времени, продолжавших жить в воображаемой сфере...» Все это понудило монахов более основательно
