Зима в горах - Джон Уэйн

— Моя мать беспрестанно толкует мне о замужестве. Ей кажется, что только после замужества, и никак не раньше, начинается для женщины настоящая жизнь. И очень многие знакомые мне девушки думают так же. Все, что было до замужества, кажется им чем-то не настоящим — даром потраченным временем. Моя работа в отеле пришлась матери по сердцу: она считает, что я нахожусь там в окружении преуспевающих мужчин, которые могут предложить мне надежный домашний очаг. Послушала бы она, что они мне предлагают!

— Вы, значит, не рассказываете ей?

— Я не могу. Она не понимает, и никакая сила не заставит ее понять. Она живет в другом мире. А что касается отца… — Она пожала плечами, вернее, чуть-чуть шевельнула ими. — Ни с отцом, ни с матерью я не могу говорить ни о чем, что действительно имеет для меня значение. Мать может научить меня печь яблочный пирог, и я предоставляю ей возможность говорить, сколько хватит охоты, на такого рода темы. Но во всем остальном я действую на свой страх и риск.

— Вам, верно, очень одиноко?

— Я привыкла доверять своему чутью. Я продумываю все с разных сторон и решаю, как надо поступить. Ведь мужчины вечно охотятся за тобой, стараются улестить, добиться своего.

Роджер молчал. Ему очень хотелось знать, удалось ли кому-нибудь из них чего-то добиться, но он слишком хорошо понимал, что спрашивать нельзя. Признание должно вырваться само.

— Порою мне кажется, что, может быть, мама права и настоящая жизнь начнется после того, как у меня будет дом, который нужно вести, и муж, о котором надо заботиться. И дети. Но я еще как-то не могу отчетливо представить себе все это. А порой мне кажется совсем другое — кажется, что лучшее время моей жизни сейчас. Ведь все зависит от того, за кого я выйду замуж. Сейчас же у меня есть то, чего добиваются мужчины и за что они готовы платить. И какие деньги они тратят! Вначале меня это просто пугало. Но я быстро освоилась.

Роджеру показалось, что она хочет поставить на этом точку, и он негромко пробормотал:

— Вы давно работаете в отеле?

— Сначала я работала в банке. После школы я училась на специальных курсах банковских служащих. Но в банке я проработала всего несколько месяцев — подвернулась работа в отеле, и мне показалось, что это куда занятнее.

Она снова примолкла, и он спросил:

— Ну и как?

— Да, занятнее, — сказала она. Он не видел ее лица, но отчетливо представил себе, как она скривила губы в усмешке. — Конечно, занятнее. Что и говорить: по сравнению с банком тут жизнь кипит вовсю. Все деловые люди останавливаются у нас. И молодые и старые. Трудно сказать, кто из них хуже, но одно я знаю твердо: ни один не оставит тебя в покое.

— А вы только этого и хотите — чтобы вас оставили в покое?

— Нет, и этого я тоже не хочу. И меня, в сущности, не так уж трогает, что все они добиваются одного и того же. А почему бы им не добиваться? Они так созданы. Но это надоедает. Ни один из них не желает мириться с отказом, и в конце концов приходишь к выводу, что надо выбрать кого-нибудь одного, кто будет играть первую скрипку и ограждать тебя от притязаний остальных.

За окнами солнце уже завершило свой полукруг и, спустившись к горизонту, светило теперь с западной стороны. Близился вечер, непохожий ни на один вечер с сотворения мира. Роджер лежал тихо, слушал голос Райаннон и чувствовал, как ее хрупкое бедро мягко упирается ему в живот.

— Вот почему я сошлась с мистером Филдингом. Это не значит, что я просто вытащила из шляпы билетик с его именем. Он мне понравился. Он не был груб, умел ухаживать, мог быть мил. Даже очень мил. Он просто и честно сказал мне, что я скрасила его жизнь, принесла ему счастье и ему хотелось бы доказать на деле, как высоко он это счастье ценит. А поскольку единственное, чем он свободно располагает, — это деньги, то он хотел бы иметь возможность тратить их на меня и тем выразить свою признательность. Он был добр и постепенно так ко мне привязался, что не мог примириться с мыслью о том, чтобы меня потерять. В конце концов он даже решил развестись с женой и предложил мне выйти за него замуж, но я сказала «нет». Мы пререкались с субботы до понедельника.

— А может быть, вы были бы счастливы с ним?

— Может быть, но брак сделал бы все реальным. А так это было нечто иллюзорное, нечто вроде игры. Брак все изменил бы. Я стала бы миссис Филдинг, а он завел бы роман с какой-нибудь другой девушкой из отеля. А быть может, и не завел бы — это не так важно, в конце концов.

— А что же важно?

— Как вам сказать… если бы он стал моим мужем, вся моя жизнь должна была бы сосредоточиться на нем. Все, чем я живу, чем дышу, — все должно было бы вращаться вокруг него. А я не смогла бы к этому приноровиться.

— Но у вас же все было хорошо, — заметил Роджер, осторожно выбирая слова, — пока вы были просто… Пока вы просто встречались.

— Да. Тогда все было как-то иначе. Он ведь не лишил меня невинности. Это случилось раньше, когда я еще работала в банке.

«Где-нибудь в подвале, верно, после полудня, когда вы начинали томиться от безделья, — подумал Роджер. — Или после работы, на груде кредитных бланков».

— Мистер Филдинг откровенно признался мне, что он откладывал по две тысячи фунтов в год лично для себя. Чтобы повеселиться, хорошо провести время. Он много работал, сказал он, тридцать лет трудился, вырастил детей — они уже взрослые, — и теперь у него достаточно денег, чтобы удовлетворять не только свои прихоти, но и чьи-то еще. Тем более что не известно, сколько еще суждено ему прожить. Он страдал язвой желудка — не мог есть помногу. Иногда у него делались ужасные мешки под глазами: мне кажется, сердце у него тоже пошаливало. Я иной раз думала, что будет, если он умрет, когда мы с ним в постели?

— Не сомневаюсь, что он предпочел бы умереть именно так.

— Еще бы. Ну, а как насчет меня?

— Нет такого закона, который запрещал бы вам с ним спать. До этого никому нет дела.

— Расскажите это моему отцу. Он дьякон. Когда я была девчонкой, он каждое воскресенье заставлял меня ходить в церковь, а потом еще в воскресную школу.

— Он и сейчас имеет на вас влияние?

— И сейчас, — сказала она. Ее глаза бродили по потолку, словно прослеживая какой-то узор. — От этого так быстро не освободишься.

«И тем не менее, вот она лежит здесь, в часовне, — думал Роджер, — выпила изрядную порцию джина, и рука мужчины покоится на ее талии». И тут внезапно его осенило: «А может быть, как раз поэтому?»

— Мистер Филдинг брал меня с собой всюду, — сказала Райаннон. Голос ее звучал тихо, монотонно, как у сомнамбулы. — Он постоянно бывал то в Нью-Йорке, то в Чикаго. Я летала с ним туда на лайнерах, и все время была при нем, пока он занимался делами. Он обычно представлял меня как свою секретаршу, и, случалось, я даже помогала ему, приводила в порядок его бумаги. А покончив с делами, мы обычно отдыхали два-три дня во Флориде. Я загорала на солнце в бикини — это в феврале-то! а мои родители считали, что я гощу у своей подружки в Липерпуле.

Внезапно боль, словно взрыв шрапнели, пронзила Роджера. Красный туман застлал ему глаза, и в этом тумане перед ним промелькнуло видение: Райаннон и мистер Филдинг, бредущие с залитого солнцем пляжа к себе в номер, — беспечные, не помышляющие ни о чем, кроме удовольствий. Он перевернулся на спину и закрыл лицо руками.

— Что случилось? — спросила Райаннон.

— Мне невыносимо мучительно об этом думать, — сказал он.

— Не нужно так, — сказала она мягко. И к его удивлению, вдруг наклонилась над ним, отвела его руки от лица и поцеловала в губы.

На какой-то безумный миг земля опрокинулась и пошла крутиться в обратную сторону, закон притяжения был нарушен, все предметы утратили свою реальность, словно перенесенные из другой солнечной системы. Руки Роджера против воли скользнули вдоль бедер Райаннон. Она всей тяжестью лежала на нем, и он чувствовал тепло ее тела сквозь одежду.

— Зачем я это делаю? — пробормотала она и поцеловала его еще раз.

Он лежал безмолвный, онемевший.

Она улыбнулась и сказала:

— И все равно, это ничего не значит.

«Да. Но ведь здесь была часовня прежде, и этого ты еще никогда не совершала, не так ли, — даже ради того, чтобы пойти наперекор своему отцу? Ни разу еще не решилась раздвинуть ноги там, где когда-то возносились молитвы?»

Его руки, лежавшие на ее бедрах, становились требовательнее. Сейчас мы сожжем дотла воспоминания о мистере Филдинге и обо всех мистерах филдингах — тех, что были, есть и будут. Здесь не Майами, но перед огромностью того, что сейчас произойдет, Майами ничтожно. Я возьму тебя здесь, где стоял когда-то орган. Куда падала тень от кафедры проповедника.

Злое монотонное жужжание внезапно нарушило тишину вечера. Вот оно все ближе, ближе, вот застыло на месте, заколебалось, стало затихать, описало круг. Что это — какое-то огромное фантастическое насекомое из фантасмагорий Кафки, какой-то шмель-великан, издающий воинственный клич, прежде чем напасть? Или это его пьяный бред? Или сон? Или он уже мертв?