Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

То, что орден умылся кровью, неважно. То, что севильский магистр достался взявшим тюрьму куницам, по докладам стражи, «очень мертвым», тоже. Сегодня моряки адмирала Исаси зажали город в тиски патрулей, груз с галеонов течет гладкой равнинной рекой – это важно. Но во что превратится город, когда флот уйдет, а Ла Гардуна залижет раны?

Он, Барахас, поборется. Но это будет сущая Фландрия!

Когда доложили о посетителе, граф поморщился и махнул рукой.

– Зовите.

Все равно все мысли – о том, что придется идти на поклон к лекарям с лицензией. Платить втридорога и страдать без надежды на облегчение. Скляночек с отваром, от которого больное брюхо враз успокаивается, больше не будет, как и симпатичной семьи, в которой жена некогда получила урок – и выучила, зато муж так и не понял предостережений. Не захотел понять. В результате погубил и себя, и жену. И дочь. Дочь, впрочем, граф мертвой не видел. Видимо, пока не нашли на пожарище. А она тоже была чудом, так говорит архиепископ Севильский, а уж он в чудесах разбирается, по должности: апелляции на приговоры святейшей инквизиции разбирать – его работа. Ему отличать подделки и дьявольские наущения от посланного свыше. У Руфины – ни то, ни это. Ни день, ни ночь: заря, да такая, что может сжечь полмира. Говорит, было искушение – отправить на костер. Страх подбивал, а удержала надежда, что некрасивая астурийская девочка раскроется не ночной тьмой, а синью небесной!

Вот исход: два пепелища, городской дом и судебное присутствие. Оба дома взяты на шпагу, словно тут не Севилья, а городишко в Нидерландах. Правда, и народу под стенами полегло едва не меньше. Случайных прохожих – а ведь иные сдуру пристали к той или иной стороне – и то убито больше двух десятков. А сколько стражников…

Принялся было рыться в бумагах, но быстрые легкие шаги заставили отвлечься от бумаг. Едва подняв глаза, советник резво вскочил, несмотря на предательские щелчки в коленях и обиженный скрип кресла. Мантия университетского преподавателя, берет. Ну, точно. Вчера был последний день из пресловутых двух лет Диего де Эспиносы! Но глаза отчего-то отказываются видеть уличного судью. Тревога за родных сорвала привычную маску с лица – и перед графом стоит не гроза ночного порта, а встревоженная донья Руфина. Восемь лет комедии, прописанной архиепископом Севильи, завершились.

Ничего проще – нарядить девочку двенадцати лет, как мальчика, и отправить учиться. На словах. Архиепископ как-то разговорился и выложил подробности. То, во что обошлась двойная жизнь доньи Руфины де Теруан – ей самой, семье, Церкви…

Нужно было, чтобы дитя ни разу не оговорилось, не выдало себя ни словом, ни жестом, ни поведением. Чтобы, повзрослев, ни разу не посмотрела с женским интересом на мужчину… да и с мужским на женщину. В ход пошло все – фехтование до упада, до кровавых мозолей на ладонях. Посты и размышления, наподобие рыцарской вигилии. Пригодился богатый опыт иезуитов, способных научить человека вполне заурядного созерцать божественное. На сей раз задача была обратной: было нужно, чтобы за навязанными видениями не скрылись природные, и устами воображаемого Спасителя не заговорил настоящий Сатана… Последнее, но не главное ли? – травы доньи Бланки.

Все старания – ради того, чтобы возможную святую не одолел грех гордыни. Даже мальчику, получившему матрикул в двенадцать, довелось услышать немало славословий в свой адрес. Девушка вовсе оказалась бы райской птицей в стае ворон другого пола. К гадалке не ходи, поставили бы кумирню и молились! И во что бы выросла детская душа? Пугать: ты грешница, тебя чуть не сожгли – было так же опасно. Потому Руфина узнала лишь, что отец да мать отчаялись родить наследника, и мужской воз фамильной славы тащить теперь ей. Остальное – просто хорошие связи…

Теперь игра закончилась, и королевский советник рассматривает результат. Диего больше нет – но вместо домашней, пусть и несколько эксцентричной, девушки, перед графом стоит человек, привыкший к вольной университетской жизни и лямке муниципальной службы разом, не раз обагривший меч кровью врагов города и короля. И все равно, за тонкой ледяной коркой прячется знакомая шалунья.

Протянуть руки. Сдавить ее – в своих. Ее – холодные. Жесткие.

– Жива… Хвала Пресвятой Деве, Руфинита, ты жива! Хотя бы ты…

– Мама? Отец? – Она беспокоится. Еще не знает. Приходится каркать.

– Их нашли. Я сам опознал. Вот…

Руки, внезапно ставшие неловкими, не сразу нашарили маленькую вещицу, но на лоснящееся лаком красное дерево легла золотая фигурка: овечья шкурка, перехваченная черной лентой. Награда, более семидесяти кавалеров которой в мире не бывает! Главное, Хорхе с Золотым Руном не расставался.

Руфина покачнулась. Пришлось усадить в собственное кресло. Та только глаза прикрыла. А графу хочется приплясом пройти! Одним хорошим человеком на свете больше осталось. Ведь заходит в комнату – светло становится. Даже если свечей не зажигать… Правда, не сегодня.

– Не верю. Не могу поверить…

В голосе безнадежность. Тоска разума, душа еще не осознала горя. И чего стоят рассуждения досужих философов о том, что рассудок не знает боли и страха? Знает – иначе не мог бы бороться. На стол водружены пистолеты. Ловкие руки сами, не обращая внимания на страдания остального тела, принимаются за перезарядку. Что значит отец – старый солдат. Был. Да и дочь жива ненадолго, если не исчезнет. Убивать орден сможет не скоро… зато глаза отрастит быстро. В иных кварталах – к утру, как только стража чуть убавит напряжение и позволит поспать хотя бы части людей. В порту, пожалуй, попозже: серебро Америк блестит просто ослепительно! Настолько, что королевский комиссар решительно намерен беречь зрение горожан.

Значит, чтобы исчезнуть, у Руфины есть несколько часов. Не так и мало! Тем более что и искать пропажу никто не будет – об этом позаботится сам граф, теперь же. Дописать несколько строк в отчет о ночи – недолго. Пусть будет опознано не два, а три тела. Лично опознанных сеньором королевским советником, так-то. А господину лиценциату стоит срочно отбыть… скажем, во Фландрию. Сделать помету секретарю – пусть с утра выпишет, копию подошьет. Кому надо, тот доберется.

Есть! Теперь можно заняться девушкой, которой больше нет.

– Руфинита, я немедленно вызываю закрытую карету. И – к архиепископу. Если Церковь кого-то желает спрятать, ни у каких убийц нет ни тени надежды.

– Да, спрятать… В монастыре. Не хочу.

– А жить ты хочешь? – Граф не заметил, как радость ушла. Осталось холодное удовлетворение, что кровь друга в дочери не больно разбавилась.

– Да… Но монастырь – не жизнь.