Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

Накануне вечером я ушел спать еще до того, как Ингве вернулся в дом, а утром проснулся раньше его, поэтому кроме как в гостиной у Хьяртана, я больше его не видел, однако слышал его голос внизу, когда силился уснуть, и шаги на лестнице, когда он пошел ложиться. Меня словно жгло изнутри, мысль, что он со мной под одной крышей, была невыносима, единственное, о чем я думал, – это что он еще пожалеет.

Сейчас, посреди дня, когда катер нес меня по фьорду, все представлялось мне иным. Теперь я думал о ней. Он заморочил ей голову, ослепил внешним обаянием, и она повелась. Она не понимает, что я лучше его. Она не имеет об этом ни малейшего представления. Но она это поймет. И что тогда? Нужна ли она мне? Или пускай проваливает?

Хочу ли я с ней встречаться после того, как они с Ингве расстанутся?

О да.

Если ей захочется, то и мне тоже.

Пройдет год, и в Бергене меня ничто не удержит, да и ее, судя по всему, тоже, если они расстанутся.

Я подошел к киоску и взял чашку кофе, вышел с ней на палубу и сел на скамейку, откуда виднелся лес, который по пути сюда казался темной тенью на фоне гор, а сейчас четко обозначился под белым небом. Темно-зеленые, почти черные ели, сливающиеся в плотное зубчатое полотно, кое-где – лиственные деревья, по-осеннему желтые.

* * *

На паромном терминале я взял такси – с учетом пережитого я имел на это право. Но находиться дома, среди привычных мне вещей, оказалось менее приятно, чем я рассчитывал: именно здесь я просиживал вечера, дожидаясь ее, и сейчас, зная все, что я знал, понимая, что Ингвиль и не собиралась ко мне приходить, она была вместе с Ингве, я отчетливо видел, насколько глупо себя вел. То, как я любовался ею, вся выстроенная мною мечта выглядела до крайности наивно теперь, когда я знал, как на самом деле обстоят дела и что произошло в реальности.

Ингве знал, каково мне, знал, что я сижу здесь, жду и надеюсь, а сам в это время встречался с ней и спал с ней. Может, это тешило его самолюбие? То, что я, как придурок, сижу тут и смотрю в окно?

Оставаться в квартире было невыносимо, поэтому я надел куртку и вышел на улицу, вот только куда мне пойти? Воскресенье, магазины закрыты, а в тех кафе, что работали, сидеть в одиночку не хотелось.

Я остановился возле дома, где жил Юн Улав, и позвонил в дверь. Никто не ответил, и я двинулся дальше, вверх на холм, мимо площади Стёлеторгет, и вскоре уже пересек Торгалменнинген; внутри все пылало, я идиот, мне некуда податься, и никто меня не ждет, я просто иду, сгорая от стыда за все. Я добрел до Нюгордсгатен, срезал угол возле здания факультета естественных наук и вошел в парк, решил, что сяду на лавку и покурю – воскресенье, я просто гуляю; но в этом парке, погоди-ка, это же тут я держал Ингвиль за руку, однако думать об этом я не желал, она уже тогда знала, что я ей не нужен, что я ее недостоин, а идти на площадь Данмаркспласс не хотелось, там живет Ингве, мало ли, вдруг он дал ей ключи и сейчас Ингвиль у него в квартире. В противоположную сторону тоже не тянуло – там Сюднесхауген, где мы с ней пили кофе, дверь, возле которой болтали, когда к нам подошел Мортен. Вместо этого я спустился по первому склону к Григхаллену, миновал библиотеку и вокзал, свернул направо, к старым городским воротам, зашагал наверх, а там уж пошел вдоль склона.

Ингве сейчас наверняка возвращается домой. Если Ингвиль не у него в квартире, то Ингве наверняка поедет прямиком в Фантофт, где она его дожидается.

Она откроет дверь и посмотрит на него, нежно и преданно.

Они обнимутся.

Они будут стоять и целоваться, все более страстно.

А потом, срывая одежду, бросятся в комнату.

После закурят.

Что твой братишка сказал?

Разозлился. Но это у него пройдет. Ты б его видела. Ха-ха-ха!

Ха-ха-ха.

Жар волнами приливал к голове, заливая щеки, я шагал, стараясь спрятать лицо, мимо старой пожарной части – она была деревянная, крашенная белым, а внизу подрагивал многоцветный город – и дальше вдоль последней линии домов, затем медленно спустился к своей берлоге.

Там живет он, подумал я, брат, считающий себя писателем. И уже открыв дверь и войдя, я словно продолжал стоять на улице и смотреть, как я, самодовольный придурок, задергиваю шторы и закрываюсь от мира.

* * *

Следующие две недели занятия у нас вел Ролф Саген. Его курс был посвящен не жанрам, не прозе, не поэзии, не драме и не эссеистике, а собственно писательскому мастерству, то есть процессу создания текста и соответствующим стратегическим приемам. Давал он и практические советы, например, что прозаикам и драматургам полезно «создавать глубокие тылы», то есть записывать все о героях и их взаимоотношениях, так будешь намного лучше понимать, почему персонажи поступают именно так, а не иначе, причем картина складывается полнее, чем в чистовом варианте текста, «тылы» – это полноценный мир, лишь крупицами проступающий в тексте, а еще Саген рассуждал о причинах и предпосылках писательства. Дипломированный психолог, он говорил о необходимости при работе над текстом спускаться в глубинные слои сознания. Изредка он предлагал нам практические задания. Одно из них заключалось в том, чтобы очистить сознание от мыслей, как при медитации, попытаться опередить мысли, не оставить им места, мчаться все дальше в немыслимое, а потом, по его сигналу, записать первое, что придет в голову.

– Начали, – скомандовал он, и все сидящие за столом склонили головы и прикрыли глаза. У меня ничего не получалось, я сидел и думал, что мне надо очистить сознание от мыслей, но не мог. Прошло две минуты, три, возможно, четыре.

– А теперь записываем, – сказал он.

Первое, что пришло мне в голову, – это «Дармштадт», название города. Я написал о нем небольшой рассказ. Закончив, мы все вышли немного передохнуть, а вернувшись, стали зачитывать вслух то, что мы написали.

Саген сосредоточенно поглаживал бороду большим и указательным пальцами, кивал и называл услышанное интересным, необычным, удивительным, удачным. Когда дошла очередь до меня, похвалам пришел конец. Саген выслушал мой рассказ и посмотрел на меня.

– Вы задействовали только поверхностное сознание, – сказал он, – из-за