Зарубежный детектив - Димитр Пеев

— Панове, наверно, лучше умеют с этим обращаться, чем я, — он поставил бутылку возле печи. — Пожалуйста. А я уложу ребенка. Ребенок устал. — Он наклонился и взял девочку на руки.

— А я... я голодная! — запротестовала девочка. — Я голодная!

— Тише, дедушка даст хлебца с маслом в постель, а чай утром. Договорились? Ну? Договорились? — доносилось уже из глубины дома.

— Много масла, — требовала девочка. — Очень много, да? А то я не буду спать. Совсем не буду.

«Потом Часовщик сам намазал ей хлеб маслом, — старые картины легко возникли перед его мысленным взором в такт стуку колес ольштынского экспресса. — «Ребенок должен набрать потерянные калории, не может наесться», — приговаривал старик. Ему, видимо, не хотелось, чтобы девочка оставалась на кухне. Опасался, что она кому-нибудь проговорится о ночном визите. Нам повезло. Мы открыли тогда исключительно хорошее прибежище. Оно служило нам два года. Вплоть до... Я отыскал девочку после войны в Люблине. Господи, где я только ее не искал! Я был уверен, что она приведет меня к Часовщику, и не мог напасть на ее след. Сколько лет ей было тогда? Так... Семнадцать. Она только что окончила школу. Это был 53-й год. Я искал ее восемь лет. Но кто мог предполагать, что она попадет в руки монахинь. Я был уверен, что Кропивницкий нашел ее и прячет. После войны люди в Замостье упорно твердили, что Кропивницкий из гестапо вышел, хотя никто этого собственными глазами не видел. Когда я наткнулся на след девочки, я был уверен, что наконец-то Часовщик у меня в руках».

Он помнил свое разочарование, почти отчаяние. И тот день, когда пришел к девочке на станцию в Люблине. В глазах испуг. Она видела его всего один-единственный раз, тогда у печки. На нем была советская плащ-палатка и капюшон. Она не могла видеть ни одной черты его лица, кроме глаз. Подбородок и щеки покрывала щетина. Кроме того... ей было пять лет, а ему двадцать. И все-таки он боялся. Боялся и должен был к ней идти. Она была звеном в цепи, дорогой, ведущей к Часовщику. Сначала его ошеломила красота и цветущий вид девушки. Было ясно, что кто-то о ней заботится. Это сразу же пробудило в нем надежду.

Он представился как знакомый Донэров.

— Донэры из Вены разыскивают своего родственника. Они написали мне письмо с просьбой помочь им.

«Как вы меня нашли?» Первое, что она спросила, — вспомнил он. — Ее интересовало только одно — как я ее нашел. Через милицию. Первая мысль, которая пришла в голову, оказалась счастливой. Ни о чем другом она не спрашивала. Стояла мрачная».

— Больше я дедушку никогда не видела, — сказала она непроизвольно. — Никогда. Его убили немцы в 1944 году. В конце весны. Я осталась одна. Зачем вы ко мне пришли? — почти крикнула она. — Я не хочу это вспоминать. Я не хочу к этому возвращаться. Я никому не была нужна! Никому, кроме него. И потом. Вы слышите? Дедушка меня любил, и дедушку у меня тоже забрали. Уходите. Он умер. Умер! Столько лет ждать где-то там, в Вене, чтобы только сегодня прислать вас ко мне?

— Все-таки я вас искал...

— Да, но дедушка никогда мне не говорил, что у него есть кто-то в Вене, — добавила Йоля. Она сознательно лгала или проверяла его. Конечно, фамилия Донэров была ей известна. Она два года жила в имении, дворовые все время по разным поводам вспоминали их.

— Вы, наверно, не помните всего, что говорил дедушка, — заметил он, — ведь вы тогда были еще маленькой.

— Я все помню, — она осеклась. — А может, и не помню. Не знаю. У меня в голове все перемешалось.

«Почему она сейчас стала утверждать, что не помнит? Согласилась со мной? Что она помнила? Чего она не хотела сказать? Знала его адрес? Что он жив? Нет. Этого она не знала так же, как я. В этом я уверен. Но в ней было что-то... странное. Я сам почему-то не захотел входить ни в какие детали. Она не могла привести к Часовщику, и поэтому я потерял к ней интерес. Кроме того, я боялся, что чем-нибудь выдам себя. Она может вспомнить, что когда-то меня уже видела. Я должен был остаться для нее посланцем Донэров. Навсегда».

Поезд качнуло на повороте. Он посмотрел в окно.

«Йоля уехала из Люблина вскоре после моего приезда. Мне стоило большого труда установить адрес ее нового местожительства и всех последующих. Многие годы я думал, что она просто-напросто уехала из Люблина. Но теперь подозреваю, что сбежала. Она не знала об этом и не знает, но я всегда надеялся, что если старик жив, то вернется и найдет ее. — Он сел поудобнее. — На этот раз разговор с ней будет нелегким. Я встречусь с взрослой женщиной. Хорошая профессия придает женщине уверенность в себе».

Но отказаться от встречи он не мог. Прошлому надо было положить конец. Раз и навсегда. 28 лет он думал, что завершится оно выстрелом. Оказалось, что это не так просто. Оказалось, что это затягивает все глубже и глубже.

Остаток ночи он то засыпал, то снова просыпался. Видения постепенно переходили в короткие, нервные сны.

В Ольштын поезд прибыл на рассвете. Несколько часов он проспал на скамье в зале ожидания. Побрился в туалете вокзального ресторана. Настроение улучшилось, пришла уверенность, что на этом его мытарства окончатся. Он был полон решимости выжать из нее все, что она узнала за два года пребывания в имении Донэров. Он принудит ее к этому, а если будет необходимость, даже под пистолетом. Нажимая кнопку квартирного звонка, он был собран, не чувствовал никаких эмоций. Послышались быстрые легкие шаги. В дверях стояла девочка-подросток и с интересом смотрела на него.

— Доктор Боярская? — повторила она. — Боярские не живут здесь около года.

— А где?.. Где они теперь?

— Они в Варшаве. Пана доцента перевели туда по службе. Пани доктор работает в больнице на Белянах. Если вам нужен их домашний адрес, обратитесь, пожалуйста, в нашу городскую больницу. Вы знаете, где она? — Ежи машинально кивнул головой. Он даже не заметил, что уже стоит перед закрытыми дверьми.

«Ни в какую больницу я не пойду, — подумал он устало. — Зачем? Найду ее когда-нибудь на Белянах. Теперь надо возвращаться домой. Из Варшавы она уже никуда не денется. Сегодня или завтра, какое это имеет значение? Ирэна будет беспокоиться. Я устал. Очень. Варшава. Добилась же своего. Все врачи стремятся в Варшаву. Времени у меня много. Весь остаток жизни. Я чуть не заболел после... после той ночи на Задушки. Но это уже проходит. Сейчас позвоню Ирэне. Раньше, чем обещано. Конечно, женщина беспокоится. Прежде всего я должен избавиться от пистолета. Раз и навсегда. Самое время. Оружие прирастает к руке. Мне больше негде его хранить. Ирэна заберет секретер к столяру. Добрый старый парабеллум, он выполнил свою задачу до конца, пришел и его черед. И мой тоже».

Вернувшись домой прямо с поезда, не снимая пальто, он сел к телефону и набрал номер Ирэны.

— Это я. Ну вот, я уладил свои дела раньше, чем предполагал. Слушай, у тебя есть метрика? Нет? Сними копию. Зачем? Ну, я думаю, уже пора. Сколько можно тянуть. У меня уже собраны все нужные документы. Они были всегда, — рассмеялся он, потому что о документах приходилось думать особенно часто. — Ах да, скорее приходи за ключами. Столяр!

Он достал пистолет из кармана. Повертел его в руке, обвел глазами комнату. Легче иметь оружие, чем от него избавиться. Лучшим выходом ему казалась река, но в окрестностях города она была мелкая и летом пересыхала почти до дна, образуя мели и старицы. Надо отойти от города километра на два вверх по течению. И сделать это как можно быстрее. Сейчас он чувствовал себя очень уставшим.

ГЛАВА X

— Разве мы вам чего-то не сказали? — высокий, сухой как жердь мужчина всем своим видом выражал недовольство, которое, собственно, и испытывал. — Чем я обязан чести вашего вторичного визита? Здесь уже кто-то от вас был. Разумеется, не из Варшавы.

Из соседней комнаты доносились детские голоса. Мужчина улыбнулся.

— Да. У нас с женой теперь детский сад. Восемь детей, — сказал он не без гордости. — Больше я не беру. Условия не позволяют. Дети должны иметь место для игр. В этом возрасте они хотят бегать, — забарабанил по столу. — Каждый день к нам кто-нибудь приходит и просит взять ребенка. Неприятно отказывать. Мне пригодилась моя педагогическая практика. Армия, с вашего позволения, — лучшая школа воспитания. Я полковник в отставке, разумеется, в отставке. Хотя мы с женой уже старые, но умеем устанавливать дисциплину среди подопечных. Через полгода родители не узнают своих малюток. Это создало мне в Люблине хорошую репутацию. Вы знаете, теперь у людей нет столько времени, как когда-то. Нет терпения. У меня есть и то и другое. Я уже много лет на пенсии. Но держусь.

«Если его сейчас не прервать, — испугался поручник Габлер не на шутку, — то он расскажет историю всей своей жизни. Безусловно интересную, но ни на шаг не приближающую к цели. Йоля тоже, должно быть, прошла его военную школу. Хорошую ли, выяснится позднее».

— Извините, пожалуйста, — вставил Габлер быстро, — возникли определенные обстоятельства, которые заставляют нас задать вам еще несколько вопросов.