Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебе срочно нужно вернуться. – она сует мне в руку листок бумаги.
Это электронное письмо, распечатанное на бланке отеля:
Срочно.
Кому: Диане О’Тул, проживающей в данном отеле.
От кого: «Гринс».
Пожалуйста, свяжитесь с нами как можно скорее. Ваша мать находится при смерти.
И хотя к дому Габриэля мы несемся со всех ног, кажется, что каким-то неведомым образом расстояние до него увеличилось. Краем уха я слышу, как Беатрис объясняет Габриэлю получение сообщения из дома престарелых – что-то про Елену и короткое замыкание, которое вызвало небольшой пожар в подсобном помещении отеля. Елена приехала в отель вместе со своим двоюродным братом, чтобы тот мог тут же починить проводку. Проверяя, все ли работает как надо, она включила компьютер на ресепшене и увидела в почте кучу электронных писем с пометкой «Срочно», в которых «Гринс» пытались связаться со мной. Я слышу, как Габриэль просит Беатрис позвонить Елене, чтобы к тому времени, как мы прибудем в отель, Wi-Fi был включен.
Но проходит еще пара часов, прежде чем мы наконец добираемся до фермы, оставляем там Беатрис и прыгаем в ржавый джип Габриэля, чтобы тут же отправиться в Пуэрто-Вильямиль. В этот раз Елена и не думает флиртовать с Габриэлем. Она встречает нас в дверях отеля, в ее темных глазах ясно читается беспокойство.
Мой телефон вибрирует, автоматически подключаясь к сети. Я игнорирую поток электронных писем и сообщений, прорывающихся сквозь эту крошечную трещину в плотине радиомолчания Исабелы. Я открываю FaceTime и набираю последний номер – Центр по уходу за больными деменцией.
Мне отвечает медсестра, которую я раньше не видела. На ней медицинская маска, а сверху – защитный экран для лица.
– Я дочь Ханны О’Тул, – выдыхаю я; мне отчаянно не хватает воздуха. – Моя мать…
Взгляд медсестры тут же становится более ласковым.
– Я отведу вас к ней, – говорит она.
Картинка на моем телефоне начинает трястись – какое бы устройство медсестра ни держала в руках, она явно несет его в комнату моей матери. Я закрываю глаза, чтобы остановить головокружение. Когда я вновь открываю их, ожидая увидеть знакомую обстановку, на экране появляется лицо медсестры.
– Вы должны быть готовы – у нее наступила декомпенсация. Из-за пневмонии, развившейся вследствие ковида, – поясняет медсестра. – Но на данный момент отказывают не только ее легкие, но и почки и сердце…
У меня застревает комок в горле. Прошла всего пара недель с тех пор, как я видела ее в последний раз. Я дважды звонила в «Гринс» с телефона Абуэлы. Всего несколько дней назад меня заверили, что ее состояние стабилизировалось. Как могло так многое измениться за столь короткое время?
– Она… в сознании? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает медсестра. – Мы вкололи ей большую дозу успокоительного. Но вы все еще можете поговорить с ней. Слух пропадает в последнюю очередь… – Она ненадолго замолкает. – Сейчас самое время попрощаться с ней.
Мгновение спустя я вижу призрака на больничной койке, укрытого одеялом до самого подбородка. Щеки мамы впали, кожа бледная, дыхание прерывистое. Я пытаюсь совместить эту картинку с образом женщины, которой приходилось прятаться в бункерах в зоне боевых действий, чтобы вести оттуда хронику ужасных событий.
Гнев захлестывает меня. Почему никто не пытается помочь ей? Если ей трудно дышать, можно ведь подключить ее к аппарату ИВЛ. Если ее сердце остановится…
Если ее сердце остановится, они не станут ничего предпринимать, ведь я подписала отказ от реанимации, когда поместила маму в «Гринс». Учитывая ее состояние, особого смысла продлевать ее жизнь какими-то искусственными способами я не видела.
Мне неловко осознавать, что медсестра держит в руках iPad или телефон и ждет, пока я попрощаюсь со своей матерью. Но что я могу сказать женщине, которая не помнит, кто я такая, сейчас и которая частенько забывала обо мне в прошлом?
Когда она снова появилась в моей жизни, уже страдающая деменцией, я убедила себя, что, поместив ее в дом престарелых, я проявила к ней больше заботы, чем она когда-либо проявляла в отношении меня. Я не могла взять ее к себе, в свою крошечную квартирку, которую тогда снимала, да она и не захотела бы жить со мной под одной крышей, мы ведь были почти незнакомы. Поэтому я придумала оплатить ей проживание, продав ее же работы. Я подобрала для нее лучший из возможных Центр по уходу за больными деменцией, устроила ее туда и похвалила себя за хорошо проделанную работу. Я была так занята мыслями о том, что оказалась для нее лучшей дочерью, чем она для меня – матерью, что не заметила, как лишь увеличила дистанцию между нами. Я не использовала оставшееся у нее время, чтобы получше узнать свою мать или заслужить ее доверие. Я защищала себя от повторного разочарования, а потому не стала развивать наши отношения.
«Совсем как Беатрис», – внезапно осознаю я.
– Мама, – откашлявшись, начинаю я, – это я, Диана. – Я ненадолго замолкаю, а затем добавляю: – Твоя дочь.
Я жду какой-то ответной реакции, но ничто в ее поведении не говорит о том, что она вообще меня слышит.
– Мне жаль, что меня нет рядом…
Правда ли мне жаль?
– Я просто хочу, чтобы ты знала…
Я проглатываю боль, которая ревет внутри меня. В голове мелькают обрывки воспоминаний. Я вижу, как отец вешает на стену моей спальни гигантскую карту. Вместе мы вдавливаем канцелярские кнопки в каждую страну, где успела побывать моя мать. Я вспоминаю о том, как всякий раз, когда возвращение мамы откладывалось, отец пытался меня отвлечь. Он позволял мне выбрать какой-то один цвет, и всю еду готовил исключительно из продуктов этого цвета. Я помню, как горели мои щеки, когда в тринадцать лет мне пришлось объяснять отцу, что у меня начались месячные. Я помню шипение в телефонной трубке, когда я притворялась, будто мама говорит что-то другое вместо ее обычного «Ты ведь знаешь, я непременно пришла бы на твой день рождения/ концерт/ Рождество, если бы могла». Я помню, как по ночам, лежа в постели, я мечтала о том, чтобы она была просто моей матерью. А после всегда стыдилась этих мыслей, ведь то, чем она занималась, было намного важнее.
Я отлично помню это чувство – быть забытой.
И в эту секунду, видя на экране своего
