Длинная цепь - Е. Емельянов

— Как матрос. Но ты не будешь матросом. Маленькие мальчики и их игры, желание притвориться взрослым, делать взрослые дела.

— Мне нет нужды притворяться, — сказал Риг и показал старику звено своей цепи. — Я уже взрослый.

Это вызвало у Синдри новый взрыв хохота. А у Рига новую волну желания избить безумного старика до полусмерти.

— Ты такой же взрослый, как кусок доски, сын мертвеца. И такой же умный. Я сказал тебе нет. Я сказал, что ты будешь канючить и дёргаешь меня за штаны, а ты обещал мне другое. Но вот ты стоишь, и канючишь, и дёргаешь меня за штаны.

— И я продолжу стоять здесь, пока ты не дашь мне работу… капитан.

Последнее слово Риг выплюнул сквозь зубы, как оскорбление, и Синдри осклабился своим жутким ртом, сел прямо на палубу, махнул рукой.

— Ну стой рядом, если тебе так нравится. Мало ли какие у дитя могут быть капризы, а не моё это дело, с ним возиться, раз уж потерял он своих родителей да побирается у каждого в поисках нового. Пусть побирается и возле меня, но от меня ничего не получит.

Так они провели довольно много времени, сложно точно сказать сколько именно. Иногда Синдри вставал и находил себе другое место, чтобы упасть там и просидеть ещё какое-то время, и Риг всегда следовал за ним. Ничего больше не говорил и не просил — он уже сказал, что ему нужно, смысла повторять не было. И хоть таскаться повсюду за безумным стариком, который поглаживал палубу корабля и разговаривал с ним о чём-то шёпотом, было скучно, других дел у Рига не было, так что это занятие было ничем не хуже прочих. Спустя, должно быть, часа три, он оценил упрямство старика и уже готовился развлекать себя таким образом весь остаток плавания, когда Синдри внезапно поднял на него взгляд и вздохнул.

— Из глупых детей вечно получаются самые упрямые дураки. И ты, безусловно, самый упрямый. Пойди, помой палубу, мальчик-матрос, и посмотрим, через сколько тебе надоест эта игра.

По крайней мере это что-то. Работа, конечно, мерзкая, но если перетерпеть и показать себя достойным, то это заметят и оценят. А там и работу получше дадут, и станет получше.

— Где я могу взять швабру и ведро?

Синдри вздохнул ещё раз.

— Ты просил работу, и я дал тебе работу. Почему ты снова жалуешься и дёргаешь мои штаны, сын мертвеца? Почему ты все ещё недоволен и продолжаешь плакать мне в ухо?

Удержав себя от бесполезного ответа, Риг отошёл в сторону. Спрашивать других ворлингов про швабру было бы верхом унижения, так что он предпочёл задать свой вопрос ближайшим отшельникам. Разумеется, никто из них не говорил на вольном языке, так что Ригу в итоге пришлось опуститься до того, чтобы показывать свою просьбу жестами, пока грязные мелкоглазые переговаривались на своём и скалили то, что можно назвать зубами. Неизвестно сколько времени они бы посвятили унижению Рига, но когда он уже собирался бросить эту группу и спросить у кого другого, Дэгни Плетунья схватила его за руку и, ни слова не говоря, отвела в тёмный угол трюма, где и лежали ведро со шваброй. Рука у неё была сухая и жёсткая.

— Спасибо, — сказал Риг.

Дэгни не сказала ничего и молча ушла. Она была отшельницей по рождению, по всей видимости понимала их язык, но все же что-то в ней неуловимо отличалось. Она и выглядела и даже ходила немного иначе, чем её соплеменники. Видимо, проведя столько лет среди ворлингов нельзя в конечном итоге не стать одним из них. Даже если Дэгни и не совсем человек, больше оружие чем свободная девушка, Ондмар сделал её оружием Севера. Риг жил с ворлингами с самого рождения — почему он не такой? Была ли в этом рука его учителя, Вэндаля Златовласого, или что-то в нем было не так с самого рождения?

Риг помыл палубу, как ему и было приказано. А на следующий день попросил у Мёртвого Дикаря Синдри ещё работы, и на следующий день после этого. Он разбирал гнилые канаты, держал вахту во все холодные и дождливые ночи, тянул канат первым в линии, до крови сдирая кожу на ладонях, и многое, многое другое. Если на корабле была работа, которую никто не хотел делать — она доставалась Ригу.

В один из дней, когда его отрядили вязать узлы в тёмном трюме и при свете одинокой лампы, к нему спустился Ингварр Пешеход. Лица его в темноте разглядеть не получилось, но голос у него был мягкий, можно даже сказать придавленный:

— Это бессмысленная работа, Риг, что-то вроде шутки над молодыми. Никто не ждёт от тебя никаких результатов.

— Я знаю, — отозвался Риг, замёрзшими пальцами пытаясь связать проклятый узел как надо.

— Брат, стало быть, рассказал?

— Брат ничего мне не сказал, здесь без неожиданностей.

— Сам догадался?

— Эта шутка не то чтобы такой большой секрет, все о ней знают.

— А чего тогда сидишь тут в потёмках да вяжешь дальше?

Риг поднял голову, вгляделся в эту массивную черноту посреди темноты. Даже наблюдая Ингварра каждый день, сложно было поверить, что люди бывают такими большими. Один его кулак больше риговой головы, а голова у Рига не то чтобы маленькая.

— А чего ты тогда пришёл ко мне в потёмки, Ингварр Пешеход? Повиниться за судный день?

— Твой брат на меня обиды не держит, — сказал он, словно оправдываясь.

— Меч в ножнах вообще обиды держать не обучен. Их для чужих обид всегда делают.

— А ты, стало быть, гневаешься?

— А я, стало быть, гневаюсь, потому что ты пытался обокрасть меня. Кто на моем месте не стал бы смотреть на тебя по-другому?

— Не я резал ваших овец…

— Но ты пытался забрать мой «меч». То, что «меч» обиды не держит, мало что меняет для меня.

Могучий воин осёкся, выдохнул смиренно. Риг же вернул взгляд обратно, к своим непутёвым узлам и заледеневшим пальцам, и сказал, дальше взгляда не поднимая:

— Скажешь, что поступил так ради блага своих дочерей?

— Я сделал то, что сделал, — ответил воин. — Теперь ты, Риг, поступай как знаешь. Ярл мне большие деньги сулил перед отплытием только за то, что я тебя ночью из царства живых вычеркну. Я