Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 4. Говорим о мучениях
В 1920-х годах ожирение стало восприниматься шире, это отразилось на восприятии его как патологии и на отношении к нему как к болезни. Сменилась тональность беспокойства врачей, поддержавших культуру стройности. Это видно из публикаций, в которых не только оценивается степень ожирения, но и уделяется большое внимание тактикам похудения. «Как похудеть?»[1134], «Худеть? Для чего? Как?»[1135], «Почему люди толстеют и как они худеют?»[1136], «Искусство худеть»[1137]. Стремление «похудеть» в 1920–1930-х годах становится главным, выдвигается даже беспрецедентное требование: «Худеть во что бы то ни стало»[1138].
Смещается вектор стигматизации: даже если толстяк не обжора и не увалень, он в первую очередь воспринимается как «уклонист», не желающий предпринимать никаких усилий, чтобы похудеть. Его вина в лени, в безответственности по отношению к самому себе: он не подвержен страстям, а безразличен, не одержим чем-то, а не умеет владеть собой, упорядоченность не для него, он не способен измениться.
Лечение ожирения становится обычным делом, развивается психология, и эти факторы создают новый образ неудачи. Растет количество историй неудач, поскольку человек в современной культуре постоянно занят самоанализом и самоутверждением. Стройность теперь ценится настолько высоко, что стигматизация полноты удваивается. Человек, страдающий ожирением, ныне не просто толстяк, — он тот, кто не в состоянии измениться: во времена, когда работа над собой и адаптивность становятся обязательными критериями успеха, он теряет прежнюю идентичность. Тучность — это сигнал о том, что человек не способен на перемены.
Первые стадии ожирения: революционные перемены
Своеобразие культуры 1920-х годов состоит в том числе в «поисках» излишней полноты в незаметных изменениях тела. Само слово «ожирение» теперь используется по-новому: в случаях, когда вмешиваться «слишком поздно»[1139], и для обозначения «далеко зашедшего» процесса. При этом жир может присутствовать в теле и не быть заметным[1140]: порой именно он, а не мускулатура таится в плоти и формирует внешний облик.
Отмечаются «промежуточные» стадии, что также совершенно ново. Например, «целлюлитные бугорки» на коже, которые, если их ощупывать, напоминают «апельсиновую корку»[1141], или покрытые «крапинками» бляшки, выдающие первые признаки того, что человек полнеет. В 1920-х годах открытие целлюлита было важнейшим подтверждением нового категорического требования: выявить особенности строения тела, которые прежде не замечали, и обратить внимание на нюансы, которыми давно пренебрегали. Начинаются споры о причинах этих деформаций: что это — воспаление кожи из-за простого распространения жира? Сморщивание кожи из-за сопротивления давлению жировых скоплений? Или это поверхностные отложения не до конца выведенных отходов? Вопросы множатся, а существование целлюлита и вызванных им отчетливых прожилок на коже постоянно подчеркивается. В бурно развивающемся воображении исследователей классические непорядки в организме, связанные с отложением жира, смешиваются с расстройствами, считающимися специфически женскими: «малоподвижным образом жизни, длительным пребыванием в неудобных позах, нервно-артритическим диатезом, травматичной супружеской жизнью и, у девственниц, нарушениями овариального цикла и гормональной секреции»[1142]. Возникает озабоченность последствиями целлюлита для внешности: речь идет о несовершенствах кожи, о появлении лишнего веса и прочих ранних симптомах ожирения.
Таким образом, невозможно игнорировать революционные изменения в традиционных взглядах, произошедшие в начале XX века. Чтобы вызвать обеспокоенность врача, больше не нужен карикатурный вид пациента[1143]. Отныне врача тревожат самые первые отличия от «нормы», появляющиеся на начальной стадии заболевания. Нельзя сказать, что идея стройности выдвигается впервые. Новшество не в переоценке ценности худобы, а в изменении взгляда: теперь тревогу врача вызывают признаки, на которые раньше он не обращал внимания, а при определении стройности теперь подчеркивается гибкость и тонус.
Рост количества патологий
Возникает подозрение, что во многих патологиях виноват лишний жир, и это ведет к новому взгляду на них. Речь идет о симптомах «небольшого ожирения», которыми раньше пренебрегали, но которые незаметным образом нарушают чувствительность: о «вздутии живота, ощущении горечи во рту, повышенной кислотности, изжоге, диарее»[1144].
Обеспокоенность нарастает, исследования набирают ход. Патологическое состояние «обобщается», к классическим расстройствам «дыхания, кровообращения и пищеварения»[1145] присоединяется множество новых разнообразных нарушений. Например, интоксикация, отсылающая к внутреннему заражению, связанному с представлениями о неусвоенных отходах. Или рак, который, согласно представлениям того времени[1146], возникал вследствие «паразитарных» накоплений[1147]. Вредным считалось само присутствие жира: «Хроническое отравление», «отравленный мозг», «избыток органических токсинов и ядов»[1148]. В начале века появилось еще одно новое веяние: угроза якобы исходит не столько от тяжести, массы, разрушающей организм, сколько от внутреннего загрязнения жиром, этой пагубной субстанцией.
Начинаются бесконечные химические исследования опасности неусвояемых жиров, а также оживляется прежнее культурное противостояние. Например, в 1917 году некоторые французские ученые, ненавидящие Германию, углубляясь в «этнохимию»[1149], демонизируют немецких «толстяков»: будто бы у людей, проживающих за Рейном, наблюдается «аномальная гиперактивность функций кишечника», оказывающая влияние на внутренние кислоты и их выделение, что вызывает «зловонный пот немецкой расы»[1150].
Наконец, как никогда ранее обостряется психологический аспект проблемы со всеми его крайностями. Различаются «возбужденное полнокровие» и «анемичная подавленность»[1151], «тревожные» лица противопоставляются «отупевшим»[1152], — все это психологизированные версии старых моральных отсылок. Отсюда карикатурный взгляд на Эдуара Эррио как на жертву «менталитета толстяков» после его ухода с поста председателя палаты депутатов в 1926 году. Конечно, это слишком резкое суждение, но оно демонстрирует превращение ожирения в глобальную проблему:
Частично вина за обрушение франка, за скрытую инфляцию, за автономию Эльзаса, за использование мелких накоплений, за религиозную нетерпимость, за позорное признание Советов лежит на этом эрудите, честном, но со слабым здоровьем и не способном к здравым суждениям…[1153]
Серьезнее выглядят статистические данные о смертности в результате ожирения. В начале XX века подобные исследования были проведены, в частности, страховыми компаниями сначала в Северной Америке, затем в Европе. Начиная с 1910-х годов американские страховые компании при страховании жизни учитывали восемь категорий: были разработаны тарифы, отражающие любое отклонение от нормальной массы тела в интервале от 12 кг ниже нормы до 23 кг выше нормы. Эта шкала не была принята во Франции, но чуть позже ею заинтересовались иллюстрированные журналы и стали знакомить с цифрами и степенями ожирения[1154]. В 1922 году страховая компания
