Немного солнца для Скарлетт - Наталия Миронина

– Вот, это тебе, чтобы отдыхать после работы, – сказал довольный муж, когда Летти приехала со своего «объекта».

– Спасибо! – Летти даже растерялась. Тот самый женский голос, который, скорее всего, был голосом Анны Гроув, сказал ей, что Дик изменяет. Но то был голос. Голос человека, который по какой-то причине хотел ей зла. Сейчас же Летти видела мужчину, который заботился о ней, который был ласков с ней, который никуда не звонил, а если и звонил, то никуда не отлучался. Летти это точно знала – у них в доме с некоторых пор была камера. И чему Летти должна была верить? Голосу или своим глазам? Впрочем, ее глаза тоже кое-что видели, но Летти сейчас уже и не понимала – видели они что-то подозрительное или это было то самое внушение, которому так легко поддается любящий человек.

– Скарлетт, мы сегодня уезжаем, – сказал как-то Дик, когда Летти вышла из мастерской.

– Уезжаем? Я не могу, у меня…

– Летти, мы сегодня уезжаем, вернее, улетаем.

– Дик, послушай…

– И не собираюсь. Мы летим в Лас-Вегас. Три дня полной свободы. Хочешь – играй, хочешь – сходим на концерт. Хочешь – проведем весь день в номере.

Летти посмотрела на мужа и подумала, что даже если он ей изменял, то сейчас это уже не имело никакого значения. Он – вот он, перед ней, он с ней, он рядом. А она переболела. Она пережила. И все это в одиночку. Она стала сильнее, а потому она может вернуть себе то, что когда-то ей принадлежало.

– Хорошо, согласна, но с одним условием, – сурово сказала Летти.

– Любое, – улыбнулся Дик.

– Полетим завтра.

– Почему?

– Нам надо кое-что закончить. – Летти стянула с головы цветастый платок и добавила: – Я соскучилась.

Когда Стив Майлз приехал к ним на Пасху, они опять представляли собой образцовую любящую пару.

– Вы не меняетесь, ребята, – улыбнулся Майлз. – Один ваш вид возвращает веру в человечество и способность его хранить институт семьи.

– Ты когда женишься? – рассмеялась Летти.

– Теперь не знаю. – Майлз многозначительно посмотрел на них обоих.

– Стив, а как же ежегодный рождественский ужин?

– Я буду приезжать к вам. Думаю, не прогоните.

– Что ты, мы только рады будем! – Летти улыбнулась.

Было что-то трогательное и вместе с тем прочное в их с Майлзом дружбе. Она даже не понимала, кто ближе Стиву – она или Дик. Иногда казалось, что Дик. Их разговоры выдавали единомышленников. И хотя Дик работал в театре, а Майлз до мозга костей был киношником, разговаривать и спорить они могли вечно. С Летти у Майлза установились совсем иные отношения. Да, они разговаривали об искусстве, спорили, обменивались впечатлениями. Но Летти никогда не советовалась с Майлзом по поводу своих работ. Впрочем, ей это вообще не было свойственно. Она опиралась на собственные ощущения, которые, надо сказать, подводили ее редко. И тем не менее с Майл-зом они были близки: с его стороны чувствовалась забота, не братская, не отеческая – разница в возрасте была не такой большой, была забота мужская. Так относятся профессора к своим любимым студенткам – немного ласково, немного ревниво, немного сурово. Летти предпочитала не думать о причинах такого отношения – ей было жалко одинокого Майлза, и иногда она стыдилась своего счастья. Впрочем, в эту Пасху все было иначе. Майлз приехал усталый, немногословный, и, казалось, он нуждался в поддержке. Летти, обрадованная, что не придется что-то врать наблюдательному Стиву и что можно ответить ему заботой, развила бешеную деятельность.

– Летти, – наконец не выдержал Стив, – я никогда не съем такое количество еды, я не умею часами гулять по песку, я не сплю по восемь часов. Я могу вообще не спать. Летти, дорогая, у меня все хорошо. Я просто устал.

Стив Майлз устал и был недоволен – последний фильм отнял много сил, но самому Стиву не нравился. И хоть со всех сторон говорили о весьма интересной трактовке, о прекрасной режиссуре, о великолепной актерской игре, Стив был недоволен. Летти позже поняла, что в этот раз Майлз приехал к Дику. И хоть Стив и утверждал, что терпеть не может гулять по берегу океана, с Диком они проводили вдвоем по нескольку часов. Летти не мешала, она видела, что им есть о чем поговорить. Фильма она пока не смотрела, еще не было широкой премьеры, был только показ для узкого круга, от которого зависел прокат. «Жаль, если Майлза не подводит чутье. Жаль, что Дик, для которого так важен этот фильм, останется незамеченным». Чтобы поддержать Стива, она сказала:

– Знаешь, скульптура – поединок с самим собой. Выживание в одиночку…

– Понимаю, – подхватил Майлз. – Такое занятие дает силы, воспитывает. Кстати, наверное, поэтому из тебя получилась индивидуалистка с сильным характером.

Летти улыбнулась:

– О, я не всегда такая. Но ты не один. Вас много. И это важно не для того, чтобы разделить ответственность в случае неудачи, а важно потому, что каждый может исправить ошибку другого.

– Те, кто смотрел тот фильм, говорят, что он не собран, – заметил как-то Майлз.

– Что значит – не собран? – удивилась Летти.

Майлз что-то говорил о монтаже, о сценах, о съемках, об отсутствии стройности.

Дик старался поддержать Стива – он склонялся к мысли, что тут скорее всего усталость.

– Ты не можешь ничего сейчас сказать, ты слишком хорошо помнишь, как снимал. Необходимо время – оно даст возможность взглянуть на все это не изнутри, как ты сейчас смотришь, а глазами зрителя. Это совсем другое дело…

Дик говорил, Стив слушал, соглашался и между делом наблюдал за Летти. Впрочем, «наблюдал» – слово не совсем точное. Майлз слишком хорошо уже знал Скарлетт. Он имел возможность увидеть ее рост, все те изменения, которые принесло время. Стив, Дик, Летти и Анна когда-то оказались связанными одним делом, когда-то им выпал шанс стать друзьями. Этого не случилось. Более того, между ними случилась любовь – пока шли съемки, Стив не хотел открыто ухаживать за Летти, а потом Дик его опередил. Стив оказался на обочине отношений, но тем не менее, сохраняя в душе привязанность к Летти, невольно сравнивал и сопоставлял ее с Анной. И, как это ни удивительно, безупречная в своей красоте Анна проигрывала. Летти была дурнушкой рядом с Анной, но в ее внешности было что-то, что вызывало понимание, снисхождение, к ней хотелось отнестись с душой, с мягкостью. Майлз неожиданно для себя вывел формулу, согласно которой любовь – это прежде всего смягчение нрава, и в первую очередь собственного. Анна, со своей победительной красотой и нравом, не подразумевала такого отношения. Ей требовалось поклонение, во всяком случае так казалось. Майлз иногда корил себя за нерасторопность и оправдывал Дика, который встречался с Анной, а женился на Летти.