Преображение человека (Преображение России - 2) - Сергей Сергеев-Ценский

В конце концов, он был только правдив с нею, и если бы она не была оскорблена этой его правдивостью, то, может быть, несмотря ни на что, она бы все-таки осталась; но он слишком очевидно для нее подчеркивал, что она его уже потеряла, что даже и для себя самого он теперь уже совершенно конченный человек, что он не знает даже, как и чем будет жить один, а не то что с нею вдвоем, с нею, привыкшей к легкой и радостной жизни... Но, конечно, он все же найдет себе место в жизни. Не сошелся же для него клином свет на какой-то Голопеевке с ее "Наклонной Еленой".

Был такой у Матийцева острый момент тоски по утраченному как-то нелепо счастью, что он даже вскочил с койки, вытащил снова чемодан и весьма торопливо начал укладываться, чтобы тут же, не дожидаясь обеда, ехать на станцию, где можно было еще застать Лилю и объясниться с нею. Однако порыв этот скоро прошел; он, как ни пытался, не мог все-таки представить себе, о чем еще мог бы говорить: все было сказано.

Он представил только одно и очень ясно: Лиля как бы сознательно поторопилась уйти от него, чтобы поспеть к поезду на Ростов и, с пересадкой в Лисках, поскорее вернуться домой. Поэтому он лег снова, так как почувствовал себя вдобавок еще и слабым: в голове мутилось, руки дрожали.

Отбросив мысль догонять Лилю, он стал думать, уже спокойно. Что, собственно, произошло? Только то, что и должно было произойти, так как главным действующим лицом тут была Лиля, а совсем не он. Когда она поняла, что ошиблась, она бежала, и было бы совершенно непонятно и странно, если бы она осталась.

Она ехала к нему за опорой, за поддержкой в беде, так как с нею, очевидно, что-то случилось, кроме ушиба руки, которого, может быть, даже и не было совсем, который, вернее всего, был просто ею придуман взамен другого ушиба, куда более серьезного. А он, только что уволенный инженер, лишен был какой-нибудь, даже самой маленькой возможности ее поддержать.

Да и какую же участь ему-то готовила она, - разве он что-нибудь знал об этом? Почему она вздумала распоряжаться им по своему усмотрению, как половою тряпкой? Как будто его, инженера Матийцева, даже и не существовало самого по себе, а был он только частью ее несложного хозяйства, причем в хозяйстве этом парижский флакон духов л'ориган, разумеется, имел для нее гораздо большую ценность, чем он.

Во многих ярких подробностях припомнил он недавний зал суда, встречу на улице с совсем еще юным и таким уже самоотверженным Колей Худолеем, - и возбуждение, охватившее его, начало падать.

То новое в нем, что он нашел во время суда над Божком, выступило и заслонило властно прежнее, которое воскресло было столь же неожиданно, сколь неожиданным явился приезд Лили.

Между прежним и новым произошел как бы поединок, хотя и короткий, но с напряжением всех сил, и новое победило... И когда Дарьюшка загремела тарелками, готовясь накормить его обедом в последний раз, он вышел к ней из спальни уже спокойным не только с виду.

А когда Дарьюшке вздумалось поговорить поподробнее о его невесте, он, уже улыбаясь ей, сказал:

- Ну что это вы, Дарьюшка, в самом деле? Какая такая моя невеста? Это я просто-напросто в шутку вам сказал, - охота же была вам принимать мою шутку всерьез!

Спать вечером он улегся рано, но долго не шел к нему сон: все не подпускала его беспорядочная работа совершенно беспорядочных мыслей. И несколько раз в эту последнюю ночь в своей квартире он просыпался от каких-то нелепых снов, которых, впрочем, никак не мог вспомнить, когда просыпался. С тяжелой головой поднялся он утром, когда наступил уже полный рассвет.

VIII

Поезда из Ростова на Харьков и из Харькова на Ростов должны были приходить на станцию по летнему расписанию почти одновременно, но харьковский поезд почему-то обычно несколько запаздывал.

Выехать из Голопеевки можно было в полдень на другой день, и Матийцев так и сделал, дав себе тем время получше обдумать свое положение.

Когда он вышел из своей квартиры, в которой пережить ему пришлось довольно, он нес один чемодан. Дарьюшка - другой. Чемодан, доставшийся ей, был совсем легкий, и она сокрушенно бубнила на ходу:

- Год прожили, а сколько нажили? Прямо, право слово, правда истинная, и видеть совсем нечего!

Матийцев понимал, что она его вполне искренне осуждает. Действительно ведь: год прожил, большое все-таки, по ее мнению, жалованье получал, но как были с приезда сюда у него два чемодана, так и остались; а мебель в квартире, - самая простая рыночная, - была рудничная... Зачем живет человек на свете? Затем, конечно, думала Дарьюшка, чтобы побольше нажить и деткам своим в наследство оставить, - а он отчего же это не стремился выполнить священнейшие заповеди жизни? Вон какая невеста к нему приезжала - заглядеться можно, а он что же это с нею так обошелся, что она взяла да уехала? Намудрил, говорят, что-то и на суде, а к чему это? Только чтобы и она вот теперь через это осталась без места, без пристанища?..

Весь этот ход мыслей Дарьюшки вполне отчетливо представлял Матийцев, и ее было ему жаль, и, чтобы утешить ее, он сказал:

- Ведь квартира моя пустой не останется, Дарьюшка: не сегодня, так завтра кто-то приедет на мое место, - вот вы и останетесь у него, как у меня были.

- Да, приедет, - забубнила Дарьюшка прежним тоном. - А вдруг он семейный да прислугу свою с собой привезет?

- Может быть и так, конечно, - согласился Матийцев и больше уж утешать ее не пытался.

Теперь он не мог уже рассчитывать на то, что кучер "Наклонной Елены" Матвей Телепнев ожидает его со своим "Живописцем", чтобы отвезти на станцию, - на это он не надеялся; но у ворот обычно стояли или к ним подъезжали на всякий случай извозчики из поселка, хотя, разумеется, могло никого и не быть.

Однако на этот раз его ожидала удача: штейгер с "Вертикальной Елены", по фамилии Наровлянский, как раз в это время укладывал что-то в рудничную бричку, запряженную некрупной, но сытой лошадкой чалой масти и с одним надрезанным ухом. Увидя его, Наровлянский еще издали начал призывно махать ему рукою.

- Вам на станцию, я вижу, да, господин Матийцев? - зачастил он потом. - Ну вот же и очень отлично, и не нужно вам тратиться на извозчика, - в чем дело, да? Ставьте ваши чемоданы сюда вот, и поедемте с вами самым лучшим аллюром, да?

Матийцев встречал его несколько раз, но ему не случалось рассмотреть его внимательно. Только теперь он увидел всего целиком этого плотно сколоченного человека, лет сорока на вид, сероглазого, с белыми ресницами и очень белесыми солдатскими усами, закрученными туго. Сверх легкого летнего пальто на нем была еще и парусиновая разлетайка от пыли, и ухарски сидел на его круглой крепкой голове синий драповый картуз.

Нос у него был длинный, стремительный, посередине с белым хрящом, имевшим вид вытянутого ромба; подбородок резко разделен на две части, а пальцы толстые и куцые.

Так как Дарьюшка расплакалась на прощанье, то тронутый этим Матийцев расцеловался с нею, сняв шляпу, и Наровлянский тоже подал ей руку, приподняв картуз.

Когда же тронулась лошадь, он спросил:

- Это, как мне видно, тетушка ваша, так отчего же она с вами не уезжает, да?

Он оказался очень весело настроен и потому, должно быть, говорлив, впрочем, от него попахивало и водкой.

- Надеюсь я, что нам и по железке вместе с вами ехать придется, господин Матийцев, - в Харьков, да?

Несколько помедлив с ответом, Матийцев сказал:

- Нет, я не в Харьков, а в Ростов, - искать места.

- Ну да, искать места, а как же иначе, - я понимаю, да? - тут же подхватил Наровлянскнй. - Я эту вашу историю слышал. Была вам охота поднимать на суде какой-то калабалык, - ну да это уж ваше личное дело. А только ведь и в Харькове есть тоже правление, не в одном Ростове, да?

Вместо ответа ему Матийцев сказал:

- Вот по этой самой дороге вчера приехала ко мне и вчера же уехала от меня моя невеста.

- Как невеста? Откуда невеста? Вы это серьезно или шутите, да? очень удивился Наровлянский.

- Откуда? - безразличным тоном повторил Матийцев. - Из Воронежа.

- То есть, значит, я так должен понять, приезжала к вам из Воронежа, да?

- Да. И туда же уехала, так как здесь, на руднике, и для меня-то, не только для нее, не было уже места.

- Вы, может, шутите, господин Матийцев, или даже смеетесь, да? решил усомниться Наровлянский, но Матийцев не обиделся: он сказал с виду совершенно равнодушно:

- Нет, я вполне серьезно.

- Однако позвольте тогда узнать от вас, почему же она уехала одна, вы ее не провожали, да?

- Значит, по-вашему, я должен был уехать вчера с нею вместе?

- Ну, это же и всякий вам скажет, а как же? Как же так вы могли пустить ее одну, да?

После этих назойливых вопросов штейгера с "Вертикальной Елены" Матийцеву представилось, что вот он именно теперь "провожает" Лилю, свою невесту, явочным порядком, что это она сидит с ним рядом, а не какой-то Наровлянский, и он даже несколько отклонил влево и голову и корпус тела, чтобы дать место ее очень широкополой шляпке... Но тут же отделавшись от этого чересчур яркого представления, он сказал нарочито небрежным тоном: