Иван V: Цари… царевичи… царевны… - Руфин Гордин

Для меня, впрочем, в этом писании его не было ничего особенно нового, ибо я вживе все это видел и сам бил челом сильным мира сего. Сам Юрий — радетель самодержавия. Он пишет о нем, что это будто бы жезл Моисеев, которым царь-государь может якобы творить все необходимые чудеса. При таком строе правления будто бы легко могут быть исправлены все ошибки, недостатки и извращения и введены всякие — благие законы.

Не во всем я могу с ним согласиться, но что сильная власть в государстве необходима для поддержания порядка и благопристойности нравов — это бесспорно.

Мы расстались дружески, как истинные единомышленники и люди одной веры, и третьего мая я отбыл в свой неведомый и предолгий путь. Сказывали мне, что прямой и безопасный путь водою от Тобольска до Енисейского острога на дощанике, а далее до Селенги — три месяца, ежели не торопко. А от Селенгинского острога до Китайского государства будто бы всего, месяц-полтора ходу. Где водою, где на конях и на верблюдах.

Много попадалось нам по пути малых деревень. В иных — десяток либо полтора дворов. Где — беглые люди обосновались, ревнители старой веры, а где — ссыльнопоселенцы за грехи невеликие, опять же по наветам никониан.

Приходилось высаживаться кое-где для пополнения запасов. Поначалу пугались люди, видя в нас государевых прислужников для изловления беглых. Земли по берегам плодные, хорошо родят ржицу и овощь всякую, но бедность в избах крайняя. Посуда вся глиняная, горшки да мисы, да из дерева долбленые дежи[36]. Ходят все босые, детишки в одних ветхих рубашонках, скроенных из лоскутьев разных да рванья. Едят тюрю, заправленную мукой, иной раз костей туда набросают. В заводе — скотина: коровы да свиньи, овцы да козы. Так в избах и живут вместях: люди и скоты, спят в обнимку.

В таких деревеньках продовольствоваться нам не приходилось: сами живут впроголодь. Высаживались в тайге, промышляли охотою, благо дичины всякой было изобильно. И лоси, и косули, и кабаны. А река — рыбная. Осетры не в диковину, да еще местная — муксун. Жирная, вкусная, повадились мы ее ловить сетью да на уду. Но вот с хлебушком было худо, сухарный был порцион. Луку и чесноку запасли мы вдосталь, да и в деревеньках они водились.

А еще везли мы великое множество мягкой рухляди в подарок хану Китайскому — меха собольи, краснолисьи и горностаевые. Сказывали мне люди бывалые, что более всего хан возлюбил горностая. С Москвы ехали без оных — в казне не было. А боярин воевода тобольский, узнав от меня о таковой проторе, пожаловал мне горностаев на сто рублев — довольно. Возрадовался я, возрадовались и мои спутники, которые с Москвы: из дворян Константин Гречанин да Федор Павлов, а для письма Посольского приказа подьячие Никифор Венюков да Иван Фаворов. Были со мной рудознатец из греков Спиридон Евстафьев и для разведования лекарств и трав целебных тож грек Иван Юрьев. Они во службе царской давно подвизаются, а потому изрядно обрусели и приняли русские имена.

А из Тобольска воеводою посланы были со мною дети боярские числом шестеро, да еще шестеро кречетников с соколами — эти по указу великого государя для потехи хановой. Да сорок человек провожатых — конных казаков и иных людей пищальников. Меж них был конный казак Гришка Кобяков, который был преж сего в Китайском государстве и дорогу ведает.

Апреля в 17-й день года 1676-го отправил я отписку великому государю боярским сыном Игнашей Миловановым… Отписку ту велел я написать с моих слов по всей форме подьячему Ивану Фаворову.

«Писал я, холоп твой Николай Спафарий, из Нерчинского острога. А от Нерчинского острога ехал я до реки Аргуни десять дней лесными местами и степями и многими мелкими реками, а жилых людей и кочевных до той реки никаких не видели».

Наконец увидели мы невдалеке юрты кочевников. Не чаяли, что наехали на враждебное племя. Засвистели стрелы, пущенные из засады, все более мимо. Однако один из казаков был ранен.

Мы отвечали пищальным огнем. От грохота и порохового дыма кочевники бежали. Оказалось, это изменники тунгусы. Они в свое время присягали великому государю и притворились, будто пребывают в покорности. Однако вероломно напали на служилых людей в остроге, убили всех и бежали в тайгу.

Решили они, что караван наш воинский и явились мы для расправы с ними. Но толмач, бывший со мною, Спиридонка Безрядов, отправился к ним на переговоры и объявил, что следуем мы с миром к хану Китайскому. И тогда они бросили луки и явились с покорностью, привели двадцать коней на продажу и корму разного. Обещались платить великому государю ясак и быть в подданстве, но все их посулы суть ложь.

Отправились мы далее и ехали долго местами безлюдными да скудными. И стали околевать верблюды и кони от бескормицы, и людишки мои приуныли. И животы их подвело.

Долго ли, коротко, а увидели мы наконец вдали отряд великий конницы. Скакал он нам навстречу, вздымая пыль. Приказал я приготовить пищали к бою. Мало ли что? Но оказалось, что это мирные китайцы под началом старого воеводы. И когда он уведал, что я везу великому хану лист от великого государя, то преклонил колена. Спешился я, и пошли мы к их жилью. С великою честью принимали нас китайцы. Наших коней и верблюдов поставили они на откорм, а служилым людям моим приказали давать на прокорм на день по два быка да круп сколько надобно.

Здешняя страна теплая и хлебородная, живут тут мунгальцы, народ мирный, занимаются скотоводством, великие их стада кочуют по степи.

Наун река напомнила мне Днепр величиною, по ней много селений расположено.

«А со мною, — велел я писать в отписке, — твоих великого государя служилых людей, что из Москвы, Тобольска, Енисейска и из Нерчинского, Селенгинского да Албазинского острогов набралось человек с полтораста — иные для торгу иные для строения церквей и монастырей, все в добром платье. А взял я с собою столь много людей потому, что ехать в малолюдстве дикою степью небезопасно. А еще ради чести и возвышения твоего, великого государя, имени».

Вскоре пожаловал в Наун для свиданья со мной боярин богдыханова величества, именуемый асканьяма. В пути поранил он ногу, а потому прислал ко мне своего человека за лечебными мазями и пластырями. И уведал я, что получил он от них облегчение. Затем обменялись мы подарками и сведались о здравии наших государей и нашем. Но долго препирались, каково друг друга честь не уронить. Я первый к нему не шел, ибо мой государь высок и велик и не подобает его послу идти наперед на поклон. И асканьяма тож упорствовал. Наконец предложил он встретиться в избе с широкою дверью, в кою мы оба могли бы войти одновременно, не роняя чести наших государей и своей. На это я согласился.

Просил показать, каковы грамоты великого государя к богдыхану, но я отказал. Отказал я и в просьбе его другой: хотел он видеть хоть печати государевы. Ибо, говорил я, драгоценный ларец с грамотами запечатан и открою я его лишь пред очи великого богдыхана в его столице Камбалыке, коя у европейцев именуется Пекин, во дворце сына неба, то есть хана.

Много дней прошло у нас в препирательстве. Он, асканьяма, во что бы то ни стало желал видеть государевы грамоты, а я напрочь ему в том отказывал, ибо долг и честь посла государева так понимал. Оттого вышло великое замедление: не отпускал нас асканьяма в дальнейший путь. Я стоял на своем, а он — на своем. Скрестились наши чести, и ни с места.

Неудовольствие меж нас усилилось еще и потому, что злонамеренные люди разносили слухи, что мы-де — лазутчики, а за нами грядет войско завоевывать их государство. Я как мог опровергал сии слухи, говоря, что великий государь миролюбив, а земли в его государстве сверх всякой меры много, вся Сибирь. И в грамотах, которые я храню как зеницу ока, говорится о мире и дружбе меж наших народов.

Наступил светлый праздник Пасхи Христовой. И по обычаю, послал я асканьяме золоченые яйца и иные подарки, а он послал доверенных людей своих поглядеть и донести, как мы сей праздник чествуем.

А виною злонамеренных слухов был один толмач из наших, родом маньчжур, а по-ихнему никанец, он, будучи пьян, нес всякие небылицы про тебя, великого государя, что-де послал ты за нами сто тысяч войска завоевывать их страну. Мне легко было опровергнуть сей слух, ибо зимою войско от бескормицы да лютых морозов сгибнет. А сего толмача я хотел было казнить смертию, да асканьяма просил не проливать кровь в его государстве. Тогда стал пытать я того толмача, кто подучил его рассевать такой слух. И он винился и сказал, что сам-де сочинил по пьянке, дабы ввергнуть в трепет мунгалов. И тогда отправил я его под конвоем в Нерчинский острог, где воевода бы учинил ему наказанье.

Нежданно апреля 13-го числа явился ко мне денщик Посольского приказа из самой Москвы, которого посылал вдогон ближний боярин Матвеев, да с ним два человека, и привезли мне коробья с лекарствами да рыбью кость — клыки моржовые, которые в сей стране весьма ценятся. Поднес я ее асканьяме, который остался весьма доволен да к тому ж удивлен, как из такой дальней дали люди привезли такое диво. И такое приношение подвигло его на решительный шаг: он объявил, что получил богдыханово приказание отправить наконец наше посольство со всею полагающеюся честью к нему в столицу Камбалы, то бишь в Пекин.