Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Стронского, чья белоснежная сорочка то и дело мелькала в недрах трюма, среди бледных и заросших арестантов, доктор старался и вовсе не смотреть, искренне полагая его поведение ненужной бравадой и никчемным либеральничаем, старанием выслужиться перед капитаном.
Сверху продолжали спускать дополнительные бачки с питьевой водой, и доктор Иванов злобно зашипел на матроса-санитара, двинувшегося было помочь в приемке тяжелых посудин.
– Стой, где тебе велено, негодяй! Кому было сказано – без моего приказа ни шагу от меня! Линьков боцманских захотел, подлец? Так я распоряжусь, ты меня знаешь…
– Напрасно вы, ваш-бродь, господин дохтор, каторжных опасаетесь, – наивно попытался успокоить Иванова санитар. – Арестанты у нас, слава Богу, смирные. Да и не до вас им чичас, нешто не видите? Опять-таки, ваш-бродь, дохтура им и вовсе ни к чему забижать, оне ж понимают…
– Замолчи, негодяй! Учить меня?! – так же тихо зашипел доктор, стараясь не привлекать выговором ничьего внимания. – Стой и молчи, знай свое дело! Ишь, умный тут выискался…
Доктор достал из кармана обширный платок и вытер залитое потом лицо, попытался протереть этим же запотевшие стеклышки пенсне. Однако усилия его были тщетны: платок был насквозь мокр, и пенсне осталось малопригодным для зрения. Тем не менее доктор отработанным движением водрузил его на мясистый нос и снова замер в неподвижности, отчаянно желая, чтобы все его мучения побыстрее кончились.
– Доктор! – крикнул Стронский. – Господин Иванов, извольте освидетельствовать больного! Санитары, сюда!
Иванов привстал со стула, но тут же уселся поудобнее и махнул двум матросам-санитарам:
– Ступайте к старшему помощнику, – ворчливо распорядился он. – Ежели что – тащите больного сюда. Да фонарь! Фонарь, дубина, один оставь!
Однако Ландсберг запретил матросам брать Жилякова за руки – ноги, как они намеревались. Обращаясь к Стронскому, он вежливо потребовал носилки.
– Что ж вы, братцы, без носилок-то? – выговорил Стронский матросам. – Несите сюда носилки живее.
– Так что доктор насчет носилок не распорядился, – развел руками санитар постарше. – Я-то спрашивал его благородие, а оне меня обругать изволили только.
– Давайте, давайте сюда носилки! – поторопил Стиронский. – И передайте там, наверху, боцману – пусть поставит четырех молодцов у люка, вытаскивать больного!
– А куда его, ваш-бродь, наверху девать? – поинтересовался санитар. – Часового прикажете рядом поставить?
– Господь с тобой, братец! – удивился Стронский. – Какого часового? Ты что – не видишь, что старичок в забытье? Присматривать за теми, кого наверх подавать будем, надобно, но только с медицинской точки зрения. Куда они с корабля-то денутся, братец?
– Известно, с корабля одна дорога! – шмыгнул носом санитар. – В парусину – и на вечную побывку, к морскому царю.
– Не каркай, братец! Не каркай, – Стронский повернулся к Ландсбергу. – Господин Ландсберг, если не ошибаюсь?
– Так точно, господин старший помощник капитана.
– За товарищем своим доселе вы ухаживали?
– Так точно…
– Как бывший офицер… э… И вообще, как человек образованный, Ландсберг, полагаю, вы не откажетесь помочь вашему товарищу и наверху? И не только ему, скорее всего. Доктор у нас один, и заниматься больными будет тут, внизу. А вы, Ландсберг, там побудьте, хорошо? Наверняка еще кого-нибудь поднимать придется. Ну воды им подать, или позвать в экстренном случае доктора…
– Разумеется, господин старший помощник капитана, – Ландсберг склонил в поклоне голову.
– Спасибо, голубчик. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам бросили трап – сумеете подняться?
– Думаю, что да, – чуть улыбнулся Ландсберг.
– Г-м… Надеюсь на вашу порядочность, Ландсберг! Ввиду, так сказать, недопущения всяких беспорядков.
– Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Попыток побега и поднятия бунта не будет, господин старший помощник капитана!
– Ну, вы и сказанули: бунта! Впрочем, спасибо! Ну, господа, пока у нас все в порядке? Сознания больше никто не потерял? Держитесь, братцы!
Ретроспектива-6
Арестантов, своих бесправных пациентов, доктор Иванов панически боялся с первых дней службы по линии тюремного управления. Боялся и ненавидел одновременно, не упуская ни единой возможности при случае сотворить отбывающим наказание преступникам любую гадость. Разумеется, гадость должна была всегда быть абсолютно безопасной для самого доктора Иванова. Сознательно причиняя какому-либо несчастному боль, огорчение или страдания, Александр Венедиктович всегда просчитывал даже отдаленные возможности расплаты за свою подлость. И если приходил к выводу, что таковая возможность существует, искал менее опасную для себя безответную жертву.
Нельзя сказать, чтобы Александру Венедиктовичу были совершенно чужды минуты раскаяния в содеянной им очередной подлости. Иной раз, воочию видя результаты своих усилий или даже представляя себе их мысленно, доктор Иванов не только злорадно хихикал и довольно потирал руки, но и ощущал хоть и мимолетный, но весьма болезненный укол совести. Но тут же успокаивал себя тем, что боль и страдания причинены им не просто человеку. А плохому человеку, который своим преступлением уже доставил кому-то горе и боль.
Александра Венедиктовича совершенно не трогало то обстоятельство, что в силу особенности человеческой природы большинство жертв преступных посягательств не таили зла на своих обидчиков. Более того: доктора искренне поражало то, что кружки для пожертвований, издавна украшавшие ворота большинства российских тюрем и острогов, обычно быстро наполняются сердобольными подаяниями. А по большим праздникам продуктов и подношений арестантам бывало столь много, что тюрьмы едва ли не поголовно маялись животами, а тюремщики, бранясь, вывозили на городские свалки целые телеги протухшей рыбы, птицы, черствого и заплесневелого хлеба и даже мясо – то, что ни арестанты, ни конвойные команды просто не могли, не успевали съесть.
Впервые упоительность своей власти над беззащитным и безответным человеком Александр Венедиктович – тогда еще просто гимназист Сашка – испытал подростком, в загородном имении своего отца. Отец был известным и весьма уважаемым в Самаре человеком. Личностью Венедикт Григорьевич Иванов был действительно незаурядной. Смолоду и до преклонных лет живо интересовался новинками медицины и фармакологии, переписывался с известными специалистами из Германии и Швейцарии.
Увлеченность любимым делом не мешала, однако Венедикту Григорьевичу заслуженно пользоваться материальными результатами своего труда. Дом Ивановых был поставлен на широкую ногу, имелся собственный выезд и даже два кучера – не считая горничных, гувернеров и прочей прислуги.
Купив загородное имение, старший Иванов сочетал отдых на лоне природы с объездами окрестных деревень. Гонораров с крестьян он, разумеется, не брал. Скорее уж наоборот: частенько передавал в земскую больницу денежное вспомоществование малоимущим и лекарства для них же.
Увы, Иванов-младший, имея перед глазами столь наглядный пример беззаветного служения делу и людям, восхищался лишь финансовой стороной успешной практики отца. Довольно рано он начал потихоньку шарить в родительском
