Агония и смерть Адольфа Гитлера - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На 10 часов 30 апреля в Бендлерблок по моему приказанию были созваны все командиры участков. Им были даны разъяснения, что значит «мелкие группы», и установлено время прорыва.
Ввиду того что в прошедшую ночь почти совершенно прекратилось снабжение с воздуха, я назначил время прорыва на 22 часа 30 апреля.
Командиры согласились с моей точкой зрения — воинские части, которыми они командуют, должны оставаться в их подчинении. Мы договорились, что в понятие «мелкие группы» должны входить те группы, которые на-холились под началом у командиров. Это противоречило приказу Гитлера, однако переговорить с Кребсом не имелось никакой возможности. С раннего утра вся телефонная связь была нарушена.
Около 13 часов командиры разошлись. Они испытывали моральное облегчение в связи с тем, что не надо было продолжать бесперспективные бои в Берлине. Будущее казалось им уж не таким мрачным.
Я намеревался после обеда явиться в имперскую канцелярию. В 15 часов ко мне прибыл оттуда штурмфюрер (фамилию не помню). Он имел задание передать мне лично письмо Гитлера. У меня мелькнула мысль, что я привлекаюсь к ответственности за нарушение приказа фюрера в отношении определения «мелких групп». Мои офицеры пропустили ко мне штурмфюрера без сопровождавших его людей только после того, как отобрали у него оружие.
Я вскрыл письмо в полном напряжении. Оно было датировано 30 апреля 1945 года. Гитлер еще раз повторял в нем то, что было сказано на последнем совещании, а именно: «При дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха разрешается прорыв мелкими группами. Эти группы должны продолжать сражаться там, где будет иметься возможность. Решительно отвергать всякую капитуляцию». Подпись в письме была сделана карандашом.
Около 17 часов я собрался было пойти в имперскую канцелярию, как снова явился штурмфюрер. Его провели ко мне, и он передал записку следующего содержания:
«Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в имперскую канцелярию к Кребсу. Все мероприятия, предусмотренные на вечер 30 апреля, должны быть отложены». Внизу было написано — «штурмбанфюрер и адъютант». Подпись была неразборчива.
От штурмфюрера я узнал, что подписал эту записку адъютант бригаденфюрера Монке, который командовал участком обороны в правительственном квартале и подчинялся непосредственно Гитлеру.
Я снова оказался перед трудным решением. Правильно ли все это? Не является ли этот приказ уловкой фанатических людей, которые намереваются сражаться в Берлине до последнего патрона? Или произошло какое-то событие, которое дало повод судить о положении совершенно
иначе? Ведь если я задержусь еще на один вечер, то тогда останется только одна возможность — капитуляция.
Учитывая все это, я решил выполнять отданное распоряжение и направился в имперскую канцелярию.
Бендлерблок находился примерно в 1200 метрах от имперской канцелярии. Обычно этот путь требовал четверти часа ходьбы, теперь же — чуть ли не в пять раз больше. Пришлось пробираться через развалины, подвалы, сады. Примерно в 18 или 19 часов я весь в поту прибыл в имперскую канцелярию.
Меня немедленно провели в кабинет фюрера. У стола уже сидели Геббельс, Борман и Кребс. При моем появлении все трое встали. Кребс в торжественном тоне заявил следующее:
«1. Гитлер покончил жизнь самоубийством в 15 часов.
2. Его смерть должна пока оставаться в тайне. Об этом знает только очень небольшой круг людей. Вы тоже должны дать обязательство о соблюдении тайны.
3. Тело Гитлера, согласно его последней воле, было облито бензином и сожжено в воронке от снаряда на территории имперской канцелярии.
4. В своем завещании Гитлер назначил следующее правительство:
рейхспрезидент — гросс-адмирал Дениц
рейхсканцлер — рейхсминистр доктор Геббельс
министр партии — рейхсляйтер Борман
министр обороны — фельдмаршал Шернер
министр внутренних дел — Зейсс-Инкварт.
Остальные министерские посты в настоящее время не замещены, так как они не имеют важности.
5. По радио об этом поставлен в известность маршал Сталин.
6. Уже в течение примерно двух часов делается попытка связаться с русскими командными инстанциями, с целью просить о прекращении военных действий в Берлине. В случае удачи выступает на сцену легализованное Гитлером германское правительство, которое будет вести с Россией переговоры о капитуляции. Парламентером направляюсь я».
Странными казались настроение присутствовавших и деловитость тона, с которым говорил Кребс. У меня создалось впечатление, что все трое не были потрясены смертью Гитлера, который до сих пор являлся их божеством. Мне казалось, что я нахожусь в кругу торговых работников, которые совещаются после ухода своего хозяина, и непроизвольно произнес: «Сначала я должен сесть. Нет ли у кого-нибудь из вас сигареты? Теперь ведь можно курить в этом помещении».
Геббельс вытащил пачку английских сигарет и предложил всем нам.
Я воспользовался несколькими минутами, чтобы осмыслить сказанное Кребсом. Моей первой мыслью было: «И мы сражались за этого самоубийцу в течение пяти с половиной лет. Втянув нас в это ужасное несчастье, сам он избрал более легкий путь и бросил нас на произвол судьбы. Теперь необходимо как можно скорее покончить с этим безумием».
Я обратился к Кребсу со следующими словами: «Кребс, вы долгое время были в Москве и должны лучше, чем кто-либо, знать русских. Верите ли вы, что русские пойдут на перемирие? Завтра или послезавтра Берлин все равно попадет в их руки, как спелое яблоко. Это русские знают так же, как и мы. По моему мнению, русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию. Следует ли продолжать бессмысленную борьбу ?»
Вместо Кребса ответил Геббельс. В резких словах он мне указал, что необходимо отбросить всякую мысль о капитуляции Берлина: «Воля Гитлера остается до сих пор для нас обязательной».
Затем, успокоившись, он заявил следующее: «Предатель Гиммлер безуспешно пытался вести переговоры с англичанами и американцами. Русские скорее согласятся вести переговоры с легальным правительством, чем с предателем. Возможно, нам удастся заключить с русскими особый мир. Все зависит от того, как скоро сформируется легализованное правительство, а для этого необходимо перемирие».
«Господин имперский министр, неужели вы действительно думаете, что Россия вступит в переговоры с правительством, в котором сидите вы — самый ярый представитель национал-социализма?» — только и смог вставить я.
Когда Геббельс, сделав обиженную мину, хотел что-то возразить, в разговор вмешались Кребс и Борман. Оба стали убеждать меня в необходимости приложить все усилия, чтобы заключить с Россией сепаратный мир.
Мое мнение о том, что переговоры могут окончиться только безоговорочной капитуляцией, не нашло поддержки.
Что касается Кребса, я чувствовал, что внутренне он согласен со мной во многом. Так, например, он спросил меня: «Не можете ли вы указать нам человека, с которым бы русские согласились вести переговоры?» Мне почему-то пришла в голову фамилия профессора Зауербруха.
Кребс не решился выступить со своим мнением, он высказался, как двое остальных, за перемирие.
Меня задержали в имперской канцелярии. Я должен был ожидать возвращения Кребса.
Мне удалось узнать тогда у Бургдорфа и Бормана подробности последних часов жизни Гитлера.
Страх Гитлера перед смертью в последнее время заметно усилился. Если, например, ударяла граната в его бомбоубежище, то он приказывал как можно быстрее выяснить, все ли в порядке. Вообще взрывы гранат над бомбоубежищем вызывали у Гитлера сильное раздражение.
В ночь с 29 на 30 апреля Гитлер сообщил ближайшим сотрудникам о своем решении покончить жизнь самоубийством. Госпожа Геббельс якобы стояла на коленях перед Гитлером, прося его не оставлять всех в тяжелый час.
Гитлер принял яд, а затем застрелился. Его жена, Ева Браун, также отравилась.