Я вернусь... - Андрей Воронин

Вот он и не решился и впервые пожалел об этом поздним вечером того несчастливого понедельника, лежа на шелковых скользких простынях в уютной, со вкусом обставленной холостяцкой квартирке Зинаиды Александровны, глядя, как мигает за окном неоновая реклама, и вполуха слушая полусонную болтовню своей секретарши.

– Боже, как я устала от этой страны, – говорила Зинаида Александровна, прильнув гладкой прохладной щекой к горячей безволосой груди Андрея Никифоровича. На голой этой груди, помимо слегка взлохмаченной, но все равно прекрасной головки секретарши, лежал еще и галстук господина адвоката – как всегда, в самом неожиданном месте. – Вы знаете, ведь моя бабушка по материнской линии была фрейлиной императрицы...

В постели они тоже обращались друг к другу на "вы" и по имени-отчеству. Это придавало сексу особую пикантность и притом исключало опасность проговориться при посторонних – при жене господина адвоката, например.

Господин адвокат рассеянно погладил Зинаиду Александровну по гладкой спине, с удовольствием окинул взглядом ее великолепное стройное тело, отчетливо выделявшееся на фоне темно-синей простыни, и сказал:

– Фрейлина... Да, похоже. Вы похожи на внучку фрейлины.

При этом он попытался прикинуть, сколько в таком случае его секретарше должно быть лет, но довести свои вычисления до конца просто не отважился. Нет, почему же... Фрейлинами были и девочки... кажется. А потом революция, ссылка, эмиграция какая-нибудь – в общем, не до личной жизни. Родила поздно, лет в сорок, и дочь ее тоже поздно вышла замуж и поздно родила... Говорят, поздние дети – самые удачные... Но все равно, все равно... А, черт, какая разница!

Внучка фрейлины... Андрей Никифорович осторожно, не причиняя боли, но сильно сдавил ладонью округлую, выпуклую и восхитительно упругую ягодицу секретарши. Зинаида Александровна в ответ слегка прогнулась, как разомлевшая от тепла и ласки кошка, обвила ногу адвоката своими великолепными ногами, и он ощутил бедром горячее нежное прикосновение и легкое покалывание упругих вьющихся волос. Внучка фрейлины... Андрей Никифорович опять почувствовал растущее возбуждение. Внучка фрейлины! В этом было что-то чертовски будоражащее, порочное, никем ни разу не испытанное. Веера, реверансы, кринолины, свечной воск, потупленные глаза и бешеное распутство под опущенным балдахином... Да, Зинаида Александровна наилучшим образом вписывалась в эту картину.

– Царство победившего хама, – продолжала между тем секретарша, не забывая плавно потираться о бедро Лузгина. – Как я от этого устала, если бы вы только знали! Устала с самого рождения, заранее и навсегда... Мне здесь душно, плохо. Ведь есть же места, где все не так! Женева, Цюрих, Париж... Или Беверли-Хиллз, например.

Андрей Никифорович внутренне поджался. Про Беверли-Хиллз он сегодня слышал уже во второй раз. Первый раз – от Зимина, когда тот соблазнял его большими деньгами и сулил блестящую карьеру в самом фешенебельном из пригородов Сан-Франциско, и вот теперь, вторично, от своей секретарши, которая во время их с Зиминым беседы, между прочим, находилась в приемной, за тоненькой перегородкой, за дверью... Это могло быть совпадением, в которые так не верил адвокат Лузгин, а могло и не быть.

– Клянусь, если бы у меня были деньги, я бы здесь и минуты лишней не задержалась, – щекоча горячим дыханием щеку Лузгина, с жаром вымолвила Зинаида Александровна. – Все бы бросила, слова бы никому не сказала...

Тут возбуждение господина адвоката, к началу разговора достигшее уже вполне приличных размеров, вдруг резко пошло на убыль, и в близости горячего, упругого и шелковистого женского тела ему почудилось что-то неприятное и даже опасное, словно не женщина рядом с ним лежала, а здоровенная голодная анаконда, способная, по слухам, умять человека в один присест, не затрудняясь даже пережевыванием пищи. Слова бы не сказала... Это что, намек?

– Что мне, в сущности, надо? – все так же нежно бормотала секретарша, лениво обводя наманикюренным пальцем сосок Андрея Никифоровича. – Я закоренелая холостячка с минимальными запросами... Тысяч двести, двести пятьдесят... Это же смешно, ей-богу.

– Действительно, смешно, – напряженным голосом сказал Лузгин, осторожно от нее отодвигаясь. – Двести пятьдесят тысяч! О чем тут, в самом деле, говорить? Смех, да и только!

Возбуждение его увяло совсем, скукожилось и безжизненно завалилось на бок, из горячего, пульсирующего и твердого вдруг сделавшись холодным и сморщенным, как соленый бочковой огурец.

– Конечно, смешно, – сказала Зинаида Александровна, снова придвигаясь к нему вплотную и обхватывая вялое средоточие адвокатской сексуальности своими умелыми пальцами. – Если от семисот пятидесяти отнять двести пятьдесят, останется пятьсот. Полмиллиона! Неужели этого мало? По-моему, вполне приличный стартовый капитал для талантливого юриста в самом расцвете творческих сил!

Смысл этих речей столь разительно контрастировал с ее нежным полусонным голосом и, главное, с умелыми и осторожными движениями ее ловких пальцев, что Андрей Никифорович неожиданно полностью потерял контроль над собой.

– Совсем рехнулась, сука! – взвизгнул он и, оттолкнув Зинаиду Александровну, кубарем скатился с постели. Предмет его мужской гордости при этом чуть было не остался у секретарши в руке, но та, в отличие от шефа, самообладания не потеряла и успела вовремя разжать пальцы. – Ты что, б..., потаскуха, шантажировать меня вздумала?!

– Как это пошло, – грациозно садясь на постели и нашаривая на тумбочке сигареты, с отвращением произнесла Зинаида Александровна. – Царство победившего хама... Какой это, в сущности, нонсенс – интеллигенты в первом поколении! Потри такого интеллигента салфеткой, сними тоненький верхний слой, и обнаружится все тот же хам – грязный, подлый, заскорузлый, ничего не признающий, кроме грубой силы... Жадный... Животное в галстуке.

– Не у всех же бабушки были придворными б...ми, – парировал господин стряпчий, трясущимися руками натягивая штаны. – Надо же, до чего живучая порода! Давили вас, давили... Рептилия замшелая, секретутка с собачьей родословной, а туда же – шантажировать! Денег ей... Париж, блин! Женеву ей подавай!

– Вы забыли надеть белье, – холодно и вместе с тем томно заметила Зинаида Александровна, полулежа на постели в своем натуральном виде и изящно поднося к красивым губам зажженную сигарету. – Боюсь, ваша супруга будет несколько шокирована такой забывчивостью.

– Срать я хотел и на супругу, и на белье, и на тебя, потаскуха, – грубо ответил Лузгин, но трусы свои забытые все же подобрал и, скомкав, затолкал в карман.

Зинаида Александровна величественно и непринужденно пропустила очередное оскорбление мимо ушей. Она боком, очень грациозно села на постели, поджав под себя красивые ноги, и, казалось, целиком сосредоточилась на процессе курения. Длинные ресницы ее были томно опущены, на красивых, округленных для затяжки губах играла загадочная полуулыбка, изящные пальцы с идеально ухоженными ногтями привычно и как-то очень по-светски сжимали длинный костяной мундштук, и была она все-таки чертовски, ослепительно хороша – внучка фрейлины, красавица, распутная скромница, светская львица... Древняя рептилия, во всей своей наводящей ужас красе вынырнувшая вдруг из тихого омута. Глядя на нее, Андрей Никифорович вдруг почувствовал себя каким-то маленьким, неуклюжим, смешным и грязноватым – действительно, выбившимся из грязи в князи хамом, этакой зловонной сморщенной горошиной внутри тонкой, хрупкой и пустой золоченой скорлупы.

Он рывком затянул под воротом сорочки галстук, оправил пиджак, наклонившись, пригладил перед туалетным зеркалом волосы, выпрямился и расправил плечи. Шок уже прошел, Андрей Никифорович взял себя в руки и вспомнил о том, что брань и оскорбления никогда и никому не помогали в улаживании по-настоящему трудных и сложных проблем. Господин адвокат вернулся в свою золоченую скорлупу, закрылся в ней, задраился наглухо и напоследок опустил на лицо непроницаемое забрало джентльменской невозмутимости.

– Прошу меня простить, – корректно и сухо сказал он, глядя поверх гладкого голого плеча Зинаиды Александровны на вспышки рекламы в замерзшем окне. – Боюсь, я позволил себе проявить недопустимую несдержанность. Мне бы очень не хотелось, чтобы этот прискорбный инцидент как-то повлиял на... э... наши профессиональные взаимоотношения. Я... Словом, вы должны меня понять. Мужчины очень не любят, когда их бьют по... гм... ниже пояса.

– Да, – не поднимая глаз, согласилась Зинаида Александровна и, округлив губы, выпустила из них плотное дымное облачко. – Мне следовало иметь это в виду, простите. Да, вы правы, не стоило вести дело подобным образом. Мне очень жаль, поверьте...

– Так забудем? – с самой сердечной улыбкой предложил Лузгин. – Вы не подумали, я погорячился... В конце концов, не ссорятся только те, кто совершенно друг другу безразличен.