Некоторые вопросы теории катастроф - Мариша Пессл

– Знаешь, чем ты похожа на эту лодку? – спросил Зак.

Я пожала плечами. Платье чуть слышно прошуршало.

– Видишь, во всей картине только на нее светит луна? Вот отсюда, сбоку. Все темное, и только лодка светится.

Так он сказал. Не помню точные слова, но в них бурлила кипящая лава, неся с собой куски горной породы, пепел и раскаленный газ. Я не стала дожидаться, пока меня захлестнет, и сбежала вниз по лестнице. Пэтси и Родж все еще стояли там, где мы их оставили, словно две тележки с покупками, забытые в супермаркете.

– Правда, это нечто? – воскликнула Пэтси.

Мы с Заком сели в «тойоту». Его родители махали нам вслед. На их лицах фейерверками расцветали улыбки. Я тоже помахала, высунувшись в окно:

– Спасибо! До свидания!

Как странно, что по реке жизни плывут и такие ромашки, как Зак и его родители. Течение несет их мимо диких орхидей, мимо чертополоха вроде Ханны Шнайдер, мимо Гаретов Ван Мееров, застрявших в кустах и в грязи. Папа таких ненавидел и, случайно услышав где-нибудь в очереди их неизменно безмятежные разговоры, называл «пушинками» (его самое презрительное обозначение «приятных людей»).

Мне самой не терпелось отделаться от Зака, как только приедем на дискотеку (там будут Джейд и вся наша компания, будут Блэк и Джоли – хорошо бы, у Джоли какие-нибудь прыщи высыпали на лице, не поддающиеся никаким средствам современной медицины). И все-таки – что со мной не так? Я почти восхищалась его неистребимым оптимизмом. Я шарахнулась от его поцелуя, словно на меня напала стая саранчи, а он улыбается и бодро спрашивает, удобно ли мне и не упираются ли коленки.

Когда мы выезжали на шоссе, я оглянулась. Пэтси и Родж стояли на крылечке – наверняка по-прежнему уютно обнимая друг друга за талию. За тощими сосенками мелькала зеленая блузка Пэтси. Зак включил какую-то попсу по радио. Я бы ни за что не призналась папе, что на секунду меня посетила мысль: может, не настолько и ужасно, если у человека такая семья? Папа с веселой усмешкой, и мальчишка с такими синими глазами, что кажется, сейчас из них воробей вылетит, и мама, неотрывно провожающая сына взглядом, – так собака, привязанная у входа в магазин, не сводит глаз с автоматических раздвижных дверей.

– Дискотека – это здорово, правда? – сказал Зак.

Я кивнула.

Глава 14. «Взломщик из Шейди-Хилла», Джон Чивер

Школьная столовая под железным руководством председателя студенческого совета Максвелла приняла облик шикарного ночного клуба в версальском стиле: поддельные вазы севрского фарфора, французские сыры и пирожные, золотая мишура. Поверх стенда «Мир и эпоха» (групповые снимки учащихся «Голуэя» с 1910 года до наших дней) прикрепили грубо намалеванные плакаты с девушками странных пропорций на качелях. Считалось, что они должны напоминать игривую картину Фрагонара «Качели» (ок. 1767), хотя на самом деле эти произведения почему-то вызывали в памяти «Крик» Мунка (ок. 1893).

Присматривать за происходящим явилась половина преподавательского состава, нарядившись кто во что горазд. Рядом с Хавермайером стояла его худая, бледнолицая жена Глория в черном бархате (Глория редко появлялась на публике; поговаривали, что она почти не выходит из дома, целыми днями валяется на диване, поедает зефир и читает романы Цирцеи Кенсингтон, любимого автора многих июньских букашек, – поэтому я и знаю, как называется ее самая популярная книга, «Сокровище Рочестера де Вилинга» [1990]). Поблизости пучил глаза, ухватившись за подоконник, мистер Арчер, упакованный в темно-синий костюм, словно приглашение в конверт. Мисс Фермополис в легкомысленных гавайских оранжево-красных тонах болтала с мистером Баттерсом (она, видно, обработала свои волосы каким-то специальным средством, превращающим локоны в мотки испанского мха). Любимец Ханны мистер Моутс прислонился к дверному косяку, почти упираясь головой в притолоку; на нем был пиджак цвета берлинской лазури и клетчатые брюки. (У мистера Моутса очень своеобразное лицо: нос, пухлые губы, подбородок и значительная доля щек столпились в нижней части, словно пассажиры тонущего судна у спасательной шлюпки.)

Джейд и компания клялись многочисленными могилками дедушек-бабушек, что явятся к девяти, но в половине одиннадцатого никто из них еще не показывался, даже Мильтон. Ханна тоже собиралась прийти («Эва Брюстер просила меня заглянуть»), однако и ее не было. И вот я застряла в жуткой стране Заксландии, родине Влажных ладошек, Наступательного ботинка, Дрожащей ручонки, Ароматизированного дыхания и Еле слышного фальшивого напевания, раздражающего хуже всякой электродрели. Самый крупный город – скопление веснушек на шее за левым ухом. Реки пота на висках и в ямке у шеи.

На танцполе народу толпилось – не протолкаться. В двух шагах от нас танцевала бывшая подружка Зака, Лонни Феликс. Ее кавалер Клиффорд Уэллс с остреньким, как у эльфа, подбородком, росточком был ей по плечо, да и весил явно меньше. Каждый раз, когда она, откидываясь назад, командовала: «Держи меня!» – он, стиснув зубы, из последних сил удерживал ее на весу, чтобы не шмякнулась на пол. А она с упоением выписывала какие-то ею самой изобретенные пируэты, едва не задевая меня по лицу локтями и жесткими высветленными волосами каждый раз, когда в танце Зак оказывался лицом к окну, а я – к столу с закусками (где непривычно молчаливая Эвита в синем платье с пышными рукавами намазывала оладьи «Нутеллой»).

Максвелл совершенно забросил свою партнершу Кимми Касински (печальную русалку в зеленом атласе, горюющую, что никак не может увлечь красавца-моряка) и, словно безумный Финеас Т. Барнум[272], командовал цирком уродов – усталым до помутнения джаз-бендом «Сладкие булочки».

– Прошу прощенья! – сказал чей-то голос у меня за спиной.

Это Джейд пришла, мой рыцарь в сверкающих доспехах! Правда, я сразу заметила неладное. Доннамара Чейз в необъятном розовом платье с юбкой колоколом, и ее партнер, вечно облизывающий губы Тракер, и еще кое-кто, например Сэнди Квинс-Вуд, Джошуа Катберт и Динки, живой капкан, прочно обхватившая за шею несчастного пленника Бретта Карлсона, – все перестали танцевать и таращились на Джейд.

Оно и неудивительно.

На ней было тонкое шелковое платье мандаринового цвета; смелое декольте устремлялось от шеи к талии с отчаянностью парашютиста в свободном падении. Бюстгальтера не наблюдалось, так же как и туфель. Джейд была совершенно пьяная. Она смотрела на нас с Заком, грозно подбоченившись по своей всегдашней привычке, но сейчас казалось, она просто подпирает сама себя, чтобы не упасть. Черные туфли на шпильках она держала в руке.

– Если ты не против, Ку… Купон, я украду у тебя Рвотинку на минуточку.

Ее шатнуло; я испугалась – вот сейчас рухнет.

– У тебя все в порядке? – спросил Зак.

Я бросилась к Джейд и, подхватив ее под локоть, потащила прочь, стараясь тянуть не слишком сильно, а то еще растечется оранжевой лужицей по танцполу. При этом я еще и улыбку нацепила на лицо.

– Ну извини, я опоздала! Что тут скажешь? В пробке застряла.

Я уволокла ее подальше от учителей, в толпу первогодков, дегустирующих шоколадные пирожные и французские сыры («На вкус как какашки», – заметил кто-то).

Сердце у меня отчаянно колотилось. Еще минута, нет, секунда, Эвита нас увидит, и Джейд отправят под трибунал, по голуэйскому выражению – «за круглый стол». Дальше последует неотвратимое наказание – общественные работы. Джейд заставят подавать овощной супчик лакомым дедулям в доме престарелых, которые будут причмокивать, на нее глядя. А может, ее и совсем из школы исключат! Я начала спешно придумывать объяснение – что-нибудь насчет вредоносной таблетки, якобы подсунутой в стакан сока неким прыщавым психопатом; я много статей перечитала на эту тему. Конечно, можно просто притвориться дурочкой («Если не знаешь, что делать, прикидывайся шлангом, – произнес у меня в голове папин голос. – Человек не виноват, если родился с низким ай-кью»). Но не успела я опомниться, как мы уже пробежали мимо стола с закусками и мимо туалета и никем не замеченные выскочили за дверь. (Мистер Моутс, если вы читаете эти строки, по-моему, вы-то как раз заметили; нескрываемая скука на вашем лице сменилась радостно-циничным выражением, вы вздохнули и больше ничего делать не стали – спасибо вам за это! А если вы сейчас не поняли, о чем речь, то считайте, я ничего не говорила.)

Оказавшись снаружи, я потащила Джейд через кирпичную террасу с коваными скамеечками («Ай! Больно, между прочим!»). На скамейках обосновались особо рьяные парочки.

Оглянувшись через плечо – нет ли погони, – я поволокла Джейд по газону и дальше по усыпанной мелкими камушками дорожке. Оранжевые фонари бросали на землю наши длинные тощие тени. Я ослабила хватку только возле корпуса Ганновер, темного и пустынного. Ночь окрасила все вокруг в сине-серые тона – темные провалы окон, деревянные ступени крыльца, забытый кем-то листок с домашкой по алгебре, тихо бормочущий во сне.