Варрава - Т. Гедберг

Петр умолк, переводя дыхание. Его грубый плащ сполз с широких плеч, и под ним виднелась бедная одежда рыбака. Фигура Петра, казалось, выросла, обрела какую-то загадочность. Подняв глаза к звездам — маленьким огонькам, сверкающим над ним, Петр улыбнулся.

— Но конец еще не наступил, — сказал он. — Христа убили, но жизнь у Него не отняли. Его заставили принять смерть, но Он не умер. Что, если огромные камни, которыми завалена Его могила, окажутся не способными удержать Его? Если земля откажется Его принять? Что, если после трех дней, как и обещал, Он воскреснет к новой жизни? Что сделают нераскаявшиеся души в тот страшный час?

Голос ученика Христа понизился, он боязливо огляделся и, запахнув свой плащ, направился к выходу. Потом вдруг повернулся и сказал, бросая взгляд в сторону Искариота:

— Мир будет совсем иным, если только Он сдержит слово!

Когда Петр ушел, Искариот досадливо заметил:

— Это сумасшедший… Он одержим каким-то бесом…

— Ужасом угрызений совести, — уточнил Мельхиор. — Он часто внушает человеку странные мысли и наталкивает на необычные поступки. Дух, которым одержим этот рыбак, перевернет весь мир.

— Рыбак? — спросил Искариот удивленно. — Разве он простой рыбак?

— Да, — подтвердил Мельхиор. — Петр сотворен из самой грубой глины, и от этого произойдут и его неудачи, и его победы. Морской воздух витал над ним с самого рождения. Уже в раннем детстве он боролся с ветром и волнами и всю жизнь будет бороться с непокорными стихиями… Цари не приезжали издалека, чтобы преклонить колени у его колыбели, волхвы не приносили ему даров, не пели ангелы — все это было для одного Назорея, от Которого он отрекся, но Которому он теперь будет преданно служить. Пока же он только Симон Петр, рыбак из Галилеи, товарищ твоего умершего сына…

Стон вырвался из груди Искариота.

— Несчастный Иуда, — прошептал он, — не удивительно, что он стал фанатиком, раз у него были такие друзья.

Посмотрев на оставшихся Мельхиора и Варавву, старик извиняющимся тоном сказал:

— Я бы хотел остаться один — душа моя скорбит… А что касается моей дочери, ты, Варавва, знаешь, что все это неправда, и у тебя достаточно мужества и сил, чтобы остановить толки, которые может распустить в городе этот сумасшедший про мою дочь.

Искариот положил руку на плечо Вараввы.

— Пойми меня, — сказал он хрипло, — если бы была хоть частичка правды в этой гнусной клевете, я убил бы Каиафу.

На лице его отразилось страдание. Темные глаза Вараввы заискрились сочувствием.

Несчастный отец склонил голову в знак прощания.

Покидая дом, Варавва встретил у выхода служанку Юдифи и спросил, очнулась ли госпожа от обморока. Ответ был отрицательный.

Мельхиор задумчиво посмотрел на опечаленного друга.

— Тебе все еще не дает покоя твоя Юдифь? Признаюсь, я не видел более красивой женщины…

— Зачем ты говоришь о ее красоте теперь? Из-за нее погиб Иуда…

— Несчастный юноша! — горько сказал Мельхиор. — Его никогда не забудут — весь мир будет говорить о нем… Ему припишут грех, совершенный не им одним. Но людская молва — это не летопись Бога, и даже Иуде воздастся в конце концов по справедливости… У меня тревожное предчувствие. Сегодня я не дал бы и полдрахмы за жизнь Каиафы…

Варавва странно глянул на него и ничего не ответил.

Глава V

В субботу все благочестивые жители Иерусалима собрались на горе Мориа, чтобы вознести благодарственные молитвы Иегове за спасение от ужасов предыдущего дня. И хотя, по мнению народа, было за что благодарить Всевышнего — разорванная завеса Святого святых висела как страшное напоминание о недавно пережитом — в это утро замечался недостаток религиозного рвения. Голос Каиафы звучал как-то вяло и монотонно. Чего-то не хватало…

Казалось, не было больше никакого смысла в величественном чтении закона, и вся церемония навевала на присутствующих скуку. Когда толпа, наконец высыпала из храма, многие направились к тому месту, где был похоронен Назорей — весть о том, что Иосиф Аримафейский выпросил тело Распятого у Пилата и что Каиафа потребовал усиленную охрану к склепу, уже разнеслась по городу.

— Никогда у нас не было такого мудрого, осторожного первосвященника, — заметил некий фарисей своему спутнику, остановившись под Царскими воротами поправить сандалию. — Каиафа повел дело с поразительным умением, иначе ученики Назорея несомненно украли бы Его тело, чтобы доказать правдивость Его пророчества…

— Говорят, вся Его шайка, опаснейший сброд Галилеи, здесь, в Иерусалиме. На месте Каиафы я нашел бы способ изгнать их из пределов святого города, — поддержал разговор другой.

— От одного уже избавились, — злорадно сообщил первый фарисей. — Ты слышал о смерти молодого Искариота?

— Иуда был сумасшедший. Он все кричал о преобразованиях, искал какой-то истины! Такие люди не от мира сего.

— Он и сам понял это, — сдержанно улыбнулся собеседник, и они медленно стали спускаться по ступенькам храма. — Потому и покинул мир. Его нашли вчера ночью висящим на дереве в Гефсимании и принесли тело к отцу.

— А вы слышали другие новости? — всезнающе произнес кто-то из рядом идущих сплетников. — У Искариота еще одно горе, от которого он почти лишился разума. Он потерял свое сокровище, свою избалованную, изнеженную дочь. Она покинула дом внезапно, ночью, и никто не знает, куда она скрылась.

Вскоре уже целая группа любителей новостей обсуждала эту тему.

— Но зачем было бежать дочери Искариота? — недоумевал любопытный.

— Кто знает! Вчера она упала в обморок при виде умершего брата. Ее без чувств уложили в постель, около нее сидели две рабыни, но они заснули, а когда проснулись, Юдифь уже не было.

Покачав головами, каждый побрел своей дорогой.

А около гроба Назорея толпились зеваки. Они с любопытством глазели на то, как бдительно римская стража несет службу у склепа, высеченного в скале.

Зоной особого внимания пятнадцати лучших римских воинов был вход в гробницу, плотно заваленный огромным камнем, на который набросили веревочную сеть, скрепленную с частью скалы несколькими большими печатями синедриона.

Внушительного, мускулистого начальника стражи толпа раздражала.

— Сколько возни из-за одного мертвеца, — бурчал он сквозь зубы.

А народ уходил довольный: обмана не было, никто не сможет похитить из могилы Проповедника, обещавшего воскреснуть после смерти.

Только один сгорбленный нищий старик оставался на посту вместе с охраной и бросал на сотника робкие, молящие взгляды.

Центурион Галбус грозно нахмурил брови.

— Что ты топчешься здесь, бродяга? — сказал он грубо. — Вон отсюда!

— Добрый человек, я прошу у твоей милости позволения подойти поближе к склепу и раз… только раз прикоснуться к камню у входа. Моя внучка очень больна, 13 если я трону этот камень и помолюсь, болезнь оставит ее…

Старик с мольбой протягивал руки к сотнику.

Тот смотрел на него презрительно.

— Что ты несешь? Разве может исцелить прикосновение к камню? Ты впал в детство, старик!

— Добрый человек, — зарыдал нищий, — девочка умирает, ее бьет лихорадка, и если я только дотронусь рукой до склепа и скажу: «Учитель, молю Тебя, исцели несчастное дитя», Он меня услышит и исполнит мою просьбу.

— Подойди, старый безумец, — сжалился сотник. — Я подниму над тобой свое копье и позволю тебе на одну минуту подойти к входу. Но только будь осторожнее, не сломай печатей…

Спотыкаясь и задыхаясь от волнения, старик подошел к огромному камню и, став на колени, положил на него руки.

— Господи, если пожелаешь, — сказал он моляще, — Ты можешь спасти девочку. Одно только Твое слово, и она исцелится.

Когда он встал с колен, его старческие мутные глаза сияли счастьем.

— Благодарю тебя, добрый римлянин, — обратился он к сотнику, низко кланяясь. — Да наградит тебя Бог за твое милосердие.

Галбус с любопытством посмотрел на него.

— Ты действительно думаешь, что вынес чудо из этой могилы?

— Да, я верю, что девочка выздоровеет.

И после многочисленных поклонов старик удалился.

Галбус задумчиво смотрел ему вслед, пока тощая, сгорбленная фигура не исчезла из вида, потом, поборов жалость, которая ненадолго впорхнула в суровое сердце, строго огляделся вокруг.

Скоро полуденная жара заставила стражу укрыться в палатках, разбитых вокруг скалы-склепа. Палатка сотника стояла перед самым входом в таинственную могилу. Угрюмый сотник сел в тени и, сняв шлем, чтобы вытереть разгоряченное, потное лицо, разразился проклятиями в адрес песчаной, тощей земле Иудеи.

— Это страна трусов. Иудеи боялись Назорея, когда Он был жив. А теперь, когда Он умер, боятся Его еще больше… Есть над чем посмеяться! Римлянин, убив врага, предоставит его богам без страха и без гнева…