Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях - Константин Базили

Затем в посещение флота признаки недуга становились явственнее, хотя султан продолжал румянить лицо. Может быть, сам он не хотел верить в болезнь. Одаренный от природы крепким телосложением, этим наследием Османова племени, он почти никогда не бывал болен и счастливо переносил утомительные труды кабинетные, которым посвящал около восьми часов в сутки, усталость смотров и маневров и ночные вакхические оргии, после которых впадал он обыкновенно в летаргический сон.

Преобразователь полюбил шампанское в пору первых своих попыток к нововведениям, затем шампанское стало ему приторно, как старинные шербеты; он много лет сряду упивался ромом и, наконец, стал пить перегнанный винный спирт. Обычная таинственность восточной жизни укрывала от народа серальские оргии и их последствия. Сказывали в высшем кругу, что периодическое опьянение оживляло новой деятельностью усталый гений Махмуда. И в самом деле, он не переставал вникать во все подробности по управлению, самодержавно направлял дела политические, общее устройство империи, новые отношения пашей к Порте, внутреннее образование министерств, все отрасли военной администрации, словом, все эти новые любимые создания, которыми было ознаменовано его царствование. В то же время он лично надзирал за воспитанием своих сыновей и удовлетворял неизменной своей страсти к постройкам и перестройкам, посвящая еще много времени и денег своим архитектурным фантазиям.

Константинополь. Рисунок Н. Г. Чернецова, 1842–1843 гг.

В последние годы любимым занятием Махмуда было дело о Сирии. Он непосредственно заведовал ходом этого дела сам, мимо министров. Все его помышления были направлены к тому, чтобы смирить кичливого похитителя и исполнить строгий приговор единодержавия над последним из непокорных вассалов. Уже приступал он к исполнению обширного плана, на который так пламенно тратил Махмуд последние усилия своего гения, как вдруг ему изменил истощенный его темперамент, еще прежде чем поспела ему изменить судьба.

С появлением весны стали обнаруживаться первые признаки болезненного состояния султана. Он отказался от крепких напитков, но не решался прибегнуть к медицинским пособиям. Его мучили бессонница, лишение аппетита, упорный кашель, геморроидальные потери крови, общее раздражение организма. В этом страдальческом состоянии он провел апрель и май. С деспотической волей укрывал он от приближенных, может быть от самого себя, разрушение своего здоровья, удваивал деятельность свою в занятиях и утомлял расслабленное тело чрезмерными упражнениями. При совершенном расстройстве нервов ум его сохранял всю свою силу под влиянием неизменной мысли о приготовлениях к походу в Сирию.

Когда же все эти распоряжения были приведены к концу, когда было отдано войску повеление вступить в поход, а флот отплыл из Константинополя, тогда только будто лопнула пружина, которая поддерживала всю эту лихорадочную деятельность умственных и телесных способностей. 2 июня султан слег, и в тот же день консилиум придворных медиков, в том числе вызванный из Вены за несколько времени пред тем ученый доктор Нейер, объявили состояние его безнадежным.

По предложению медиков, султан согласился переехать в свой загородный киоск, в Чамлиджу, на горе Булгурлу, которая славится своим воздухом[213]. С каждым днем болезнь усиливалась. Консилиумы возобновлялись под руководством министра медицины хакимбаши Абдаллах-эфенди, долго бывшего любимцем Махмудовым. Все влияние умного и ловкого Абдаллаха на ум умиравшего монарха едва могло убедить его в необходимости подчинить упрямую свою волю предписаниям факультета. Двор и министерство старались скрыть от народа состояние султана; но молва о его болезни произвела глубокое уныние в столице, всегда угрожаемой новой вспышкой янычарских мятежей. На всех лицах заметно было беспокойство. В эту критическую минуту и мусульмане, и христиане ценили заслуги преобразователя, который доставил, наконец, своему народу внутреннюю безопасность и человеколюбивое управление, искупивши тяжким гражданским трудом кровавые опалы, настигшие греков в 1821 г., турок в 1826 г.[214]

Султанша Эсма, любимая сестра Махмуда, послала к нему своего доктора — англичанина Милинджена. Новый медик удивил придворных проницательностью своего взгляда, диагностически определив болезнь султана, угадавши самые потаенные ее симптомы, а приписал он болезнь невоздержности от крепких напитков. В науке болезнь эта носит страшное название delirium tremens. В самом деле, порой проявлялись в больном признаки опьянения, порой умственные его способности прояснялись, и он настоятельно требовал, чтобы ему были подносимы все доклады Порты, и занимался отправлением дел со своими секретарями. В пятницу, чувствуя себя лучше и желая рассеять уныние, произведенное в народе его болезнью, он в коляске поехал в мечеть в Скутари, вопреки просьбам своих приближенных, которые боялись действия жгучего полуденного солнца на больного султана. Там, творя свои преклонения, он впал в обморок. Доктор Милинджен, призванный вновь, не усумнился объявить сановникам, окружавшим султана, и двум его зятьям, Халиль-паше и Саид-паше, что падишаху оставалось немного дней жизни и что все усилия медицины могли лишь продлить несколько урочную минуту и облегчить последние его страдания. Для сего он предложил опиум в сильных приемах. Европейская наука прибегала к эликсиру Востока, чтобы побороть в преобразователе ислама роковые последствия проклятых пророком напитков. В самом деле, первые приемы опиума произвели эффект чудесный. Султан, пробудившись от сна, будто ожил и чувствовал себя в полном здравии. Радостная весть пронеслась по городу, и три дня сряду продолжались иллюминации и фейерверки.

Этим двор желал только выиграть время и сделать нужные распоряжения для сохранения безопасности в столице при перемене царствования. В такие минуты и во дворе, и в правительстве, и в народе невольно обращались все взоры на старого Хозрефа, которого ум, опыт и деятельность, влияние на умы народные, доверенность к нему народа могли отстранить угрожавшие престолу потрясения. Он был призван в Чамлиджу от имени матери наследника[215] и неотлучно там оставался вместе с зятьями султана. Приемы опиума, постепенно усиленные, поддерживали еще несколько дней угасавшую жизнь Махмуда, но его действие более и более ослабевало в борьбе с недугом. Видения стали тревожить помраченный ум царственного страдальца. В бреду предсмертном он видел тень своего брата Мустафы, удушенного по его повелению за тридцать один год пред тем…

Наконец в утро на 19 июня жизнь нечувствительно погасла в султане после летаргической агонии. Заблаговременно были приняты деятельным Хозрефом все нужные меры для воцарения 17-летнего Абдул Меджида. Молодой султан среди слез, пролитых над телом нежно любимого отца, тотчас назначил Хозрефа великим везиром и Халиль-пашу военным министром, вверяя этим двум лицам свою судьбу и судьбу империи. Вместе с ними отправился он в старый дворец султанов, в Топ-Капы, чтобы принять поклоны всех высших сановников. Усиленные патрули обходили город. К вечеру того же дня предавали земле тело усопшего среди нелицемерных рыданий всего народонаселения столицы.

Юность Абдул Меджида внушала великие опасения и вельможам, и народу. В Хозрефе, облеченном званием великого везира, давно упраздненным при Махмуде, и полномочиями наместника султана, еще незнакомого с наукой правления, все видели надежную подпору нового царствования, которое не могло избрать лучшего руководителя. Искусно была распущена в народе молва о предсмертных будто распоряжениях Махмуда, о советах, данных им сыну, назначить Хозрефа везиром и вверить войско испытанному и преданному Халилю. Призывали тень умершего на скрепление акта, которым открывалось царствование его сына. Также и несколько недель спустя, в эпоху обряда опоясания сабли, чем заменяется в потомстве завоевателя коронование, распускали в народе слух о прибытии в столицу виддинского паши, грозного Хусейна, которого имя, врезанное кровавыми чертами янычарских казней в народной памяти, служило пугалищем столичной черни. Между тем один за другим исчезали неведомо кое-какие роптатели, тайная полиция без шума избирала свои жертвы, по ночам бросали в море удушенных, а молва народная умножала число этих жертв к вящему страху всех злоумышленников. Изобретательный ум Хозрефа, эта деятельность, которая будто усиливалась с летами в хромом нарумяненном старике, спасли столицу и царство от новых бедствий.

Еще 16 июня, за три дня до кончины Махмуда, были поспешно отправлены от Порты по внушению Хозрефа гонцы с повелениями сераскиру Хафиз-паше прекратить военные действия, а адмиралу, стоявшему в Дарданеллах, возвратиться немедленно с флотом в столицу. Но уже было поздно.