Египтолог - Артур Филлипс

Мы сразу приступили к делу: вогнали клинья сначала под дверь, а затем и по всему ее периметру, одновременно удаляя с камня земляной нанос. Работа изматывающая; к обеду мы освободили от земли полосу скалы шириной около фута вокруг блока, однако дверь сидела в проеме все так же плотно. Мы заключили, что нам остается только пропустить по низу и бокам блока веревки и затем, придерживая его двенадцатью руками, не повреждая микроскопические надписи, незаметные через мои лупы, опустить дверь передом на настил, под которым помещаются валики, чтобы потом напрямую соединить веревки с ослиной упряжью. К делу!

17.00 — я в состоянии различить зазор там, где верхняя грань блока примыкает, вероятно, к потолку, ограждающему пространство за дверью. В этот зазор я вгоняю первые клинья, забиваю их в открывшуюся узкую щель и осторожно выжимаю дверной блок из проема. Вот один из первых клиньев проваливается во тьму; заслышав, как он ударяется о камень, все мы задерживаем дыхание. Еще чуть-чуть! Я ввожу стержень туда, откуда выпал клин (куда мы уже проникли бы, если бы не проклятый нью-йоркский Метрополитен-музей, если бы у нас было достаточно рабочих, если бы нас не вынуждали таиться, как татей в ночи!). Дабы убедиться, что из щели не сочатся ядовитые газы, подношу к ней свечу. Отверстие слишком узкое, чтобы в него заглянуть, фонарь в щель не входит, посему, невзирая на желание увидеть хоть что-то, объявляю перерыв — пусть рабочие отдохнут. Они жуют лепешки с ююбой, молчат, улыбаются всякий раз, когда ловят мой взгляд.

19.30 — после часа изнурительного вытягивания дверь наконец поддалась, я могу опустить в гробницу маленькую свечу и разглядеть помещение. Поначалу зрение мое не может приспособиться к темноте и расплывчатому, неколебимому никакими воздушными потоками световому конусу, сужающемуся к фитилю, и я пока не вижу того, что надеюсь увидеть (тени, отблески металла). Долгие мгновения все мы, затаив дыхание, ждем. «Что вы видите, черт вас дери?» — бормочет Ахмед на английском. «Бессмертие!» — говорю я (заменить в эпиграфе Абдуллу на Ахмеда, хоть этот мерзавец и не заслуживает того, чтобы его имя вообще упоминалось).

Пространство наконец проясняется: сухие белые стены, такой же точно пол, более ничего. К ночи мы смогли высвободить дверь из проема настолько, чтобы завтра, выспавшись, с новыми силами ее опустить. Уполномочив Ахмеда нанять еще рабочих, я отослал людей домой.

Понедельник, 13 ноября 1922 года

Дневник: 11.00 — Ахмед сегодня прибыл к 8.30 — припозднился, зато привел с собой шесть человек. Пятерым я выплатил жалованье за весь срок, два новичка получили деньги за сегодняшний день. Мы только что опустили дверь на крытый настилом транспорт, разом почти расплющив валики. Дверь, по нашему единому мнению, весит, должно быть, около 2000 фунтов, мужчины, осторожно ее опуская, перенапряглись, двое новичков уковыляли, не в силах выпрямиться и схватившись за спины. Но вот работа сделана — и я тотчас шагнул вниз, в мою камеру, с электрическим фонарем. Смакую горячий, вязкий, застоявшийся за 3500 лет воздух. Дверь располагалась по центру одной из стен камеры, которых всего четыре, каждая стена — приблизительно 15 футов в длину и около семи футов в высоту. Все поверхности единообразны, из гладкого желто-белого камня. Что до предметов, стенных украшений, скульптурных групп, отпечатков ступней, богов-хранителей, стенных надписей — возможно, при последующей описи выявится то, что я один, с единственным фонарем, сейчас не в состоянии узреть. Пока же, исходя из увиденного, в порядке предварительной гипотезы осторожно предположу, что здесь всего этого, наверное, очень мало, и нельзя исключать даже вариант, что ничего из этого тут попросту нет.

Я пишу эти строки, стоя в помещении, которое в настоящий момент вынужден называть «Пустой Камерой» гробницы Атум-хаду. План ее таков:

Несмотря на мои недвусмысленные приказания, обнаружил, что в Пустую Камеру вошел Ахмед. «Вон! — закричал я. — Это место не терпит любителей». Он не сдвинулся с места, вообще не обратил на меня внимания, просто осветил фонарем стены. Я увидел, как его жалкий умишко наводняют предвзятые идеи. Вздохнув, он картинно шагнул назад. Ему-то какая разница? При повременной оплате чем медленнее движется дело, тем лучше. «На сегодня все, отправь людей по домам, — сказал я ему вдогонку. — Тебя и еще четверых жду завтра на рассвете». До конца дня мне следовало предаться размышлениям и провести скрупулезный анализ помещения.

Сейчас уже ночь. Я не сужу Ахмеда строго. Я тоже мог бы отчаяться и написать здесь вместо слова «успех» — «разочарование», не будь я осведомленнее его. Читатель, вдумайся: невежество Ахмеда и его детское, предсказуемое раздражение есть наилучшая защита, которую могли только измыслить архитекторы гробницы Атум-хаду. Я лежу на походной кровати при мигающем свете лампы — и ясно вижу назначение этой камеры. Представьте себе расхитителя гробниц в древности. Хотя нам абсолютно точно известно, что именно в эту гробницу расхитители не проникли, у архитекторов определенно имелся на их счет свой план. Итак — представьте себе архитектора, который готовится к встрече вора. Что до вора, вообразите человека вроде Ахмеда, который со своими подлыми дружками предпринял титанические усилия, дабы проникнуть за неподъемную дверь, о которой они узнали случайно либо хитростью. Добравшись до места окольными тропами, дабы не попасться на глаза каким бы то ни было властям, они наконец вламываются в переходную камеру последнего владыки Нила — и встречает их насмешливое извинение в виде пустой комнаты: «Здесь, каторжник, тебе ничего не светит, грабительствуй в другом месте». И никто, кроме остроглазого подельника, не заметит слабый абрис на задней стене — контур еще одной двери, при всем желании почти необнаружимой, однако бесспорно имеющейся. И даже Р. М. Трилипуш, по праву ставший цареоткрывателем, не замечал его до 20.00. Его рабочие ушли, а сам он пребывал в некоторой тревоге.

Филигранная работа долотом и щеткой, несколько забитых клиньев — и никаких сомнений не остается. Завтра мы проникнем еще глубже в замечательный лабиринт, сотворенный для нас нашим господином Атум-хаду. Его загадка, в свою очередь, является решением другой загадки, над которой ломал голову сам царь, остроумнейшим решением ужасающе запутанного, сложнейшего Парадокса Гробницы за всю историю этой фантастической страны!

Вспомним катрен 78 (есть в отрывках «А», «В» и «С», из книги «Коварство и любовь в Древнем Египте», «Университетское издательство Гарварда», 1923 г.):

Ни пес, зорчайший из салуки, ни сокол не увидят, нет,Как в рот и зад имею я Изиду по-грубому, без слов.Маат меня целует влажно слева, а справа — грудь Сехмет,Воры, предатели, враги пройдут над нами,                                       ослеплены безмерностью песков.

Замечательное, лучшее описание как Парадокса Гробницы, так и утех подземного мира! Да, древнего счастливца, если бы он нашел вход в пристанище Атум-хаду, ждала обескураживающе пустая камера, скорее всего, кем-то уже обчищенная. Выдвинем здесь гипотезу, как именно был разрешен в данном случае Парадокс Гробницы: предположим, человек, который запечатал вторую, внутреннюю дверь (дверь «В»), был по приказу Атум-хаду убит человеком, запечатавшим позже дверь «А», а тот, в свою очередь, пал жертвой третьего человека, который не знал ничего ни о местонахождении гробницы, ни даже о том, что стоит за убийством, которое он подрядился совершить. После смерти Атум-хаду в мир иной отправляются два человека, никак не связанные с царем, даже исполнители ни о чем не ведают; вряд ли хоть кто-то хватился этих двоих, когда на Египет пала тьма.

Завтра мы проникнем в царскую усыпальницу и прервем череду ненасытных наслаждений, которым Атум-хаду предается со своими вечными любовницами. Этой ночью, забывшись сном в Пустой Камере, я почти слышу его ровное дыхание: утолив страсть, он знает, что его приказы исполнены, люди умерщвлены, концы схоронены; что его женщины будут ублажать его всегда; что он перехитрил саму нашу злопамятную родительницу — Время.

Вторник, 14 ноября 1922 года

Ахмед вернулся, ходит пристыженный и довольный, что нашлась дверь «В». «Мой господин Трилипуш, ваш соколиный взор, ваш собачий нюх, сердце, что никогда вас не подводит, — пример для всех нас, вы олицетворяете собой все, чем англичане одарили Египет…»

Невзирая на колеблющийся свет фонаря и потогонный зной, мы снова взялись за работу и наметили контур второй двери. Мы проверили и перепроверили ее на предмет печатей, надписей, любого рода знаков и, к моей вящей радости, не нашли ровным счетом ничего; тем самым моя гипотеза относительно предназначения Пустой Камеры лишний раз подтвердилась. Я позволил каждому использовать увеличительное стекло, и шесть раз мы сказали одно и то же: пусто.