Александр Гумбольдт - Герберт Скурла

Взглянем же еще раз на важнейшие, подкрепленные итогами «азиатской поездки» составные части Гумбольдтовой концепции единства природы и космоса. Он первым указал на основополагающее значение почвенных условий и их влияние на людей, растения и животных и на условия развития органической жизни. Сравнивая между собой природу Европы, Америки и Азии, он стремился вскрывать закономерности в сфере воздействия земной коры на органическую жизнь. Для обоснования своих представлений о процессе образования земной коры Гумбольдт во время «азиатской поездки» особенно интересовался возрастной последовательностью залегания слоев, а также изучавшимися в каждой из трех частей света вулканическими явлениями. Огромная масса собранных за всю жизнь частных наблюдений укрепила его в правильности идеи вулканизма. «Эта глубокая внутренняя связь между столь многими явлениями, — писал он, — рассмотрение вулканической деятельности как действия земного ядра на кору Земли прояснили множество геогностических и физических проблем, считавшихся неразрешимыми». Вывод о том, что строение Земли является не только геологической, но и общефизической проблемой, был значительным прогрессом в научном познании.

Нептунист Гёте скептически отнесся к новейшим наблюдениям и мыслям вулканиста Гумбольдта. Хотя требование Гумбольдта «трезво принимать к сведению геологические предметы и только основываясь на них строить свои концепции» для его, Гёте, «церебральной системы» совершенно неприемлемо, как он писал 1 декабря 1831 года Вильгельму фон Гумбольдту, он все же «с истинным участием и восхищением наблюдал, как то самое, в чем я никак не мог себя убедить, у него выстраивается в стройную систему, опирается на огромную массу его знаний и скрепляется воедино силой его бесценного характера». Слова Гёте: «Тот, к кому я не могу подобрать эпитета», сказанные в этом письме, относились к младшему Гумбольдту; а в письме к Цельтеру от 5 октября 1831 года он называл Александра фон Гумбольдта мастером убеждения. «Я уверяю: наш завоеватель мира является, быть может, величайшим мастером живого слова».

Искусством этим Гумбольдт владел виртуозно. Карл Риттер, приветствуя «Центральную Азию» Гумбольдта как «важнейшую книгу, выходящую сейчас в Германии», писал автору: «Вы в курсе всех научных наблюдений, которые проводились в течение последних веков, и с присущей вам проницательностью вы всё умеете связывать воедино, и из собранных и изученных материалов вы часто извлекаете все новые великолепные мысли, с неожиданной ясностью высвечивающие исследуемое целое» [34].

Одним из ценных последствий «азиатского путешествия» Гумбольдта явилось создание целой сети метеорологических и геомагнитных наблюдательных станций, постепенно охватившей весь земной шар. При этом сначала думали не столько о привычной для нас сегодня службе погоды, сколько о сравнительном изучении причин температурных различий на Земле. Гумбольдт и сейчас продолжал неустанно работать над своими изотермами. И в европейской и в азиатской части России он нашел себе немало помощников, которым он оставил термометры с поручением сообщать ему результаты текущих замеров температуры. В Петербурге, в императорской Академии наук, с 1828 года работал бывший профессор физики Казанского университета Адольф Теодор Купффер, который стал едва ли не главной «движущей силой» в осуществлении подсказанной Гумбольдтом идеи устройства таких наблюдательных станций. Сеть этих станций впоследствии протянулась от Петербурга до самого Пекина и через Берлин была связана соответствующей западноевропейской сетью, а там, среди других ученых, с особым энтузиазмом трудился над обработкой получаемых результатов друг Гумбольдта Араго. Что же касается геомагнитных измерений, то Карл Фридрих Гаусс и Вильгельм Вебер в Геттингене разработали эффективную методику измерения сил земного магнетизма.

Однако это крупномасштабное начинание, имевшее огромную практическую ценность, рожденное и проведенное в жизнь именитыми естествоиспытателями, поддержанное многими правительствами и ставшее международным, не могло приобрести глобальный размах до тех пор, пока Англия и Соединенные Штаты Америки с их обширными территориями уклонялись от планомерных метеорологических и магнитных измерений. В конце концов Гумбольдт обратился в апреле 1836 года непосредственно к герцогу Сассексу, президенту королевского общества наук в Лондоне, с жалобой на то, что Великобритания, «ведущая страна в сфере мировой торговли и морского судоходства, до сих пор не принимает участия в этом большом научном движении». Спустя три месяца Гумбольдт с глубоким удовлетворением сообщал Гауссу, что ему удалось пробудить наконец «это королевское общество от зимней спячки и сомнамбулизма». Быстро одна за другой возникали теперь в Британской империи и в Америке те наблюдательные станции и посты, которые сейчас образуют своего рода фундамент разветвленной системы, одинаково важной для сельского хозяйства, судоходства и других видов международной службы погоды.

1830 год в Париже: «народ снова обманывают»

«Александр фон Гумбольдт снова в Берлине, но видеть его удается очень немногим», — писал Цельтер 1 февраля 1830 года Гёте. В прусскую столицу Гумбольдт прибыл 28 декабря 1829 года. «Занят он просто невероятно». Более, чем когда-либо, прусский король предъявлял на него свои права.

Пока Александр путешествовал по Уралу, его брату, которому друзья старались помешать «замуровать себя в Тегеле», было поручено возглавить комиссию, ответственную за внутреннее оформление построенного по проекту Шинкеля Нового музея. Александра предложили на пост директора этого музея. Мнение Вильгельма, что его брат «не может уклониться от этого поста», младшего Гумбольдта изрядно «испугало».

«Я, оказывается, должен оставить свое место в Париже, — возмущался он в одном из писем из Екатеринбурга, — должен спешно возвращаться на родину только затем, чтобы стать директором картинной галереи… и заниматься вещами, которые всему, что создало мне в мире репутацию, диаметрально противоположны! Это было бы слишком унизительно, и, если меня все-таки назначат, не спросив моего мнения, я решительно откажусь… Да я скорее покину эту страну, ибо, приехав сюда, я не подозревал о такой опасности. Я не только откажусь от директорского поста, но и от любого руководящего или постоянного председательского в любой руководящей комиссии».

Когда Фридрих Вильгельм III в сентябре 1830 года послал Гумбольдта в Париж с заданием установить прочные связи между домом Гогенцоллернов и домом Орлеанов, сменивших после Июльской революции во Франции Бурбонов, то ученый отправлялся в этот город, имея в виду, естественно, свои старые научные интересы, нежели интересы августейшего повелителя.

Гумбольдт не разделял бурного энтузиазма тех, кто возлагал на Июльскую революцию большие надежды. «Поверьте мне, дорогой друг, — говорится в одном записанном Варнхагеном высказывании Гумбольдта, обращенном к философу права Эдуарду Гансу, — что мои желания совпадают с вашими, но мои надежды очень слабы. Сорок лет я наблюдаю, как в Париже меняются властители, как их снова и снова свергают из-за их же неповоротливости, на их место приходят новые с новыми обещаниями, которые так же не выполняются, — и порочный круг замыкается. Я знавал большинство из этих знаменитых мужей, кого-то близко, среди них были и прекрасные, доброжелательные люди. Но они или не выдерживали, или становились не лучше своих предшественников, а нередко оказывались еще большими подлецами. Ни одно правительство еще не сдержало слов, данных народу, ни одно из них не подчинило свой эгоизм общему благу. И пока все будет оставаться так, ни одна власть во Франции долго не продержится. Народ по-прежнему обманывают и будут обманывать. Но потом он снова в очередной раз накажет своих обманщиков, — а для этого он достаточно зрел и силен».

В Париже Гумбольдт находился, так сказать, «бок о бок» с официальным прусским посланником фон Вертером, исполняя роль личного доверенного лица и корреспондента короля с осени 1830 до января 1831 года. После непродолжительного визита в Берлин, по дороге в который он посетил в Веймаре Гёте 27 января, он еще около двух месяцев пробыл в Париже и в конце апреля 1832 года окончательно выехал оттуда в Берлин.

Смерть брата

В Париже Гумбольдту становилось труднее, чем прежде, сосредоточивать свои силы на научных занятиях. Возложенная на него дипломатическая миссия обязывала регулярно появляться при дворе Луи Филиппа, где он стал чем-то вроде доверенного лица супруги наследника трона, одной из мекленбургских принцесс. Эта роль, а также неизменная его готовность помогать тамошним молодым ученым даже безо всяких просьб с их стороны создала ему репутацию человека, способного открыть «путь наверх» любому. Его назойливо обхаживали разного толка честолюбцы и карьеристы, молодые придворные, жаждавшие продвижения, и те, кто еще только мечтал приблизиться ко двору. Поскольку изменять своим принципам и отказывать нуждающимся в помощи было не в натуре Гумбольдта, а отваживать слишком надоедливых или бесцеремонных посетителей не позволяла его природная деликатность, то оставалось одно верное средство: скрываться от бесконечных визитеров хоть на время. Пришлось снять еще одну квартиру, где можно было уединяться на те недолгие часы, когда ему хотелось спокойно поработать или серьезно побеседовать с кем-нибудь из ближайших друзей-ученых на научные темы. Эта маленькая хитрость весьма себя оправдала, и он прибегал к ней и во время последующих приездов во французскую столицу.