Обещаю, больно не будет (СИ) - Коэн Даша

Порхнула к выключателю, а затем обратно и зажгла высокие свечи, стоящие в специальных подставках. Разложила по тарелкам горячее и салат, разлила вино по высоким бокалам, а затем подняла один фужер и выдохнула:

— За нас?

— За нас, — кивнул я в, казалось бы, тысячный раз и окончательно отключился от реальности, перебирая в памяти всё, что связывало меня с этой замечательной, доброй и светлой девушкой. И умоляя самого себя снова полюбить её.

Вот она перевелась из другой школы в наш восьмой «Б» класс, посмотрела на меня своими ясными глазами и села за впереди стоящую парту. Вот я принялся пялиться на неё во все глаза, а затем, не спрашивая, потащил после уроков её тяжеленный рюкзак до самого дома. А когда возвращался обратно, то глупо улыбался от счастья просто потому, что она не отказала мне этого сделать. Вот я подписываю для неё своим корявым, неразборчивым почерком валентинки на день всех влюблённых, а вот несу для неё букет тюльпанов на Восьмое марта и спрашиваю, будет ли она со мной встречаться.

Аня ответила согласием, а вечером я первый раз поцеловал её в темноте подъезда.

И всё у нас было хорошо. Мы окончили школу, поступили в институт, имели общий круг друзей и знакомых, наши родители уже вовсю дружили между собой и мечтали, что однажды мы с Аней поженимся и нарожаем парочку Стафеевых. Мы вместе отдыхали, занимались спортом, слушали одну и ту же музыку. И вообще, были на одной волне.

А затем в мою жизнь ворвалась Марта Максимовская и к чертям собачьим подорвала все мои планы на будущее, что я ревностно выстраивал годами. В первую нашу встречу я вспыхнул как порох, но ещё не понимал отчего именно. Во вторую я её возненавидел. Эта фурия бесила меня всем: тем, как выглядит, как говорит, как одевается, как смотрит в мою сторону. И как действует этот её взгляд на меня.

Я защищался, как мог. Я долгих три года пытался душить в себе малейшие чувства к Максимовской. Я культивировал к ней лишь ненависть, хотя не находил на то причин. Я делал это просто так. Просто, потому что надо. Просто для того, чтобы не было больно той девушке, что любила меня всем сердцем.

А потом я сорвался...

И превратился в конченого наркомана, который яростно пытается завязать, но всё равно жадно смотрит в сторону любимой дури. И ничего не было в моей жизни сильнее, чем желание снова прикоснуться к ней, к той, рядом с которой я чувствовал себя живым.

— Федь? — вдруг вырвал меня из мыслей тихий, но испуганный голос Ани, а я только сейчас понял, что перестал отвечать на её вопросы и вообще на неё реагировать.

Я — конченый мудак, сидел и вспоминал, как запредельно хорошо мне было с Мартой в ту единственную нашу ночь. Как ни с кем и никогда. Так бомбически прекрасно, что сейчас я готов был продать собственную почку, лишь бы всё это повторить. Хотя бы раз. И только с ней.

А не с той, что сидела передо мной и потерянно заглядывала в мои глаза. Потому что я её больше не любил. Я лишь помнил, что когда-то делал это, но сейчас был под завязку заполнен другим человеком. Без которого больше не хотел жить.

— Анют, — разбитой чашкой дрогнул мой голос, а её подбородок тут же задрожал, и она быстро смахнула со вспыхнувшей щёки солёную каплю. Ей было больно. Но и мне тоже, чёрт возьми!

Да только что я мог, если моё сердце само выбрало другую?

— Ты... ты пришёл расстаться со мной, да? — сорвалась в плачь девушка, а я не знал, как её утешить. Что нужно говорить в такой ситуации, когда на живую убиваешь ту, которая стала родной за эти годы?

А-а-а!!!

— Из-за неё, да? Той самой девушки, что...

— Ань, не рви себе душу. Я этого не стою.

— Стоишь, Федь, — скуксилась она, прикрыла глаза ладошками и расплакалась. Жалобно. Так, будто бы хоронила что-то самое дорогое в своей жизни.

— Прости меня, Аня. Прости, пожалуйста!

— Федь, ну я же люблю тебя... что же мне теперь делать, Федь?

Я сгорал изнутри. Мне было так стыдно перед этой прекрасной девушкой за то, что я не могу больше отвечать ей взаимностью. Но и иначе поступить я уже тоже был не в силах. Не получалось.

— Федя, пожалуйста. О господи, Федя...

Я же только встал со своего места, подошёл ближе и обнял худенькое тельце, что сотрясалось от горя и отчаяния. И я не мог оставить её сейчас одну. Лишь позволил выплакаться, а затем уложил Аню на диван, головой на свои колени и половину ночи гладил её по волосам, слушая тихие всхлипы.

Утром приготовил завтрак. Последний раз обнял на прощание. И ушёл.

Навсегда...

Глава 36 – Тупик

Ярослав

Я пустой.

Тогда, три с половиной года назад, сжигая собственноручно между мной и Истомой мосты, я был под завязку заполнен ненавистью, разочарованием, жаждой мести и больной одержимостью, которая без анестезии смешивала будто бы в блендере все мои внутренности.

Сейчас же от зияющей внутри меня чёрной дыры хотелось просто сдохнуть, потому что я понял, что сам же себя и привёл в этот тупик. В этот город, в котором жила девочка, которую я до сих пор отчаянно и всем сердцем любил. Бродил без неё в коматозе, а стоило увидеть её снова и мир, как по щелчку пальцев, вспыхнул яркими красками, на языке заискрил вкус жизни, а не горелый и тлетворный привкус пепла от давно сгоревших надежд.

Это всё она...

За что я в неё так втрескался на полной скорости? Когда именно? Где была эта точка невозврата? Я уже не помнил, когда она всадила крюк мне в сердце и приковала им к себе. Но до сих пор в ночных кошмарах я видел, как она снова и снова предаёт меня. Уже не потому, что я верил в ту сотканную вокруг нас ложь, а потому что отчаянно боялся по-настоящему стать для неё никем. Увидеть в её глазах абсолютное равнодушие. И понять, что я окончательно стал ее прошлым.

Что я чувствовал теперь, когда хлебнул этого дерьма в реальности?

Боль...

Страх...

Отчаяние...

И до сих пор любовь, такой силы, что мне казалось, я никогда не смогу вытравить её из закоулков своей чёрной души. Но я бы стал лучше. Стал! Если бы Истома только дала мне понять, что я всё ещё, хоть немного, но нужен ей. Долбанный шанс!

Но кому всрался тупой мажор, который сначала сыграл с ней в самую жестокую игру на свете, но на этом не остановился, а вывалил на её мать всю их личную жизнь, изгадил всё сокровенное, что было между ними, а затем опустил ниже плинтуса девушку, с которой ему было так хорошо, как ни с кем и никогда?

Вопрос риторический...

Чуть кряхтя, как старый дед, я сполз с кровати, попутно и, на всякий случай, проверил свой почти в хлам разбитый телефон. Глухо, как в тамбуре, не считая неотвеченных сообщений от Аммо — и снова насос за рёбрами затроил и заглох на пару секунд от разочарования, боли и тоски.

Не нужен...

Но я упорно решил себя добить, хотя наперёд знал, что именно меня ждёт. Я выполз в коридор и доковылял до ближайшего сестринского пункта, за которым сидела женщина неопределённого возраста и разгадывала судоку.

— Добрый вечер.

— Ах, Басов, голубчик, а ты это чего из палаты вышел? У тебя тело как котлетка, тебе бы лежать, а я по кнопке бы пришла, — запричитала женщина, словно заботливая матушка, и практически под руки повела меня обратно на мой топчан.

— Светлана вы, да?

— Светлана Геннадьевна.

— Ага. Скажите, Светлана Геннадьевна, а можно как-то узнать, кто приходил по мою душу с воскресенья? Может, звонил кто, здоровьем интересовался?

— Так ты же уже вчера у Раисы Сергеевны это спрашивал. Чего опять?

— А вдруг она ошиблась? Или кого-то пропустила?

— Ждал кого-то особенного? — улыбнулась женщина тепло, и я отвёл глаза, пряча в них свою подыхающую надежду.

— Да. Ждал.

— А чего сам ей не позвонишь тогда?

— Устал.

— Звонить?

— Мешать жить.

Зачем я говорил это совершенно постороннему человеку? Не знаю. Просто внутри меня было кровавое месиво. А я не понимал, что делать с этим состоянием. Куда бежать? Как его лечить? Или и вправду нужно было самому набрать Истому и спросить, задыхающимся от безысходности голосом что-то наподобие такого: