Замуж — никогда - Винк Таня

— Я не знаю, где моя мама, — сказала Соня.

— Как не знаешь?

— Она ушла, и все…

— Пропала без вести?

Девочка кивнула, и Женьке стало больно за нее.

— А моя мама умерла, когда я был маленький…

Соне стало жаль его. О своем отце Соня сказала, что вообще его не знает, а Женька сказал, что вспоминать об отце не хочет.

— Почему? — спросила Соня.

— Он был плохим.

На этом они закрыли больную для обоих тему. А однажды к ним подсела девочка из отряда, в котором были малыши, грустная такая, и говорит:

— Мама ко мне сегодня не приедет, ее папа побил.

— Как побил?! — одновременно воскликнули Женя и Соня, уставившись на малышку.

— Он ее все время бьет.

— За что?

— Бабушка говорит, что есть такие мужчины, которые… Ну, если он спит с женщиной, то уже ее не уважает. — Девочка побыла рядом с ними еще немного, понуро посмотрела на траву, поболтала худенькими ножками и сказала: — Пойду яблоки поищу. — И побрела в сад.

А Женя с Соней еще долго сидели — то разговаривали, то замирали в молчании, пытаясь разобраться в непонятной им, жестокой стороне мира взрослых, начисто лишенного справедливости. «Как можно бить женщину? Ведь твоя обязанность защищать ее, свой семейный очаг и детей», — в унисон повторяли двое пятнадцатилетних ребят с уже взрослыми, опаленными болью душами.

Женщина… Кто она для мужчины? Подруга жизни или контейнер для выращивания потомства? Что заставляет мужчину так себя вести? О, этого два юных сердца еще не знали, не понимали — они поймут это потом, когда вырастут: так вести себя мужчину заставляют трусость и страх. Откуда они берутся? Из детства. Конечно, это может усугубить первая несостоявшаяся близость — попытка закончилась неудачей, и все, с этой секунды все женщины — б… и проститутки, и никакая любовь, доброта и открытость не выковыряют из заскорузлой, мрачной души жажду все вокруг чернить и разрушать. И еще не раз отзовется эхо прошлого, раскалывая семью, разбивая сердца, уничтожая все светлое и принося в дом болезни. Как правило, страшные, неизлечимые. И болит не только тело, но и душа…

Сонина бабушка Люда на обычную бабушку была совсем не похожа. Крепко сбитая, белокожая, розовощекая, шумная брюнетка за пятьдесят, прекрасный кулинар, раньше работала операционной медсестрой в роддоме. После тридцати у нее развилась аллергия на химические препараты, которыми руки обрабатывают, и заведующая роддомом, Татьяна Яновна Гриценко, устроила Люду в регистратуру частной поликлиники и еще предложила у нее дома подрабатывать два раза в неделю, убирать и готовить. Люда согласилась, потому как Татьяна Яновна была не жадная и не только хорошо ей платила (и это было существенным подспорьем для их семьи), но и разрешала у нее обедать. И вот как-то в начале весны подходит к Людмиле главврач и говорит:

— С тобой директриса нашего лагеря хочет побеседовать. Вот телефон, позвони, — и бумажку сует.

Люда этот лагерь знает — дочку туда много раз отправляла и с директрисой, конечно, тоже знакома. Позвонила, а та ей сразу:

— Люда, я была в гостях у Татьяны Яновны. Скажу тебе честно: давно я так вкусно не ела. Вот что, давай на лето ко мне поварихой. Платить буду хорошо, домик дам отдельный, можешь дочку с собой брать.

Люда растерялась:

— Так я же работаю…

— Ничего, в сентябре вернешься в поликлинику.

— А Татьяна Яновна?..

— Она согласна отпустить тебя на три месяца.

— Так я же на такую ораву никогда не готовила!

— Ничего, научишься, у тебя еще два месяца впереди. А я пока займусь твоим дипломом.

— Каким таким дипломом?

— Поварским. Короче, Людмила, будешь у меня шеф-поваром, — отрезала директриса. — Ты пока почитай «Кулинарию», выпущенную в одна тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, лучшей книги еще не придумали, вопросы подготовь, а я тебе встречу с настоящим поваром устрою.

Люда ахнула. Она позвонила Татьяне Яновне, все ей рассказала и посетовала:

— Да как же я вас оставлю?

— Ничего, летом я как-нибудь перебьюсь, найду кого-то, но в сентябре жду тебя обратно, — ответила Татьяна Яновна, едва зубами не скрипя от злости.

Ей бы очень хотелось послать директрису лагеря подальше, но та приходилась двоюродной сестрой заместителю начальника облздравотдела, так что ничего не поделаешь…

Вот так Люда и стала дипломированной поварихой. Она завела огород, и весь персонал лагеря, а также дети, поев, в буквальном смысле облизывали пальцы. Директриса же нарадоваться не могла: Люда отличалась честностью, скромностью, простотой и какой-то детской доверчивостью. Все это было написано у нее на лбу крупными буквами. Радость была для нее не в том, чтобы побольше украсть — именно этим грешила предыдущая повариха, — а в том, чтобы повкуснее накормить.

В первый же сезон Люда заработала приличные деньги и смогла купить то, в чем долго себе отказывала, — стиральную машину и кое-что из одежды. Осенью она вернулась в регистратуру, а со следующего сезона трудилась в лагере с апреля до сентября. Директриса предлагала зачислить ее в штат и работать круглый год, но дочка Люды в то время еще в школе училась. Вот вырастет, тогда другое дело, а пока что она должна быть рядом с ребенком. Поликлиника же находилась в квартале от ее дома, а до квартиры Татьяны Яновны было десять минут ходьбы.

Дочка школу окончила, и с помощью директрисы лагеря, вернее, ее двоюродного брата, Люда устроила ее в мединститут. Разумеется, не бесплатно. В общем, живи и радуйся. Но тут с Юлей, дочкой, стало происходить неладное — домой приходит поздно, бледная, ничего не говорит, в глаза не смотрит. Люда раз к ней с вопросами, другой, а та:

— Мама, у меня все хорошо.

Проходит месяц, два, дочка все худеет и вообще перестала разговаривать с матерью. Люда снова к ней:

— Юлечка, ты нездорова, тебя надо обследовать. Завтра я позвоню в студенческую поликлинику, я знакома с заведующей, пойдешь к ней.

— Не пойду! — рявкнула Юля.

Люда даже села, поймав какой-то дикий, иначе и не скажешь, взгляд дочери.

Юля закрылась в комнате, а Люда с мужем всю ночь не спали, гадали, что с ней.

— Я схожу в институт, — сказал муж утром. И пошел.

А через час прибежал в поликлинику к жене, с красным лицом и выпученными глазами.

— Давай выйдем.

Вышли на улицу, стоят под зонтиком — ноябрь выдался дождливым.

— Юлю отчислили из института, — говорит муж.

— Как отчислили? — Люда ушам своим не верит. — Она же зачетку мне показывала, там одни пятерки…

— Не знаю… Ее отчислили за неуспеваемость.

— Куда же она каждый день ходит? — Люда во все глаза смотрит на мужа.

— Мне это неизвестно…

Земля едва не ушла у Люды из-под ног. Она покачнулась, но муж не дал ей упасть. Оказалось, что все очень печально: оценки и подписи в зачетке Юля подделала, а на вопрос, куда она уходит по утрам, ответила таким тоном, будто ей не двадцать лет, а пять:

— В кино, кафе, а если погода хорошая, просто гуляю.

Они заперли дочку в комнате, мол, сиди, пока не одумаешься (за определенную сумму Юлю обещали восстановить в институте), а к концу вторых суток началось самое страшное — в наркологии это называется «ломка». Вот так Люда узнала, что ее дочь наркоманка.

Юлю поместили в наркологический диспансер, и уже оттуда Люде позвонила знакомая медсестра и сообщила, что ее дочь беременна… Юлю беременность интересовала не больше, чем погода на Марсе, ей было все равно — делать аборт или рожать. Она не знала, от кого этот ребенок, и вообще знать ничего не хотела, но Люда решила: ребенок должен родиться! И тут как гром среди ясного неба еще одна новость — у Юли ВИЧ-инфекция…

Сонечка родилась здоровой. Без ВИЧ. О том, что может вылезти потом, Люда не хотела думать, она и так жила в постоянном страхе. Юля дочку грудью не кормила и, когда малышке было полтора месяца, исчезла, прихватив с собой кое-что из материнских украшений, кожаную куртку отца и столовый серебряный набор — вилки, ножи, ложки. (Набор этот Люда купила у врача, уехавшего в Израиль.) С тех пор в их семье начался ад, который, казалось, никогда не закончится. Ну что ты будешь делать, если родное дитя стоит перед тобой на коленях и просит спасти его, то есть дать деньги на дозу?