Наваждение Монгола - Анна Гур

И такая решимость во взгляде, что я понимаю, если Гун поднимется, простыни окрасятся в алый на этот раз по-настоящему.

– Я приду… приду…

Шепчу еле слышно.

Разворачивается резко, выходит, хлопнув дверью, а я цежу проклятия, глядя на закрытую дверь, давясь рыданиями и понимая, что будь у меня в руке нож, я бы не сомневаясь вбила бы в его грудную клетку. Там сердца нет. Пусто… А я… я любви его хочу. Чтобы полюбил меня так же, как ту, по которой носит траур…

Поднимаюсь в свою комнату, занимаю себя книжкой, которую одолжила у Рении еще пару дней назад.

Смотрю на часы, наконец, иду в душ. Вода не помогает отогнать мысли, которые закручиваются в странный исковерканный жизненный путь Монгола.

Я вижу его мальчиком, обреченным быть сильным, чтобы сносить упреки сверстников в том, что он приблудыш.

Ведь, если он вырос в традиционном обществе, то сносить пришлось многое, вот почему Гун научился себя защищать, выбивать право на жизнь, на будущее, а потом полюбил.

Эта мысль ядовитой иглой пронизывает разум, в висках начинает ломить, следующий этап его судьбы – болезнь матери и проступок, за который его наказали со всей строгостью.

Ну и самое ужасающее, это потерять свою любовь. Рения сказала, что та девушка умерла у него на руках, значит…

Прикусываю губу, догадка оглушает.

Значит, Айдаров приказал убить ни в чем не повинную девушку тогда, когда Гун вышел из тюрьмы.

Внезапно меня словно сшибает, не знаю, что происходит.

Перед глазами возникают руки в крови, мужские, и снег… много снега, он падает с небес огромными хлопьями и девственно-белое полотно окрашивается в багрянец, а где-то вдали я слышу вой раненого зверя.

Потому что человек так кричать не может…

Поскальзываюсь, почти падаю, хватаюсь пальцами за кран и заворачиваю вентиль.

Слишком бурно фантазия, видимо, разыгралась, но я почему-то четко понимаю, что девушку убили на глазах у Палача ровно тогда, когда он ответил перед правосудием за то, что совершил…

Ненависть застилает взор чернотой и сосредотачивается в чертах лица Мурата, в его темных холодных глазах.

Если человека судили, и он был освобожден, каким зверем нужно быть, чтобы поступить именно так…

Обматываюсь полотенцем и вхожу в спальню. На кровати лежит костюм для восточного танца. Беледи. Подхожу, рассматривая голубой наряд, украшенный по лифу камнями.

Прикусываю губу в нерешительности. Монгол знает, что я умею танцевать восточные танцы.

Когда мама была еще жива, она увлекалась беллиденсом, помню, как хвостиком ходила за ней, пока однажды она не взяла меня на занятия для девочек.

Воспоминания нагоняют слезы.

Эти танцы то немногое, что осталось у меня от прошлого.

– Ну хорошо, Гун. Будет тебе танец.

Проговариваю зло, сжимая кулаки.

– Устрою я тебе настоящую арабскую ночь.

Глава 25

Срываю бирки, надеваю костюм, он садится как влитой. Высиживаю положенное время и спускаюсь по лестницам.

Холл освещен легким приглушенный светом. В камине горит огонь и его мягкие блики рассеивают сумрак. На мгновение чудится, что я оказалась в восточной сказке.

Выхватываю взглядом Монгола, он сидит на диване в расслабленной позе, перед ним на столе стоит чай в традиционной чашке без ручки. Мужчина устроился на восточный манер, подогнув ногу под себя, полулежит, скорее.

Верхние пуговицы сорочки расстегнуты, волосы стянуты в неизменный хвост на затылке, в руке четки, которые он перебирает, пока взгляд медленно скользит по моей фигуре в провокационном костюме танцовщицы.

Лиф платья отделен от шаровар, тонкая прозрачная органза едва скрывает от взгляда мои ноги, а широкий пояс сидит низко на бедрах.

Когда одела это непотребство и взглянула на себя в зеркало, меня шокировал мой внешний вид, но действуя на поводу у злости, я распустила волосы и расправила плечи, взглянув на расшитый лиф, удовлетворенно кивнула. Такая я себе очень понравилась.

– Я жду, Алаайа, – тихий голос и я слышу музыку, мелодичную, восточную, с четкими ударами барабанов.

Бросаю взгляд на мужчину, не могу оторваться от него. Расслабленный Монгол ходячее оружие массового поражения. Смотрю в красивое лицо и заглядываю в янтарные глаза, отражающие пламя камина.

– Танцуй.

Приказывает и глаза вспыхивают, прикрываю веки, не хочу смущаться и на мгновения оказываюсь в темноте, которая мне так нужна, чтобы собраться.

– Я жду…

Низкий баритон отдает неровным биением сердца в груди. Этого приказа хватает, чтобы я откинула все мысли и почувствовала то, что, казалось, уснуло во мне на долгие годы.

Я ведь бросила танцы. Мамы не стало, и я разорвала свой костюм на мелкие кусочки, вымещая на платье всю боль и обиду.

Откидываю волосы за плечо привычным движением, словно отбрасываю надежды, живущие в моем глупом сердце, которое с каждым мгновением подпадает под магнетизм жестокого мужчины.

Отчетливо слышу в мелодии шум, словно дождевые капли молотят по барабанам. Опять улыбаюсь.

Забытое чувство единения с музыкой. Миг, когда чувствую себя действительно свободной от всех пут, от всех дум.

Есть только я и мелодия, которая отдает басами в кончиках пальцев, струится по венам, заставляет меня превратиться в дикую кошку, вольную и резвую...

Ловлю ритм бедрами, совершаю резкие выпады, превращаюсь в стихию, которая накатывает на меня наподобие волн, омывает.

В этом танце мой крик. Мое желание быть свободной. Я и забыла, что умею так двигаться. Разве что в клубе перед свадьбой отжигала так же, теряясь в своих ощущениях, в жажде быть спасенной от страшной участи стать женой Айдарова.

Там, танцуя на столе в угаре веселья, пока чужие руки оплетали талию и лапали, мне показалось, что я почувствовала острый, режущий взгляд.

Ровно как сейчас.

Распахиваю глаза и морок пропадает, когда встречаюсь с прожигающими глазами Монгола. Мужчина смотрит на меня чуть подавшись вперед, отслеживая буквально каждое мое движение. Как зверь следит за добычей, готовый накинуться.

Но в танце я становлюсь другой. Свободной и двигаюсь для себя, чтобы избавиться от страха, от боли и паники.

Неужели он и это продумал? Понял меня настолько глубоко?!

Дал понять, что могу быть свободной, впервые не думать ни о чем, кроме себя самой, своих чувств, желаний, стремлений…

Восточный мотив вливается в меня и мне почему-то кажется, что я та самая Шахерезада, рассказывающая свои сказки в надежде выжить, прожить еще хоть одну ночь. И так создается сказка длинною в тысячу и одну ночь…

Опять встречаюсь с янтарной бездной.

И в душе зарождается вопрос, а есть ли у меня с Монголом та самая тысяча и одна ночь?

Сколько проживет невеста Айдарова? Сколько времени мне отмерено?

Поднимаю руки вверх, приподнимаю то одно плечо, то другое, заставляя длинные украшения на лифе платья звенеть

Музыка струится на кончиках пальцев, которыми я начинаю щелкать, подбивая ритм, играю бедрами, рвано, резко.

И его взгляд подхлестывает, заставляет ощущать себя настоящей искусительницей. Именно сейчас для Монгола существую только я.

Чувствую это и улыбаюсь.

Наконец, вскидываю руки