Предел прочности. Книга четвертая (СИ) - Углов Артем

- Дамы и господа, почтенная публика, исключительно для вас и только сегодняшней ночью, в нашем замечательном заведении состоится дуэль поэтов. В поединке острого слова сойдутся…

Крупнолицый дядька, расположившийся на ступеньках одного из множества кафе, оглашает округу трубным гласом. Ему и мегафон не требовался, достаточно было набрать побольше воздуха в легкие.

Где ты продвинутое шестимирье с техническим прогрессом, шагнувшим далеко вперед? Тут не то что телевизионные панели с рекламой отсутствуют, неновой вывески не сыщешь. Как сказал бы Костян: «полный закос под старину».

Очень у них это уютно получается, с душою. Заведения словно соревнуются в наибольшей аутентичности прошлым векам, даже меню выставлены на улицу в виде черной доски, где цветными мелками указаны напитки и блюда, не всегда с ценами, но в обязательном порядке с украшательствами: рисунками разными и завитушками.

Я как-то поинтересовался у Поппи, откуда такая страсть к древности? На что услышал одно слово - богема. Этим термином объяснялась любая дикость, любая странная выходка местного населения. Толстяк плавает на надувном матрасе в фонтане – богема. И плевать, что из одежды на нем одни лишь трусы, толком ничего не скрывающие. Зато он громким, хорошо поставленным голосом читает «Оду Музе Пятикрылой». Вот если бы пьяный в стельку купался, тогда - да, тогда штраф и задержание по статье «нарушение общественного порядка», а так, не соизвольте гневаться, судари и сударыни, ибо инсталляция - акт творческого самовыражения.

Или взять одну не в меру активную женщину, выглядевшую словно алкашка с соседнего подъезда: всклокоченные волосы, пропитое лицо. Она разгуливала по бульвару в испорченной краской шубе и все завывала на разные лады. Я когда первый раз ее увидел, решил было, что местная сумасшедшая: пристает к зазевавшимся прохожим, распахивает песцовые полы, демонстрируя обвисшие груди и морщинистый в складках живот. Подошла и ко мне, обнажила чресла, проорав дурным голосом нечто нечленораздельное. Признаться, тогда порядком струхнул, и чуть в бега не подался. Мужики потом пояснили, что это местный композитор, выражает столь ярым образом протест против плагиата. И вовсе она не орет, а поет известную арию, которую украли у нее самой, полностью скопировав вступление и финал второй части. Я-то наивным образом полагал, что женщина выступает против убийства диких животных или глобального изменения климата, а тут вон оно что. Хоть бы пояснительную табличку на шею повесила или озаботилась наличием нижнего бельем.

Хвала Вселенной, сегодняшняя прогулка обошлась без странных персонажей. Публика по большей части встречалась приличная, без лишней эксцентрики в элементах одежде. Присутствовали и совсем степенные граждане, во фраках и цилиндрах на голове - эталон английских джентльменов конца девятнадцатого века. Странно, обычно местные жители выглядели менее претенциозно.

- Сегодня суббота, очень много приезжих с центра города, - охотно пояснила Юлия.

Ну тогда понятен консерватизм в выборе нарядов и оживление, царящее среди местных торговцев. Двери множества заведений гостеприимно распахнуты, наружу вырываются сгустки света, обрывки мелодий и дурманящие запахи еды.

- Главное, чтобы не было того толстяка, в стрингах, - бормочу я, и Юлия смеется. Она уже слышала несколько вариаций данной истории и даже пару раз подтрунивала надо мною: весело и совсем не обидно. Через полчаса прогулки на свежем воздухе девушка стала забывать о собственных страхах: на губах появилась улыбка, а смех звонким колокольчиком разносился по округе.

- И что, совершенно ничего не нравится из моего творчества? – приставала она с вопросами, делая вид, что разозлена и обижена одновременно.

- Однажды я слышал мелодию, которую играли на фортепиано в репетиционном зале.

- Что за мелодия?

- Не знаю, красивая такая.

- Напой, - девушка требовательно сжимает мою ладонь.

- Как же я напою, если она без слов?

- А ты попробую мотив.

Попробуй, легко сказать… Это конечно не концерт Рахманинова для фортепьяно с оркестром, но тоже не просто.

Я отхекался, разминая связки и издал ни на что не похожую серию звуков. Девичий смех вспыхнул в ночи яркими искорками, а случайные прохожие начали удивленно оглядываться.

- Ха-ха, - передразнил я, - очень смешно.

Пытаюсь освободить руку, но Юлия и не думает отпускать, лишь крепче стиснув пальцы.

- Уитакер, ты и вправду ужасен, но я узнаю эту мелодию.

- Да?

- Да, только тебе не скажу.

- Это еще почему?

- Потому что она для «своих». Есть очень личные вещи, которые я никогда не исполняю на публике.

- И как же мне тогда её услышать?

- Стать своим.

- А что для этого нужно сделать?

- Дай-ка подумать, - девушка сделал вид что задумалась, даже коснулась подбородка пальчиком свободной руки. – Для начала перестать подслушивать под дверью репетиционного зала... Потом завязать с пением и глупыми шутками, и… и спасти мне жизнь.

- Как-то сложно, - признался я.

- Эй, ты же мой телохранитель, это твоя прямая обязанность.

- Я про пение: не могу остановиться, особенно когда в душевой. Да и со словами у меня куда лучше получается - послушай.

Девушка ужаснулась, попыталась вырваться, но я лишь крепче сжал ладонь и затянул заунывную о распустившем когти вороне. И плевать, что прохожие оборачиваются, и смотрят удивленно. У вас тут на днях мужик плескался в бассейне в одних стрингах, так что ничего, потерпите.

Про визит в булочную мы совершенно забыли. Гуляли по улочкам, дышали свежим воздухом, пропитанным ароматами цветов, а еще запахами свежей выпечки, кофе и чутка корицы. Подшучивали друг над другом и грызли сладкие орешки, купленные по случаю в одном местном магазинчике.

Не заметили, как дошли до широкой аллеи художников, заросшей вековыми дубами. Мелкие камешки шелестели под подошвами ботинок, над головой едва слышно шумела листва: легкий ветерок таки сподобился посетить под вечер район Монарто. По краям вдоль бортиков расположились многочисленные мольберты, столы с кисточками и красками, карандашами всевозможнейших цветов и размеров. Мастера, именно так именовали себя сами художники, сидели на раскладных стульчиках, активно зазывая случайных прохожих.

- О, кого я вижу, сколь чудесная пара влюбленных! Вам непременно, юноша, слышите меня, сию секунду следует заказать портрет своей очаровательной спутницы. Санто ла витто… до чего изящные ямочки играют на щечках, когда дама изволит улыбаться, а эти по-аристократически тонкие линии носа. О, я уверен, под темными очками скрываются озера кристальной чистоты, - басил бородатый дядька, не хуже старины Герба.

Про парочку влюбленных, это он зря. Юлия, словно опомнившись, вырвала ладонь из моих пальцев и сделала шаг в сторону. Исчезла милая девушка, с которой гуляли по улицам, весело шутя и смеясь. С которой было хорошо, и которая напоминала о старых добрых временах, когда… а впрочем, не важно. Потому что на ее месте возникла стервозная и надменная госпожа Кортес Виласко.

- Возвращаемся в особняк, - отдала она приказ и решительно зашагала прочь. Пришлось прибавить ходу, дабы догнать.

Внутри неприятно саднила рана, словно это я был виноват в происходящем: воспользовался слабостью напуганной девушки.

В задницу все: богемное Монарто с его пирожками, гребаное поместье и гребаную работу вместе с гребаной хозяйкой. Сегодня же вечером иду к Майеру и пишу заявление на увольнение. Пускай дальше сами разбираются, ищут фантомных хакеров, а у меня Палач в «нулевке» объявился.

Зол, ох и зол я… Не пойму только на кого или на что: на Юлию, что шарахнулась от меня, словно от прокаженного, или на глупость ситуации в целом.

Догоняю девушку и дальше идем молча, по широкой аллее сквозь праздно шатающуюся толпу зевак. Теперь точно вижу, что это понаехавшие: не станут местные останавливаться перед двумя поэтами, затеявшими среди улицы дуэль четверостиший.