Ратоборцы - Алексей Югов

Андрей вспылил:

— Он отца нашего в Орде погубил, брата своего родного! Да что я, не знаю, что ли? Кто Федора Яруновича подослал, чтобы на отца нашего насочить хану? И он у меня за отца на свадьбе будет? Да никогда!

Невский гневно прищурился:

— Видно, он твоего отца только погубил, а моего — нет! Да и не столь дядя Святослав, как легат папский Плано-Карпини сгубил отца нашего в Великой орде, когда нарочно суседился к нему, чтобы татары подозревали. Или не знаешь?

И Андрей смирился. Во главе целого посольства он съездил в Суздаль к дяде — бить челом, чтобы тот соизволил не только приехать на свадьбу, но и согласился быть у него посаженым отцом.

Кичливый старик втайне был очень доволен. Любочестие всю жизнь одолевало его! Выслушав Андрея, он долго доил перстами свою могучую седую бороду и молчал.

— Да ведь как же мне, племянничек ты мой дорогой, на этакое великое дело потягнуть? — сказал он. — Ты ведь великой князь ныне!.. — Тут, сквозь слезу, глаза старика блеснули ненавистью, однако от попреков за отнятое у него княженье он сдержался и продолжал источать ядовитый елей самоуничиженья: — Я ведь вот и ко княженью тупой!.. А тут, шутка ли сказать, двадцать князей съедутся!.. Да и послы из чужих земель…

— Послов не зовем, — угрюмо прервал его Андрей.

Старик был этим обстоятельством разочарован. Однако он продолжил свою витиевато-уклончивую речь: что, дескать, не только одних князей да бояр, но ведь и горожан владимирских употчевать надо будет бесчисленное множество.

— Как бы и здесь мне, старику, не оказаться тупу! — ехидно закончил он.

Андрей, с трудом сдерживая гнев, сызнова принялся упрашивать.

Наконец спесивый и злопамятный старец сказал:

— Ну, ин ладно!.. Пожалуешь ко мне завтра со своими… в посольскую палату… А я с боярами со своими подумаю…

А наутро в престольной палате, сидя на престоле своем, в присутствии бояр, сидевших по лавкам, крытым зеленым сукном, Святослав Всеволодич торжественно принял племянника, стоявшего во главе целого посольства.

Андрей без труда разгадал тайный замысел старика. По обычаю, ему, Андрею, надлежало, прося старейшину рода в посаженые отцы, бить ему челом, то есть поклониться земным поклоном. Но, с другой стороны, он, Андрей, был теперь князем стольным Владимирским великим, и ему никак не след было бить челом перед князем подручным, каким являлся теперь Святослав Всеволодич, снова сидевший на своем старом, Суздальском княженье.

Введенный дворецким в престольную палату, Андрей, не останавливаясь, двинулся прямо к престолу под балдахином, где восседал дядя, и еще мгновенье — ступил бы на ступеньки трона.

Старик побагровел. Он кинул гневный взгляд на советников. Но никто не нашелся помочь ему.

Тогда Святослав Всеволодич, многоопытный в таких делах, сам нашелся, как предотвратить неудобное. Он поспешно встал с престола и пошел навстречу Андрею.

На дорожке красного сукна они встретились и троекратно расцеловались. А тогда и князю Владимирскому не поносно стало завершить свою почтительно-родственную речь родственным челобитьем.

Досадуя, что не удался его замысел, кичливый старик все же был растроган и, отерев выжатую слезу, перевел все дело на сугубо родственную задушевность.

— Что ж, Андрюша… — сказал он, привсхлипнув. — Не пощажу сил, не пощажу сил!.. Али я брату не брат? Мне Ярослав покойный, бывало, говаривал: «Уж ты, Славушка, моихто не оставляй — Сашу да Андрия, руководствуй ими!»

И старик обнял голову племянника.

Разное говорили в народе, глядя на свадьбу. Когда Дубравка выходила из церкви и шла к своей карете, женщины причитали:

— Ой да словно бы, из милости следочком до травки дотрагивается!..

— Да уж и где такая-краса родилася?

Хвалили и жениха. Однако вскоре присоединилось и осуждение. Прикрываясь углом головного ярчайшего платка, одна из стоявших на поленнице соседок говорила другой:

— А князь-то у ее, Андрей-то, слышь ты, по-за воротами охочь! Верь! Пьяница. Шальной. Хотя и князь.

Соседка вздыхала:

— Ну, тогда не видать ей счастья! Как, видно, в песне поется: соболиное одеяльце в ногах, да потонула подушка во слезах! Это уж горькое замужество, когда мужик от тебя на сторону смотрит!

— И не говори! Одна, видно, жена будет у него водимая да десять меньшиц!

— Ну и у нас есть которые по две жены водят. А он тем более князь!

Среди мужчин слыхать было и другие речи.

— Гляди, как бы за нами не прибежали — на свадьбу княжескую позвать!.. — сказал с издевкой один из ремесленников.

— Позовут, — ответил другой, — только кого — пиво пить, а нас — печи бить!..

Один старик стоял-стоял перед воротами, опершись на костыль, но потом, видно, разожгло ему сердце — смотреть на все это княжое да боярское богатство, — он плюнул себе под ноги и хотел уйти.

Другой старик окликнул его:

— Кум, ты куда?

Тот обернулся, глянул и, долго покачивая седой, лысой головой, налаживаясь говорить, вымолвил наконец такое:

— Нет, видно, правда на небо взлетела, а кривда по земле ходит!

И ткнул костылем почти в самое окно проезжавшей мимо раззолоченной кареты так, что боярин, выставивший оттуда красное, толстое лицо, откачнулся в темную глубь возка.

Другой старик, не то более осторожный, не то более благодушный, отвечал:

— А я вот на богатство не завидливый. Только сна с ним лишиться!.. Во гроб с собою и князья и бояре ничего не возьмут.

В это время, без шапки, словно на пожар, пробился к ним некий ремесленник и, запыхавшись, крикнул во всю мочь:

— Ставят!

— Полно!

— Ей-богу, ставят!

И все вместе, гурьбой, кинулись — проулками, огородами — к ближайшей соборной площади.

И впрямь ставили. Целый обоз телег, нагруженных бочонками и, пока еще замкнутыми, деревянными жбанами, тянулся вдоль улицы. Возле него шла сбоку охрана, в малиновых кафтанах и плоских суконных шапках, с длинными топорами на плечах.

Слегка осторонь от них шел Андрей-дворский. Против каждого десятого дома, по его знаку, возы останавливались, и на травку, возле ворот, сгружался бочонок. На десяток таких бочонков ставился один сторож — чтобы православные не разбили их до поры до времени.

В бочонках тех, в жбанах и в лагунах поплескивали и меды, и пива, и самргонное хлебное вино. То делалось и во исполнение слова, произнесенного Невским:

— Народ наш гуляния любит!

Добрая свадьба — неделю! А загул положили в первый же вечер, как прибыли от венца. Гулял весь Владимир.

А хмель-батюшка — богатырь, — он ведь не разбирает, князь ли, боярин ли, ремесленник ли, или же смерд-землепашец: валит с ног — кого наземь, на травку, а кого — на ковры да на расписной, кладеный пол, — только и разницы!

Озаряя, как на пожаре, ярким, с черной продымью, светом и дворцы, и терема, и лачуги, по всему Владимиру пылали всю ночь, непрерывно сменяемые, берестяные светочи. Чтобы самоуправцы не сотворили пожару, ведал сменою факелов особый слуга. Рядом с ним стояла кадушка с водой — гасить догоревший факел.

На улицах свет, так и в душе светлее. И владимирцы загуляли. Забыты были на этот час и земское неустроенье, и татары, и нужда, и недоимки, и насилие немилостивое от князей и от бояр. Били бочки. Черпали кто чем способен. И уже многие полегли.

Изредка, не смогший заснуть из-за рева и хохота, какойлибо ветхий старец выходил из калитки, накинув тулупчик, глядел вдоль улицы и, махнув рукой, опять удалялся.

— Такая гудьба идет! — сообщал он в избе старухе своей, тоже растревоженной.

Вот, озаряемый светом факела, лежит на брюхе в луже вина достойно одетый молодой горожанин. Он отмахивает саженками: якобы плывет. Он даже поматывает головой и встряхивает русой челкой волос из стороны в сторону, как взаправду плывущий.

Окрест стоящие поощряют и подбадривают его:

— Ну, ну, Ваня, плыви, плыви!.. Уж до бережку недалеко…

Парень как бы и впрямь начинает верить.

— Ох, братцы, устал!.. — восклицает он, приподымая красное дурашливое лицо. — Клязьму переплываю!..

…Плясали на улицах под свист, и прихлопыванье, и под пенье плясовых песен, и под звук пастушьей волынки, и восьмиструнной, с тонкими жиляными струнами, кобзы, вроде округлой балалайки.

Играли игры.

Успели подраться — и один на один, и стенка на стенку, и улица на улицу, и цех против цеха, и ремесленник на купца!

Однако надзор, учрежденный от князя, был настолько бдителен и суров, что изувеченных и убитых под утро оказалось всего какой-нибудь десяток.

Дворский в ту же ночь побежал доложиться о такой беде самому Александру Ярославичу.

Невский сперва нахмурился. А потом вздохнул и промолвил:

— Ну что ж!.. У меня, в Новгороде, редкое вече без того обходится!..

Всю ночь, как новобрачные прибыли от венца, во дворце великого князя гремел пир. Одних князей, не считая княжичей, было за двадцать. Никто не пренебрег приглашеньем — все приехали: и Полоцкий, и Смоленский, и Ростовский, и Белозерский, и Рязанский, и Муромский, и Пронский, и Стародубский, и Углицкий, и Ярославский, и прочие.