Ламмермурская невеста - Вальтер Скотт

Калеб был свидетелем этой сцены и не мог объяснить ее себе иначе, как тем, что между обоими семействами происходит сговор о брачном союзе и что сэр Эштон отдает за дочерью родовое имение Рэвенсвудов. Что же касается Люси, то, когда Рэвенсвуд обратился к ней с пламенными словами, моля простить его за неблагодарность и холодность, она только улыбнулась сквозь слезы и, протянув ему руку, сказала прерывающимся голосом, что бесконечно счастлива видеть примирение отца с человеком, спасшим ей жизнь. Даже многоопытный вельможа был растроган искренним и великодушным самоотречением, с которым пылкий юноша отказался от родовой вражды и, не колеблясь, попросил у него прощения. Его глаза блестели, когда он смотрел на молодых людей, очевидно любивших друг друга и словно созданных один для другого. Он невольно подумал, как далеко мог бы пойти этот гордый, благородный юноша там, где его, сэра Эштона, недостаточно родовитого и слишком осторожного по натуре, не раз, как говорится у Спенсера, «оттесняли» и оставляли позади. И его дочь, его любимое дитя, участница его досуга, возможно, была бы счастлива, соединившись с влиятельным и сильным человеком; нежной, хрупкой Люси, казалось, была необходима поддержка твердой руки и мужественного сердца Рэвенсвуда.

На какое-то время этот брак показался сэру Уильяму Эштону не только возможным, но даже желательным, и прошло не менее часа, прежде чем он опамятовался, вспомнив, что Эдгар беден, а леди Эштон никогда не согласится выдать дочь за Рэвенсвуда. Однако уже Этих добрых чувств, которым, вопреки своему обыкновению, невольно поддался лорд-хранитель, оказалось достаточно: молодые люди, приняв его сочувственное молчание за одобрение их взаимной склонности, решили, что союз их будет встречен с радостью. Лорд-хранитель, по-видимому, сам сознавал совершенную им тогда ошибку, ибо много лет спустя после трагической развязки этой несчастной любви предостерегал всех и каждого от опасности подчинять рассудок чувству, уверяя, что величайшим несчастьем своей жизни он обязан той минуте, когда допустил, чтобы чувство взяло в нем верх над эгоистическим интересом. Нельзя не признать, что если это было так, то он был страшно наказан за минутную слабость.

Помолчав немного, лорд-хранитель возобновил прерванный разговор.

— Вы так изумились, обнаружив во мне честного человека, что позабыли о Крайгенгельте, дорогой друг. А ведь он называл ваше имя в Тайном совете.

— Негодяй! — воскликнул Рэвенсвуд. — Мое знакомство с ним было самым непродолжительным; но, видно, мне совсем не следовало общаться с ним.

Я вел себя глупо. Что же он сказал обо мне?

— Он наговорил достаточно, чтобы возбудить опасения относительно вашей благонадежности у некоторых наших мудрецов, готовых по первому подозрению или навету обвинить человека в государственной измене. Крайгенгельт болтал какой-то вздор о вашем намерении поступить на службу к французскому королю или претенденту — я сейчас уже не помню подробностей, — но один из ваших лучших друзей, маркиз Э***, и еще одно лицо, которое многие называют вашим заклятым врагом, не пожелали этому верить.

— Я очень признателен моему достойному другу, — сказал Рэвенсвуд, — но еще более я благодарен моему достойному врагу.

— Inimicus amicissimus, note 27 — улыбнулся сэр Уильям, отвечая на его рукопожатие. — Этот молодчик упоминал также мистера Хейстона Бакло. Жаль, если бедный юноша попал под такое дурное влияние.

— Он уже достаточно взрослый и может обходиться без наставников, — ответил Рэвенсвуд.

— Да, лет ему вполне достаточно, но разума недостает, если он избрал этого мошенника своим fidus Achatus note 28. Крайгенгельт донес на него, и эта история имела бы очень дурные последствия, если бы мы не знали, с кем имеем дело, и прислушались к словам такого негодяя.

— Мистер Хейстон Бакло — честный человек, — сказал Рэвенсвуд. — Не думаю, чтобы он был способен на низкий или подлый поступок.

— Согласитесь, однако, что он способен на поступки весьма неблагоразумные. Не нынче, так завтра он получит в наследство отличнейшие поместья — возможно, он уж владеет ими. Леди Гернингтон, эта превосходная женщина — конечно, если бы не ее несносный характер, из-за которого она перессорилась со всем светом, — теперь, вероятно, переселилась уже в иной мир. Она очень богата: все ее родственники и совладельцы давно уже умерли, увеличив ее долю наследства. Я знаю ее владения, они граничат с моими; это превосходное имение.

— Я очень рад за Бакло. И был бы рад вдвойне, если бы с переменой судьбы он переменил бы также свои привычки и знакомства. К несчастью, появление здесь Крайгенгельта в качестве его друга не предвещает ничего хорошего.

— Несомненно! Крайгенгельт из тех, кто приносит несчастье, — согласился лорд-хранитель. — С таким приятелем легко можно попасть в тюрьму и даже на виселицу. Однако мистер Калеб, мне кажется, ждет не дождется, чтобы мы принялись за завтрак.

Глава XVIII

Останься дома, вняв совету старших,

Благ не ищи у очага чужого,

Наш сизый дым теплей, чем их огонь,

А пища хоть проста, зато здорова,

Заморская ж вкусна, да ядовита.

После завтрака сэр Уильям и Люси начали собираться в дорогу; воспользовавшись этим, Рэвенсвуд покинул их и отправился отдать необходимые распоряжения, поскольку сам также решил уехать из замка дня на два. Ему необходимо было предупредить Калеба, которого он, как и предполагал, нашел в его закопченной, полуразрушенной каморке. Обрадованный съездом гостей, верный слуга по-хозяйски прикидывал, на сколько дней при хорошем расчете можно будет растянуть оставшиеся припасы.

«Мистер Эдгар, слава богу, не обжора, — думал он, — а мистер Бакло уехал. Он-то, конечно, способен уничтожить целого быка в один присест. Кресс-салата, или, как у нас его называют, латук-травы.., да кусочка овсяного пудинга хватит хозяину на завтрак.

Он, так же как и я, непривередлив. На обед… Оленины, кажется, осталось совсем немного. Ну, ничего, ее можно поджарить на рашпере. Она отлично зажарится».

Подсчет трофеев был прерван Рэвенсвудом, решившимся наконец сообщить Калебу о своем намерении сопровождать сэра Уильяма в замок Рэвенсвуд и погостить там несколько дней.

— Избави бог! — воскликнул старик, и лицо его стало белым, как скатерть, которую он складывал.

— В чем дело, Калеб? Почему бы мне не посетить лорда — хранителя печати?

— О, мистер Эдгар! — воскликнул Калеб. — Я ваш слуга, и не мне учить вас, но я старый слуга — я служил вашему отцу, и деду; я видел лорда Рэндола, вашего прадеда, когда был совсем еще мальчишкой.