Национальная система политической экономии - Фридрих Лист

Очевидно, что культурой винограда, оливкового дерева и фабрично-заводской промышленностью может заниматься во Франции лишь то число людей, которым для прокорма и работы будет достаточно пищевых продуктов и сырья, произведенных самой Францией или же ввезенных ею из-за границы.

Таким образом, мы видели, что ограничительные таможенные меры не усиливают земледелия, а только переносят его из одной части страны в другую.

Если бы предоставили свободное движение торговле продуктами, соперничающими между собой, то ввоз этих продуктов, а следовательно, вывоз вина, масла и изделий мануфактурной промышленности, постоянно бы увеличивался, и в то же время население постоянно было бы занято возделыванием вина, масла и производством предметов мануфактурной промышленности благодаря, с одной стороны, тому, что оно получало бы в постоянно возрастающей пропорции пищевые продукты и сырье, а с другой — потому, что увеличивался бы спрос на его произведения. Прирост населения вызвал бы более значительный спрос на пищевые продукты и сырье, которые не привозятся из-за границы, так как это невыгодно, а производятся земледельческим населением страны, составляя как бы естественную монополию. Следовательно, земледельческая страна реализовала бы гораздо больше барышей. Спрос на земледельческие продукты, для добывания которых почва Франции особенно пригодна, превысил бы, под знаменем свободы, спрос, искусственно созданный запретительными мерами.

Один земледелец не потерял бы того, что другой выиграл, земледелие страны в его целом было бы в выигрыше, а еще более фабрично-заводская промышленность.

Таким образом, меры ограничения не только не увеличили земледельческое могущество страны, но, напротив, уменьшили его, и она, кроме того, уничтожила то фабрично-заводское могущество, которое развивалось вследствие одновременного увеличения земледелия в стране и ввоза пищевых продуктов и сырья из-за границы. Этими мерами достигли только возвышения цен в пользу земледельцев данной местности, но во вред другим, и в особенности во вред совокупным производительным силам обеих стран.

Непригодность этих мер в торговле земледельческими продуктами еще яснее в Англии, чем во Франции.

Правда, что хлебные законы вызвали усиленную обработку неплодородной земли на обширном пространстве, но это еще вопрос — остались ли бы эти земли необработанными без помощи хлебных законов.

Чем более Англия ввозила бы шерсти, строевого леса, скота и хлеба и чем более она высылала бы на рынок предметов фабричного производства, тем более увеличилось бы благосостояние ее рабочих классов. И очень может быть, что Англия удвоила бы, таким образом, число своих рабочих. Каждый из них, в частности, пользовался бы лучшим помещением, скорее мог бы разбить себе садик для собственного отдыха и нужд хозяйства и мог бы кормить себя и свою семью гораздо лучше и сытнее. Очевидно, что такой сильный прирост рабочего населения, увеличение его благосостояния и продуктов первой необходимости вызвали бы громадный спрос на те предметы первой необходимости, производство которых является природной монополией данной страны; и более чем вероятно, что при такой системе действий неплодородных земель обрабатывалось бы вдвое, втрое больше, чем это делалось бы при противоестественных мерах ограничений. Легко убедиться в этом, обратив внимание на земельное хозяйство в окрестностях каждого большого города. Как бы велико ни было количество выписываемых этим городом продуктов издалека, вы на расстоянии больше чем мили не найдете хотя бы куска необрабатываемой земли, как бы он ни был неплодороден. Пусть будет там воспрещен ввоз зерновых хлебов из отдаленных местностей и этой мерой достигнут только уменьшения народонаселения, его промышленности и благосостояния и заставят окрестных землевладельцев приняться за менее выгодные занятия.

Отсюда ясно, что мы совершенно согласны с господствующей теорией. Школа совершенно права, поддерживая положение, что самая широкая свобода торговли земледельческими произведениями, во всяком случае, приносит выгоды как отдельным личностям, так и государству вообще. Правда, производство страны может быть усилено запретительными мерами, но проистекающие отсюда выгоды только кажущиеся — не больше. Таким способом, говорит школа, дают лишь менее выгодное направление труду и капиталу. Но фабрично-заводская промышленность подчиняется другим законам, чего школа, к несчастью, не заметила.

Если, с одной стороны, система ограничений, приложенная к ввозу земледельческих произведений, вредит, как мы это видели, употреблению богатств и естественных сил страны, то, с другой стороны, приложенная к ввозу предметов фабрично-заводской промышленности в страну населенную, достаточно образованную и уже окрепшую, она призывает к жизни и деятельности массу естественных сил, которые в стране чисто земледельческой остаются всегда в бездействии. Если система ограничений по ввозу земледельческих продуктов останавливает развитие производительных сил страны не только в фабрично-заводской промышленности, но еще и в земледелии, то фабрично-заводская промышленность, созданная в стране с помощью ограничения ввоза фабрично-заводских изделий, оживляет сельскую промышленность совсем иначе, чем самая деятельная внешняя торговля. Если ввоз земледельческих продуктов ставит иностранца в зависимость от нас и отнимает у него средство самому заниматься этим производством, то мы сами благодаря ввозу продуктов фабрично-заводской промышленности становимся в такую же зависимость от него и, таким образом, лишаем себя средств сделаться фабрикантами.

Если ввоз пищевых продуктов и сырья лишает иностранца занятия и возможности прокормиться, то ввоз фабрикатов в нашу страну останавливает в одинаковой степени прирост населения и лишает его работы. Если ввоз пищевых продуктов и сырья распространяет влияние нашей страны на целый свет и дает нам возможность войти в торговые отношения со всеми народами, то ввоз фабрикатов ставит нас в зависимость от более развитой в фабрично-заводском отношении страны, которая может тогда обходиться с нами, как пожелает, точно так же, как это делает Англия с Португалией.

Одним словом, история и статистика подтверждают справедливость правила, формулированного министрами Георга I: что народы тем богаче и могущественнее, чем более вывозят продуктов фабрично-заводской промышленности и ввозят пищевых продуктов и сырья. Можно установить, как правило, что целые народы погибли из-за того только, что вывозили пищевые продукты и сырье, а ввозили исключительно продукты фабрично-заводской промышленности.

Монтескье, который лучше чем кто-либо до и после него понимал уроки, которые история человечества дает законодателям и государственным людям, прекрасно сознавал эту истину, невзирая на то, что в его время политическая экономия далеко не подвинулась так впредь, чтобы ясно выразить основы этой истины.

В противность химерической системе физиократов он доказывал, что Польша была бы гораздо счастливее, если бы совершенно отказалась от внешней торговли, т. е. если бы создала у себя фабрично-заводскую промышленность, обрабатывала бы свое сырье и потребляла свои пищевые продукты.

Польша только благодаря развитию фабрично-заводской промышленности, при посредстве свободных городов могла бы достичь сильной внутренней организации, иметь национальную промышленность, свободу и богатство, могла бы сохранить свою независимость и поддерживать свой политический перевес над соседними менее развитыми народами. Вместо того чтобы ввозить изделия фабрично-заводской промышленности, она (как Англия в то время, когда она находилась в аналогичном положении) должна была бы ввозить из-за границы капиталы и фабрикантов. Но дворянство ее предпочитало отпускать за границу бедные плоды труда своих крепостных и одеваться в более дешевые и красивые заграничные одежды. Теперь его потомство могло бы ответить на вопрос: нужно ли советовать нации покупать иностранные фабрикаты в то время, когда ее собственные фабрики еще не достаточно окрепли для того, чтобы соперничать с другими государствами в цене и качестве произведений. Пусть дворянство других наций вспомнит свое прошлое каждый раз, когда ему придет в голову возвратиться к прежнему феодальному порядку; пусть оно в таком случае обратит внимание на английское дворянство, чтобы понять, какую цену для крупного земледелия представляют окрепшая фабрично-заводская промышленность, гражданская свобода и богатство городов.

Не углубляясь в исследование вопроса о том, были ли в состоянии выборные короли Польши ввести торговую систему, подобную той, какую исподволь установили наследственные короли Англии, позволим себе предположить, что они это выполнили; не ясно ли, что такая система принесла бы польской национальности богатые плоды? Благодаря большим и промышленным городам королевство стало бы наследственным, дворянству удобнее было бы принять участие в законодательстве в верхней палате и освободить своих крепостных; земледелие развилось бы так же, как в Англии, польское дворянство было бы теперь богато и почетно, и Польша была бы достаточно могущественна, хотя, может быть, и не в такой степени, как Англия, для того чтобы распространить свое влияние на отсталые народы Востока. Лишенная фабрично-заводской промышленности, она распалась на части. Сама собой она не стала промышленной страной и не могла бы стать такой, потому что ее силы были бы постоянно парализуемы опередившими ее в развитии нациями. Без протекционной системы и под влиянием свободной торговли с более культурными народами, предположив, что она сохранила бы свою самостоятельность до наших дней, она могла бы дойти лишь до захиревшего земледелия, не стала бы богатой и могущественной и не приобрела бы никакого политического влияния.