Князь мира - Сергей Клычков

- Бодена-дочь, морозец! - обмахнул Федулка катанки у порога. -Здорово живешь, Мироныч… барыне наше почтение… два-полтора всего с кисточкой! - отвесил он обоим поклон.

Никита Мироныч выпялился на Федулку, от которого неуважительного, худого слова раньше не было слышно, Лукерья стала пугливо за мужа, а Рысачиха вздрогнула от такой Федулкиной веселости и облилась чернотою.

- Ты что… что это ты, собака?! - взвизгнула она. - Пьяный?

- Бодена-дочь, пьяный не пьяный, барыня, а… думаю выпить, - показал он на бутылку, - потому у нас седни праздник… уж такой, барыня, праздник… престольный! По всей-то волости люди в веселости!

- Ты что… что, - не подбирала барыня слов, задыхаясь и заглатываясь, - что… тоже выкупаться задумал?..

- Бодена-дочь… я уж, барыня, выкупился… выкупился! Да-а! А храбра курица на воробья, - показал он Никите Миронычу на Рысачиху.

Никита Мироныч по старой привычке протянул было руку, чтобы схватить Федулку за ворот, но на нее повисла Лукерья и оттянула его под перед, а барыня подняла трость и нечеловечьим голосом закричала:

- На конюшню подлеца, на правило!

- Бодена-дочь, руки коротки, - подошел Федулка и подал Рысачихе сверток в красном платочке, из которого белым ухом смотрела цидула о воле, - на… читай себе с богом!.. Мироныч, говори: Христос воскресе!.. Царь о нас вспомнил! Воля… воля, Мироныч, - бросился Федулка к Никите Миронычу, но тот опустил руки и поглядел на барыню пустыми глазами.

- Воля? Барыня… вроде как деньги-то вы не по правилу получили? Сразу две воли! Мне хватит одной!

Рысачиха оглядела мужиков потухшими глазами и схватилась за карман, а Лукерья замахала руками на мужа, испуганно моргая глазами:

- Пусть их, Мироныч… пусть пропадают! Все равно святой черт сказал, что половину отнимат…

- Молчи, - топнул Никита Мироныч. Лукерья присела, Федулка разинулся на них, не понимая, а барыня незаметно пробралась к двери и выскочила в сени. - Ату… ату! - весело крикнул староста, когда хлопнула дверка, и плюнул к порогу. - Вот, Бодена-дочь, дело какое: все вышли на волю задаром… а я за денежки… за кровные: пять соток отвалил… Ну что бы тебе прийти часиком раньше!

- Бодена-до-очь! - схватился Федулка за лохмы. - Пять соток!

- Во как! Ну да ладно… У меня зато крепче! А вдруг царь раздумает завтра… пришлет на попятный? А у меня эна-ка: на божнице! Спится да лежится спокойно!

Федулка мотнул Никите Миронычу в знак согласия рыжей гривой и поставил по средине стола непочатую бутылку:

- Ты-то не пьешь, Мироныч, а зря… Ну да шут с тобой… мы с Лукерьей уж выпьем.

Лукерья воровато посмотрела на мужа и на большом глиняном блюде вынесла алялюшки.

Трудно подчас на старой монетке, которая долго по белому свету ходила, то с труженым потом, то с разбойничьей кровью прилипая к человечьим рукам, разобрать, на какой стороне орел крылья расправил, на какой красуется царская плешь, то же случилось и со многими нашими понятиями и словами, ставшими теперь столь неудивительными и привычными в простом обиходе, что подчас на них, как и на хожалой монете, ни орла не видно, ни решки.

Воля!

Мы уже наполовину не слышим, какие горние трубы звенят в этом слове, сколь на высокий лад и голос шумит в нем радостный мир, как легко и привольно в синее небо вздымается солнце в проясненных глазах, как за ним катится из-за леса, куда притаился и спрятался мрак, безоблачный месяц, словно точеное колесо серебряной колесницы!

Воля!

Ох, сколь радостное, сколь могучее слово!

Кто волю не любит?

Любит зверь, любит птица, червяк и тот ее любит, и, пожалуй, меньше всех любит ее человек, придумавший рабство !

*****

Но что было делать Рысачихиным мужикам, за что было приняться, когда вышли они на свободу?..

Земля любит силу, из земли сила идет в человека, как соки по корням в деревья, но как же войдет живительная влага в корень осохлый, обрубленный топором дровосека, как земля приютит мужика, у которого обломаны руки и ноги?!

Оставалось одно: по-прежнему собирать подаянье!

А нищий человек как охотник - сегодня сыт, а завтра, может, зубы на полку, где подадут, а где и кулаков насуют за пазуху, вместо баранок, тут-то сообразительный, как оказалось потом, старичок Никита Мироныч и разглядел без очков свою выгоду, и что мало удалось у барыни по ее крутому карахтеру и нерасчетливому разумку, обмозговалось в седой голове у Никиты Мироныча как нельзя лучше: по выходе на волю, не теряя времени зря, схоронивши еще в селе Скудилище барыниного крестника, последыша-сына, должно быть с холодной купельной воды протянувшего ножки, после чего Лукерья так и осталась бы в петле, если бы не подоспел вовремя Никита Мироныч, - не теряя времени, Рысачихин староста обмекнул правильно дело и снял в долгую аренду у Николонапестовского монастыря местечко тут же за рощей и то ли и в самом деле на остаток от Недотяпиных золотых, то ли на прижитые за службу у барыни деньги, признанья о чем даже на том бы свете у Никиты Мироныча клещами не вырвать, - словом, как бы там ни было, но староста выгрохал пятистенную избу, открыл постоялый, потом с подачею чая и водки и при постоялом… нищее дело.

Поставил Никита Мироныч это нищее обзаведенье на широкую ногу: в кладовых, на чердаках - везде было насовано и навешано разного нищего добра, всего сотни на две, если какому-нибудь старьевщику даже сбазарить.

Смешно это сказать и подумать, а все же и нищему нужна подходящая сряда, а то подавать люди не будут: такая уж наша натура, всегда человек повне щупает человека глазами и редко заглянет в ту дырку, в которой, как таракан в пазу, сидит человечья душа, от которой чаще всего лучше отойти и отмахнуться, а в ин час хорошо склонить голову и подивиться!

…Чего-чего только не было припасено у Никиты Мироныча: и посохи с вырезанными молитовками и заговорами от разных болезней, и монашеские сутяжки, в которых у него ходили ерусалимщики, с поясами, поделанными из негодной изношенной сбруи, и разные отрепья, которым подыскать трудно названье, для монастырских местных попрошаек, в них долго не находишь, в такую одеву воробей влетит и вылетит и крылушком за ребрышко не заденет, на стенах висели разных фасонов вериги, с тяжелыми крестами и медными иконами, продетыми в чугунные кольца, имелось и фасонное платье, с заштопанными дырками, с латами из синей ряднины, в покрой под зажиточные зипуны и пестрядинки, в них стегали по всей Руси Миронычевы погорельщики, собирая милостыню с фальшивой бумагой, хотя, кроме шапки на голове, у таких мужиков на самом-то деле нечему было гореть, водилось и городское партикулярное платье, в нем нищенствовали по городам на чистых улицах, куда в рубище нищего не пустят, - но всего тут не перескажешь, об этом нищем дворе Никиты Мироныча у нас еще будет впереди разговор, когда дойдет очередь до истории Буркана и Рысачихиной дочки, а теперь ко всему только добавим, что Рысачихиным мужикам в подведенье Никиты Мироныча жилось все же во много раз лучше.

Никита Мироныч хоть и получал со всех прихожан немалый доход, но зато все были сыты, обуты, даже нищих девок выдавал Никита Мироныч и устраивал нищие свадьбы, отселяя из Скудилища к себе под бочок молодых в какую-нибудь конуру, выстроенную им под верную службу, долгую кабалу и покорность. Оттого-то со временем и образовалось около постоялого Никиты Мироныча целое село, по монашенскому прозванью Говейново, куда стали стекаться ночевывать разные молельщики, сходившиеся в монастырь на говенье.

Вот сюда-то и дунул Михайла (а впрочем… может, и не Михайла, а, как скоро увидим, может… кто… кто другой за него!) со своим сынишкой Мишуткой к нищему фабриканту.

Конечно, с таким рубликом, который был у Михайлы в кармане, прямая дорога куда-нибудь к более денежным людям, но, видно, уж столь велика сила привычки и наторной дороги, хотя бы, кроме вреда и убытка, эта привычка ничего не приносила… сюда же немного спустя как-то под вечер приволоклась и Секлетинья на богомолье в поминовение мужа, о котором она стала было рассказывать чертухинским мужикам, да мы ее перебили и рассказали, может, что и лишнее сами.

*****

Когда Секлетинья, сильно приуставши в дороге, подошла к селу Говейнову, за которым в последнем скупом лучике зимней зари сияли незыблемой синевой николонапестовские купола, спускался уже непогожливый вечер, на ночь, видно, сбиралась метель, и Секлетинья из последних сил, отпихиваясь молельным посохом, торопливо минула первый порядок села.

К Никите Миронычу вошла она на постоялый, когда уже совсем затемнило.

В хмуром сумраке прокопченной Миронычевой избы ничего уже было не видно… шуршали только тараканы по стенам, перегоняя друг друга, да где-то в углу повисал захлипистый храп, умиротворенно сливавшийся со стрекотаньем кузнечика.