Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

— Вопрос отложим до более полного сбора информации!.. Сейчас все свободны…

Я первым отворил дверь и вышел из комнаты, но застыл как вкопанный. Огромный зал с множеством горящих свечей сейчас погружен в мертвую тьму, осталась только эта небольшая часть, где по обе стороны от входа горят две большие свечи.

За спиной послышался сдавленный вскрик, это отец Аширвуд выдвинулся важно следом и замер в страхе. Отстранив его, начали торопливо выдвигаться и остальные члены совета приората. Лица сразу побледнели и вытянулись, в зале смертельный холод, колонны покрыты инеем, чувствуется движение ледяного воздуха.

Отец Мантриус вскричал громким голосом:

— Отец Ромуальд!.. Отец Рому…

Слева от меня прогрохотал недовольный голос:

— Чего орешь? Я не глухой.

Викинг в рясе, как он только здесь и появился, сдвинулся на два шага влево, осмотрелся и вдруг оказался в самом дальнем конце зала, как я понял, стараясь темную тварь держать между нами.

Оглядевшись, я увидел брата Целлестрина уже далеко от нас, так что тень в самом деле оказалась посреди строгого треугольника. Я не отрывал от нее взгляда, и снова меня пронзило странное чувство, что эта темная тварь смотрит на меня то ли за помощью, то ли за какой-то подсказкой.

— Постойте, — крикнул я, — позвольте мне, профессионалу, так сказать, по различным видам изничтожения и убирания…

Отец Ромуальд не двинулся с места, брат Целлестрин, тем более, сам в присутствии старших, не проявит инициативы, а приор сказал за моей спиной строго:

— Нужно всем троим…

— Нет, — прервал я и, повернувшись к тени, сказал громко: — Мы не хотим тебя уничтожать… да-да, некоторым хочется, но… перехочется.

За спиной услышал возмущенный ох со стороны отца Аширвуда, недовольные голоса приора и других священников, но я заговорил еще громче и отчетливее:

— Слушай только меня!.. Я понял, кто ты есть… и почему так присматриваешься ко мне. Мы не должны тебя уничтожать, ибо это… неправильно. Ты — часть души брата Целлестрина, и хотя не лучшая его часть, но все же часть… Мы не знаем, какие свойства понадобятся в будущем для выживания… для захвата новых земель в других мирах!.. и потому я говорю тебе — вернись к брату Целлестрину.

Отец Ромуальд прокричал со своего места трубным голосом:

— Что?.. Он же потеряет святость!

— Не потеряет, — отрезал я, — а потеряет… то и хрен с нею, такой куцей святостью.

— Святость, — сказал за моей спиной приор обвиняюще, — это святость!

— Святость, — возразил я, — должна быть гремящая и воинственная, а не сопли на киселе!

Темная тень начала концентрироваться в центре, со свода потянулась книзу огромная капля размером с черное озеро.

— Начинаем! — крикнул отец Ромуальд.

Он сдвинулся с места, я видел, как наклонился, словно лег грудью на невидимую подушку, я заорал:

— Остановитесь! Это все неверно! Вы умные люди или только ими кажетесь? Что вы как драчливые юнцы?

Ромуальд остановился, Целлестрин поглядывает на меня со страхом и надеждой. За моей спиной священники встревоженно переговариваются, что-то в охоте идет не совсем так, как предполагалось, только отец Мантриус смотрит на меня как на вождя, который знает, что делает, а им нужно только быстро и точно выполнять приказы, а обсуждать и критиковать после битвы.

— Ты должна вернуться, — сказал я тени, а брату Целлестрину крикнул: — Боишься испытаний?.. Боишься признаться, что шел не совсем той дорогой?.. Хочешь сказать, не справишься?

Отец Ромуальд прокричал:

— Что ты несешь?.. Тогда не мешайте, я сам ее уничтожу!

Тень стала еще чернее, но поднялась к потолку, так что весь свод оказался словно бы залитым толстым слоем черного дегтя.

Я сказал язвительно:

— Как, отец Ромуальд?

— Не знаю, — крикнул он в бешенстве, — но я…

— Что ж, — прервал я, — гоняйтесь за нею сами. Я в дурости никому не помощник.

Вокруг ахнули, отец Ромуальд побагровел, как бурак со снятой кожей, развернулся ко мне всем корпусом. Я ощутил, как по всему телу пробежали острые коготки, но не повел и глазом, а лишь сказал тени:

— Слушай меня. Они даже не понимают, о чем речь. А ты вернись! Да, будешь несвободна, однако… так у тебя будет больше возможностей. Святость, она не всегда святость… А человек не должен ограничивать себя одной святостью, иначе ничего в жизни не добьется и не получит!

Больше не говоря ни слова, я пошел через зал наискось, уже зная, что и тень не попытается напасть, и Ромуальд с Целлестрином вдвоем не смогут ее даже напугать.

В соседнем зале пусто, но дальше полдюжины монахов с ведрами в руках и тряпками на длинных швабрах старательно надраивают до блеска плиты пола.

Есть черная тень или нет, было написано на их сосредоточенных лицах, это дело старших братьев, они решают все, а для них самое важное в жизни — смирение и послушание.

На меня покосились недружелюбно, то ли как на грешника, раз уж не удостоен участия в их такой нужной, хоть и грязной работе, то ли с завистью.

Я узнал только брата Альдарена, помощника отца Мальбраха, елемозинария, но остальные выглядят как его близнецы, такие же смиренные, с потупленными взорами, послушные, какими мы хотели бы видеть разве что женщин.

— Бог в помощь, — сказал я бодро, — хотя, думаю, это сумеете и сами. Труд, знаете ли, тоже хорошо. Развивает, знаете ли. Из Адама сделал человека… В общем, у вас тоже есть шансы.

Брат Альдарен не понял, ответил сердито:

— Брат паладин… Вы уже несколько дней у нас, но еще никто не слышал, чтобы вы читали молитву!

— А что, — спросил я с интересом, — кто-то прислушивался?

— Прислушиваются, — ответил он с ноткой вызова.

Я пояснил кротко:

— Тот, кто громко читает молитву в надежде, что будет услышана лучше, принадлежит к маловерам, а также оскорбляет Создателя, подозревая его в тугоухости.

Монахи переглянулись, хотя теперь вижу по их нестриженым макушкам, что это не монахи еще, а всего лишь послушники.

Альдарен оскорбленно поджал губы.

— Брат паладин… конечно же, Творцу наши молитвы не нужны вовсе! Но они нужны нам.

— Мои?

— Наши!

— Зачем? — спросил я с интересом.

— Они позволяют нам сосредотачиваться.

— В основном, — ответил я, — все чего-то просят! Мне просить нечего, я получил от Создателя достаточно. Даже больше, чем надеялся, что меня страшит, понятно.

Он кивнул и сказал строго:

— Кому много дано, с того много и спросится.

— Вот-вот, — согласился я. — Вам хорошо, вам Всевышний ничего не дал, потому войдете в рай наряду с нищими и блаженными, так угодными Создателю. С них никакого спроса, а вот мне придется повертеться, как ужу на горячей сковородке, отвечая на каверзные вопросы биографии и не совсем трудовой деятельности…