Маркиз де Сад - Томас Дональд

В «Алине и Валькуре» маркиз то и дело приводит примеры, иллюстрирующие нелепость попыток ввести всеобщие законы морали. Представляется ясным, что кажущееся добродетельным в одной стране света, в другой будет выглядеть ужасным. Знакомый Сенвиля, Заме, с отвращением узнает изумившую его подробность: девушка во Франции, решившая уйти в монахини, восхваляется за добродетельность, в то время как мужчина, совершивший акт мужеложества, за это преступление предается казни. «Они же оба отказались от процесса продолжения рода», — говорит озадаченный дикарь. По его мнению и закону логики или природы, их обоих следовало бы рассматривать в качестве или добродетельных, или порочных людей.

Саду как философу, возможно, не достает стройности и тонкости взглядов. Но, занимаясь написанием романа, маркиз преуспевает если не в описании героев, то в описании идей, он нашел тему, которая сослужит ему хорошую службу. Добродетельный поступок по своей природе представляется бессмысленным. Более того, в мире, где правит то, что величается «пороком», сия так называемая «добродетель» противоречит естественному укладу, поэтому человеческое общество относится к ней неприязненно. Из этого можно сделать два возможных дидактических вывода: либо нравственность и религия отрицаются самими принципами природы, либо страдания добродетели ниспосланы Богом, чтобы при жизни она представлялась более восхитительной в горести и могла быть впоследствии вознаграждена.

— 4 —

Несмотря на страдания и унижения героини, в конце своего следующего романа Сад описывал торжество добродетели. «Злоключения добродетели», по большому счету, являлись оправданием религии и нравственности. Читателям, которые рассматривали книгу в качестве ироничного повествования, эти критерии казались простыми предрассудками. Вместо этого предлагалось особое, рассудочное удовольствие в преследовании и истязании невинных. И сие удовольствие становилось во много крат сильнее, если жертвой становилась молодая красивая женщина.

Какую бы цель не преследовал Сад, этот спор он довел до пункта, представляющегося у рационалистов и философов эпохи Просвещения точкой преткновения. Он утверждал, что нравственность, отделенная от религиозного или метафизического источника, должна засохнуть, словно срезанный цветок. В таком случае, моралисту ничего другого не оставалось, как вызывать к жизни законы природы или человеческие рефлексы. В естественном мире «Жюльетты» или «120 дней Содома» все дело состояло в моральной индифферентности, поэтому инстинкт человека мог толкать его либо любить и лелеять девушку, либо истязать и убивать ее. Утверждение, что инстинкт одного человека от природы является преступным, а другого — добродетельным, представлялось логически нелепым. Действительно, если всесильная и божественная власть больше не лежала в основе человеческого поведения, то такие понятия, как «добродетель» и «преступление», не могли иметь истинного значения, за исключением случаев, когда требовалось описать местные изменчивые традиции.

В мире своих произведений Сад выступал также в роли завзятого спорщика. Человечество должно сохранить в себе Бога и одобренную свыше мораль, в противном случае ему придется обходиться без них. Но компромисса быть не могло, как не могло быть тоскливого воззвания к природной доброжелательности людей. Построить гуманистическую этику без божественного одобрения, с точки зрения логики, столь же нелепо, как это отвратительно выглядит с точки зрения теологии. Мир без Бога и без божественного одобрения морали снизошел до сцен, которые сделали «120 дней Содома» и «Жюльетту» самыми скандальными книгами своего времени.

Истинными героями в этом новом мире беллетристики стали те, кто получал высшее наслаждение, насилуя, истязая и убивая свои жертвы. В таком обществе лицемерие и вероломство являлись чертами не только необходимыми, но и вызывающими восхищение. Революционеры и радикалы могут продолжать обличать королей и тиранов, предпринимать все возможное для их свержения, дабы установить новую демократию или народную республику, но помыслами подобных деятелей в мире художественного вымысла Сада руководит тщательно скрываемая зависть тайной полиции, мучителей и палачей, которые служат существующему тирану. В «Жюльетте» Боршам замечает: «Все дело в зависти, возбуждаемой от мысли, что безграничная власть находится в других руках. Но стоит им захватить главенство, как можно не сомневаться — питать ненависть к деспотизму они больше не будут. Напротив, эти люди обернут его в свою пользу с тем, чтобы получить наивысшее наслаждение».

На другом уровне, маркиз выразил философию, общую для художественных произведений восемнадцатого века. В заключении к «Злоключениям добродетели», основываясь на ужасах повествования, он делает вывод, что в безбожном, безнравственном государстве для человека существует единственная надежда — это создание мира, где правит порядок, установленный свыше. Согласно этой точки зрения, принципы морального поведения в обществе могут быть разрушены, так как имеют право существовать только на основе божественной власти. Амбициозное стремление рационализма восемнадцатого века, включая и взгляды Вольтера, состояло в желании отринуть существующую религию и все же избежать социальных последствий, которые сие отречение неминуемо повлечет. Где-то на среднем уровне должно существовать туманное и безобидное Высшее Существо или добросердечная религия Природы. По мнению Сада, этот уровень наиболее уязвим из всех. Бог и моральный хаос представлялись как две взаимоисключающие альтеранативы. Удобно было бы сказать, что маркиз однозначно склоняется к тому или иному выбору, но такой вывод оказался бы слишком поспешным. Он сохранил способность романиста покровительствовать лучшему и худшему, не отдавая своего предпочтения ни одному из них, но высказывая возможность божественного уклада, в то время как темное «альтер эго» стремится к удовольствиям моральной анархии.

«Злоключения добродетели» стали во время сочинения «Алины и Валькура» своего рода интерлюдией. Книга была написана в течение двух недель и завершена 8 июня 1787 года. Это короткий, остроумный философский роман, написанный в духе моральной иронии, столь характерной для его века. Сад одним из последних приобщился к традиции. В «Джонатане Уайлде» (1743) Генри Филдинг показал, что общественное величие является высшей формой преступности. Герой Филдинга имел немало общего с торжествующими негодяями «Злоключений добродетели». Вторым тщеславие человеческих желаний продемонстрировал в 1759 года Сэмюэль Джонсон в «Расселасе, принце Абиссинии». В тот же год Вольтер в «Кандиде» рассеял философский оптимизм, заключавшийся в том, что в этом лучшем из миров все делается во благо. Последователи данных авторов в восемнадцатом веке не сумели создать ничего подобного этим коротким, исполненным иронии художественным произведениям. В один ряд с ними можно поставить лишь «Иерихон» Сэмюэля Батлера, написанный в 1872 году. Сатира Батлера на Дарвина и эволюционную теорию описывает садовский мир позднего периода, в котором жестоко наказываются больные и несчастные, в то время как с преступником обращаются с симпатией и пониманием.

Сила короткого романа маркиза, как и других произведений, с которыми можно поставить в один ряд «злоключения добродетели», состоит в изящной красоте и немногословности, с каковой доносится до читателя единственная его мораль. В 1791 году видоизмененный и значительно увеличившийся в объеме, он появился под названием «Жюстина», Несколько позже, в 1797 году, роман преобразовался в раздутое повествование, названное «Новая Жюстина». Третья версия еще более раздалась от нудных, пространных рассуждений, навязчивых сексуальных ритуалов и описательных эпизодов, которые, ничего не привнося в сюжет, лишь разрушали первоначальную живость произведения.

В «Злоключениях добродетели» героиней является Софи, от имени которой ведется рассказ о ее страданиях. Повествование не обременено описательными излишествами «Новой Жюстины» Сада, по этой причине портреты преследователей Софи, написанные в яркой художественной манере морального гротеска, получились наиболее острыми. В эту галерею лиц входят Брессак с его женоненавистничеством и замыслом покончить с теткой; Роден, хирург, занимающийся этим ремеслом исключительно для удовольствия и испытывающий наслаждение при операциях на живых девушках; монахи Сент-Мари-де-Буа с их гаремом, состоящим из юных девочек. Хотя и здесь ощущается присутствие навязчивых идей Сада, определяющих драму, они тем не менее не выходят на первый план. Сначала Софи привязывают к дереву в лесу, и Брессак сечет ее, потом в Сент-Мари-де-Буа она подвергается всем формам сексуального надругательства. Следует сказать, по сравнению с более поздними версиями, автор не вдается в подробное описание актов насилия. Вполне понятно страдания девушки вызывают у злодеев чувство сардонической радости. Отец Антонен успокаивает Софи, говоря, что боль, которую она испытывает, не пропадает втуне, поскольку готовит его к получению высшего наслаждения.