Смерть в Сонагачи - Рижула Дас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо Махараджи оживила ухмылка.
— Ты когда-нибудь видела храмы Кхаджурахо? — спросил он.
Лали отрицательно покачала головой.
— На их стенах вырезаны тела, подобные этим, тела, занятые вечной забавой плоти. Люди не понимают секса. Мы созданы из секса. Даже боги. То, чем занимаешься ты, — вот в чем суть жизни. А теперь покажи мне себя такой, какая ты есть.
Он схватился рукой за край сари и сильно потянул. Его требовательность, последовавшая так скоро после проповеди, застала Лали врасплох. Она принялась распутывать ткань, обертывающую тело, выскальзывая из своего хлипкого защитного кокона. Заметив, что Махараджа наблюдает за ней, отвернувшись от экрана, Лали улыбнулась ему. Она могла бы воспользоваться его интересом. И пережить эту ночь.
Полностью обнаженная, она стояла перед ним в позе, выгодно подчеркивающей ее аппетитные формы, не забывая смотреть в пол, изображая скромность.
— Как тебя зовут? — спросил Махараджа.
Громкие стоны и вздохи троицы на экране заполнили комнату.
— Мохамайя, — ответила Лали, ощущая извращенную силу чужого имени и чужой истории, которую можно носить с собой, как талисман.
Ее собственное имя, как и история, принадлежали только ей и больше никому. Ее тело можно покупать и продавать, но имя — нет, судьбу — нет. Она никогда не слышала о Шахерезаде, но, если бы довелось, поняла бы, что рассказывание историй — это тоже способ выживания. Некоторые смерти невидимы. Колонизаторские попытки завладеть ее историей, когда разные инспекции привычно рассматривали ее судьбу под углом трагедии и травмы, приводили Лали в ярость. Поэтому она оставляла за собой право самой выбирать истории. Имена принадлежали погибшим девушкам. Так рождались их истории, истории мертвых. И все эти истории были правдой. Они рассказывали и о ней, и о ком-то очень похожем на нее. Когда теряешь все, твое имя и твоя история остаются единственной незанятой территорией.
Лали заставляла себя держаться. Чего она не увидела, так это приближения кулака, чей удар пришелся в левый глаз. Махараджа осмотрел костяшки пальцев, тряхнул рукой и засмеялся. Или скорее фыркнул от смеха, как ребенок, впервые услышавший звук разорванных крыльев насекомого. В первую долю секунды, когда боль еще только пробивалась в сознание, Лали увидела, как преобразилось его лицо. Он уставился на нее немигающим взглядом, и смех оборвался так же внезапно, как начался.
Монстр приподнялся на локте, и Лали заметила, как угрожающе напрягся мощный выпуклый бицепс. Выдерживая паузу, он разглядывал обнаженное тело Лали.
— Я знал одну Мохамайю. Она тоже приехала из дома Шефали. К сожалению, она умерла. Но она была очищена. И умерла целомудренной женщиной.
Голос звучал ровно, почти монотонно. Лали надеялась, что ничем себя не выдала. Он вполне мог говорить о другой Мохамайе, но Лали сомневалась в этом. Имя довольно редкое. Перерезанное горло и распухшее лицо Мохамайи вспыхнули в ее сознании.
Удерживая улыбку на губах, Лали приблизилась к монстру. Осторожно потянулась пальцами к шелковым красным шортам. Развязать их не составило никакого труда, и она бережно стянула единственный предмет одежды. Она не могла сказать по его лицу, что он на самом деле чувствует. В его глазах сквозило веселое любопытство, с каким простолюдины наблюдают трюки дрессированных обезьян на улице. Лали выдержала его взгляд, прежде чем опуститься ртом на его промежность. И тут мощная рука схватила ее за горло и дернула вверх. Махараджа улыбался ей. В следующее мгновение он отпустил ее, и Лали, хватая ртом воздух, закашлялась.
— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Мохамайя, — сказал монстр, и Лали оценила насмешливые нотки в его голосе. — Ты отдалась мне душой и телом. Я принимаю твое подношение.
— Я не отдавалась вам.
Удушье освободило что-то в ней. Но она напомнила себе, что не все притворства следует отбросить. Если она переживет эту ночь и, возможно, те, что неизбежно последуют, вот тогда можно мечтать о побеге, о свободе, даже если мечты эти несбыточны.
— Когда ты ступила в мой сад, ты отдалась мне, как и твои сестры до тебя, — сказал Махараджа, приподнимая лицо Лали на уровень своего лица. Его речь была мягкой, но хватка на подбородке Лали — жесткой, почти болезненной.
Лали прониклась смыслом его слов. Она улыбнулась. Коснулась его пальцев, убрала их от своего лица и скользнула руками к его промежности.
Махараджа перехватил ее запястья, завел ей руки за спину, свободной рукой сжал ее шею, улыбнулся и впился зубами в ее губы.
Он овладевал ею сзади, обрушиваясь грубыми, резкими толчками. Стоя на коленях, Лали попыталась наклонить голову вниз, ожидая увидеть потоки крови между ног, заливающие постель. Она не знала, не могла знать, настоящая ли будет кровь. И даже не могла предположить, хлынет ли ее собственная кровь или призрачная кровь Мохамайи, рожденная какой-то странной алхимией.
Кулак опустился на ее череп, и, схватив за волосы у самых корней, монстр несколько раз ударил ее головой о деревянную спинку кровати. Она зажмурилась и, прежде чем потерять сознание, обнаружила, что ее лицо тонет в море подушек, где каждый вздох был угрозой и подарком, на который она уже не надеялась.
Ранним утром Лали лежала без сна, уставившись на узоры из символов Ом[60], выбитые на панелях над ее головой. Она чувствовала, что одна сторона лица опухла. Попыталась пошевелить губами и обнаружила, что они будто склеены или зашиты невидимой нитью. Она все-таки заставила их приоткрыться, преодолевая быстро разрастающуюся панику. Коснулась щеки. Резкая раздирающая боль пронзила левую половину лица.
Лали не издала ни звука, но не могла остановить слезы, стекающие к вискам. Махараджа закинул в рот пригоршню таблеток в предрассветные часы, когда закончил с ней. Даже после того, как он вырубился, она не пошевелила ни единым мускулом, даже дышала через раз, не осмеливаясь показать страх или боль.
Перед тем как уснуть, он прошептал:
— Я — бог. Боги убивают смертных. Этой ночью ты можешь исчезнуть. Растаешь в ночи, как дым. — Он рассмеялся с каким-то детским восторгом — сама невинность.
Глава 37
Лали лежала на узкой кровати, уставившись в стену. Вокруг левого глаза разливалось черное пятно. Она то и дело притрагивалась к распухшему лицу, легонько клала ладонь на щеку, пыталась пошевелить мышцами и морщилась от боли.
Жирный геккон вышел из своего укрытия за узкой трубкой лампы дневного света на мятной стене. Он следил за стрекозой, что устроилась на
