Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома - Темби Лок

Черт, да ешь их все.

Остаток дня прошел без приключений, мы бродили от сувенирных магазинов к ларькам с мороженым и обратно. Зоэла захотела фигурку дельфина, высеченную из черного вулканического камня, который был здесь повсюду. Это был туристический китч, но я была счастлива ей угодить. Мы снова прошли мимо Рокко по краю толпы в порту. Он стоял, залитый солнцем, в слишком обтягивающих шортах, забалтывая туристов. Мне стало жаль парочку блондинок двадцати с чем-то лет в топах-бикини, с которыми он разговаривал.

«Возвращайтесь на лодку, девочки, – хотелось мне сказать. – Поверьте, он не стоит даже песка, на котором вы оставляете свои следы».

На закате мы с Зоэлой забрались обратно на паром. Когда он вышел в открытое море, капитан пустил судно холостым ходом, вдоль янтарного неба, окрашенного заходящим солнцем. Стоя на переполненной людьми палубе, мы наблюдали за извержением вулкана. Раскаленный жидкий камень, внутреннее ядро земли, бил фонтаном в небо со всем своим сиянием. Дрейф в открытых водах и наблюдение за тем, как земля выкашливает свои расплавленные внутренности, отсылая их в небо, раскрыли мое сердце так же широко, как и в день, когда родилась Зоэла. Вероятно, это было самое зрелищное впечатление от природы из всех, что мне довелось увидеть. Я застала землю в процессе созидания, став свидетелем геологической истории. Я крепко держала Зоэлу и прижимала к себе Саро в медальоне на шее. Я чувствовала, что он с нами, свидетель жизни своей жены и дочери здесь и сейчас. Мы были своего рода выжившими. Мы хранили свой собственный секрет жизни и того, что имеет в ней наибольшее значение.

И этот секрет, это глубочайшее понимание постоянства природы и противоположной ей неустойчивости человечества были тем, что, как я надеялась, поможет нам в итоге вернуть наше равновесие.

После того как солнце село и мы снова поплыли, Зоэла заснула у меня на руках. Я смотрела в иллюминатор нижней палубы на черное море, подсвеченное только лишь волнистой полоской лунного света. И хотя было невозможно разглядеть что-либо, я продолжала смотреть. В темноте я видела осколок луны, танцующий на воде. Это была наглядная метафора того самого момента моей жизни – фрагмента света и тьмы. Я надеялась, что следующий мой путь будет освещен так же, как луна освещала эти волны.

Горький миндаль

– La lingua va dove manca il dente. – Язык идет туда, где зуб отсутствует, – сказала мне Нонна, когда мы сидели и разговаривали на кухне перед ее полуденной молитвой в церкви.

Мы с Зоэлой через неделю возвращались в Лос-Анджелес, и Нонна рассказывала мне историю из своего детства про мальчика, которому нравилась девочка, которую не одобряли его родители. Однажды он увел девочку без сопровождения в поле за городом. Они провели там день, в старом стойле для мулов, и вечером он вернул ее родителям. На Сицилии времен детства Нонны это приравнивалось к побегу. И означало, что пара должна пожениться, поскольку целомудрие девочки теперь было под вопросом. Начнутся слухи и сплетни.

Когда парень вернулся домой, его разгневанные родители заперли дверь, чтобы он не вошел. Они выкинули через окно его одежду и подожгли ее. Он больше никогда не возвращался домой. А семья девочки не позволила ему жениться на ней. Он был обречен на жизнь в одиночестве. И так жил до тех пор, пока не умер. Нонна, рассказывая эту историю о несчастной любви, варианты которой существовали в любом маленьком городке Сицилии, подвела итоги этой пословицей про язык и отсутствующий зуб.

Я была заинтригована ее пересказом. Смыслов у рассказа было множество, а звучащий от Нонны, в свете нашей личной истории, он, бесспорно, приобретал огромную значимость. Нам удалось избежать участи той семьи, поднявшись над жизнями, которые разыгрывались, словно роли в сицилийской пьесе о морали. Мы преодолели отчужденность, не было одежды, сожженной на улице. Место, где мы находились в тот день, больше всего соответствовало части истории про мальчика, который провел свою жизнь, гоняясь за тем, что он потерял: семьей, девушкой, своей честью. Она рассказывала мне, что в течение жизни мы повторно возвращаемся к пустым местам. Это было ее понимание горя. Мы всегда пытаемся примирить наши воспоминания с реальностью. Зуб был метафорой для всех пропавших вещей, которые мы потеряли в этой жизни.

Пересказ историй, в частности старых историй и сказок из жизни Сицилии, был особенной связью между Саро и его мамой. Им нравилось повторно навещать сицилийскую историю через устные традиции. И сейчас она делилась похожим моментом со мной. И хотя мне пришлось просить ее говорить помедленнее, повторять некоторые слова на диалекте, переводить отдельные предложения на итальянский, она хотела это сделать. Я не была ее сыном, но я могла ее слушать. Это давало нам способ заполнить молчание, которое мы учились преодолевать. Нонна любила делиться мудростью в контексте старых притч. Я догадывалась, что невысказанная мудрость этой истории также состояла в прощании и жизни с чувством утраты. Через неделю нам предстояло попрощаться друг с другом. И приближающийся отъезд занимал большую часть моих мыслей. Ранее в тот день она спросила, начала ли я уже собирать чемоданы. Для американки типа меня это могло показаться чрезмерным, но каждое лето она заставляла нас собирать вещи так, чтобы они были полностью готовы за два дня до отъезда.

– Подумай, что ты хотела бы оставить здесь, – сказала Нонна. Эта фраза осталась висеть в воздухе.

За три недели, проведенные в ее доме, я начала чувствовать новую связь с ней, сформированную благодаря нашим общим обстоятельствам и любовью к Саро. Я стала более привычной к нашим периодам молчания. Я уважала то, как она говорила мне не плакать, если нахлынули эмоции: «Se cominici tu, non posso fermare. – Если ты начнешь, то я уже не остановлюсь никогда». Она повторила это несколько раз за время моего пребывания в гостях. Она не отрицала моих чувств, но также доводила до моего сведения, что для нее это тяжело. Она старалась, как могла. Я догадывалась, что она предпочитала плакать одна, один раз я это заметила, когда она перебирала четки.

Я была ничем не лучше, часто плача по ночам после того, как Зоэла заснет. Прощания никогда не давались мне легко. Но мысль о том, что мы с Зоэлой вернемся в Лос-Анджелес, в пустой дом, к рутине коммерческих прослушиваний и ужинов в одиночестве, была почти парализующей, несмотря на то что я готова была вернуться обратно в свою