Призраки Черного леса - Евгений Васильевич Шалашов

Поляна казалась идеальным местом для стоянки — сочная трава, по дну небольшого овражка течет ручей, а на опушке полно сухостоя. С четырех сторон, словно часовые, стояли деревянные кресты — покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Чувствовалось, что люди сюда заходят нечасто. Обычно на подобных стоянках земля вытоптана до черноты, а за дровами с каждым разом приходится ходить все дальше. Тут же — холодные, размытые дождями кострища, не видевшие огня года два, мелкий кустарник, крапива.

Мы расседлали коней, сложили поклажу. Я с наслаждением скинул на землю надоевший шлем, расстегнул ремешки на кирасе, принялся сдирать насквозь пропотевший поддоспешник.

— Эх, баро, надо ли мучиться? — не удержался цыган от подковырки. — Весь мокрый, вонючий, словно не рыцарь ты, а козел.

— Понюхал бы, как после трех-четырех дней дороги рыцари пахнут, — усмехнулся я. — Любой козел от зависти удавится.

Томас принялся рубить деревья, а мы с цыганом таскали их к старому кострищу с края поляны. Топлива нужно было заготовить побольше, чтобы хватило на всю ночь. Когда куча хвороста стала ростом с меня, решил сполоснуться в ручье, а Томас принялся кашеварить.

Свежий и умиротворенный, я вернулся назад. Глянул — чем там заняты наши кони? Полагал, что Гневко уже закончил ухаживания и перешел к активным действиям, но гнедой вел себя, как подобает воспитанному жеребцу, — сначала позволил новой подруге отдохнуть и пощипать травку.

— А коня я у тебя все равно свел! — вдруг заявил цыган, ткнув грязным пальцем в кобылку и жеребца, начавшего ритуальное ухаживание — Гневко тер свою шею о шею кобылки, а та застенчиво принимала знаки внимания. — Пусть не самого жеребца, а семя его.

Вот уж чего-чего, а семени нам не жаль. Если бы жеребята могли говорить, из желающих назвать моего гнедого папашей выстроилась бы очередь.

— Свел, — согласился я, отворачиваясь к костру и увлекая за собой Зарко. — С кобылой ты его свел.

Гневко, в отличие от своих собратьев, равнодушных к человеческим взглядам, не любил, если за ним наблюдали в интересный момент. И я его понимаю.

— От твоего жеребца у красавицы такой жеребчик будет — ай-люли!

— А если кобылка? — усмехнулся я.

— Жеребчик будет, — твердо сказал Зарко, а я не стал с ним спорить.

Вот наконец-таки настало время, которое любят все путешественники и странники, — ужин.

Мы ели из одного котелка вкусную пшенную кашу, щедро сдобренную шкварками, закусывая хлебом, испеченным Курдулой. Когда котелок показал дно, самый усердный из едоков (могу даже не говорить кто, это и так понятно) старательно вычистил остатки корочкой хлеба и сыто отвалился в траву.

— Зарко, тебе мыть посуду! — приказал я. Если цыган не удосужился взять харчи, должен их отработать.

— Э, баро Артакс, а зачем мыть? — искренне удивился цыган, лениво приподнявшись на локте. — Сейчас воды зачерпнем, вскипятим, мяты добавим — у меня есть, попьем.

— Лучше я сам помою, — поднялся Томас. — Пойдет цыган мыть, котелок украдет. А не украдет, так утопит.

— Да не умею я мыть! — радостно откликнулся цыган. — Лудить да паять — всегда пожалуйста, а мыть не могу.

— Ничего, помучается — вот и научится, — остановил я старика. Взяв котелок, зачерпнул им горячей золы и вручил Зарко. — Все должно быть по справедливости. Иди, друг коней, на ручей, а иначе я буду думать, что за тебя собаки посуду моют.

— Какие собаки? — вскинулся Зарко.

— Да слышал я, что у цыган принято собакам грязную посуду выставлять — они ее вылижут, будет чистая.

Томаса передернуло, а цыган от возмущения лишился дара речи. Схватив котелок, Зарко забурчал что-то себе под нос и пошел на ручей.

— А что, у них и на самом деле собаки посуду вылизывают? — осторожно поинтересовался Томас. Подумав, покачал головой. — А ведь с них и станется. Тьфу…

Я только усмехнулся, прислушиваясь к доносившемуся до нас скрипу золы и ругательствам цыгана. Наконец Зарко явился с котелком, полным чистой воды, и поставил его на огонь. Усевшись возле костра, с обидой сказал:

— Я, Артакс, тебя баро назвал, решил, что ты рома, а ты гаджо!

— Да какой из меня рома? Гаджо, он и есть гаджо, — развел я руками. — Зато ты котелок вымыл, пользу принес. А про собак — шутка такая. Я-то знаю, что вы собственную посуду пуще глаз бережете и никому не даете.

Зарко был умным человеком. Поняв, что его провели, захохотал.

— Не зря говорят, что ты капитаном был, не зря. А ведь хорошим начальником был, верно?

— Как же я сам про себя скажу — хорошим я был, плохим? — пожал я плечами, хотя в душе полагал, что воинский начальник из меня неплохой. Был бы плохим — давно бы собственные драбанты в затылок стукнули или вышестоящее начальство с места согнало. У наемников не ценят ни родословную, ни титул, а только твои собственные поступки.

— Умеешь ты человека заставить, ох умеешь! Только ведь и обидеть умеешь, — заключил Зарко.

— А что делать? Иногда приходилось и обижать, если простого слова не понимают, — согласился я. — Вы, ромалы, тоже можете и обидеть, под свою дудку плясать заставите кого угодно. Томасу кобылу пообещал, а он за тебя теперь в огонь и в воду пойдет.

— А тебе, баро, что нужно? Скажи, чего хочется? — поинтересовался цыган, впившись в меня пронзительным взглядом черных глаз, в которых была такая глубина, что хочется сразу же утопиться или делать то, что она велит.

Но в «глазелки-гляделки» я умею играть хорошо. Гораздо лучше цыгана, и опыта больше. Начальствовать над полком в тяжелой пехоте, куда вербуется разный сброд, — то еще дело. И начинать командовать швалью, вытесывая из них солдат, приходилось с «гляделок». Кто кого пересмотрит — тот и будет командовать. А все остальное — учить ли ратному делу, заставлять выполнять приказы, ломать об колено, если попадется упрямец, — все это будет потом.

Зарко отвел взгляд первым. Потер глаза, сгоняя проступившие от напряжения слезы, помотал головой.

— Как же ты так, баро? — недоуменно сказал цыган. — Моего взгляда допрежь никто не выдерживал.