Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

Уайтстоун помолчала. Я вспомнил обезображенное лицо, представил, как девушка видит портрет жениха. Мимо по-прежнему скользила дорога, освещенная лишь высокой зимней луной.

– Неизвестно, писала она ему или нет. Монк никогда об этом не говорил. Может, она сообщила, что все кончено. Или промолчала, и тогда он сам понял. Кто знает? Главное, из Баррингтона сержант не уехал. Работал неофициально, без зарплаты. Помогал другим ветеранам, делал с ними упражнения на школьном поле Поттерс-Филда.

– И там встретил другого старого солдата, – вставил я. – Лена Жукова. Так началась их крепкая дружба.

– Я понимаю, Жуков хотел отомстить за внучку, – сказала Эди Рен. – И понимаю, почему Том решил ему помочь. Но чего хотел Монк? Прикончить злобных ублюдков – или просто кого-нибудь?

Уайтстоун посмотрела на меня в зеркало заднего вида. Я не находил ответа. Знал только, что Монка научили убивать, и в конце концов лишь эти навыки у него и остались. Даже когда государство решило, что ему пора остановиться, он больше ничего не мог предложить.

– Эди, – произнесла Уайтстоун. – Есть вещи, которые навсегда останутся тайной.

За милю было видно, как голубые сирены наших машин режут ночь, освещая футуристические здания Олимпийского парка.

– Сейчас Монк там, куда идут, когда пойти больше некуда, – сказала Уайтстоун. – Он наконец вернулся домой.

В тени многоквартирного дома стояла дюжина бронированных микроавтобусов. Дом был современным, но выглядел заброшенной развалиной. В наши дни такие постройки сносят с лица земли, или же они одиноко торчат посреди новых зданий, сулящих благополучную жизнь в новом Ист-Энде. В рабочие кварталы переселяется все больше людей с достатком, и места, подобные этому, становятся пустынными, точно поверхность Луны.

Мы показали удостоверения. За натянутой лентой трещали рации, лаяли полицейские собаки, нервно перекликались люди. Между автобусами ждали вооруженные офицеры, держа винтовки Хеклера – Коха под углом в сорок пять градусов, дулами вниз. Несмотря на декабрьский морозец, они ужасно потели в своей амуниции, которая делала их похожими на пришельцев из будущего.

На реденьком газончике одиноко стоял Том Монк и, не отрываясь, смотрел вверх. Я только сейчас заметил, что в затылок ему нацелено полдюжины «глоков».

Обитателей дома эвакуировали. Единственным признаком жизни были рождественские гирлянды, мерцавшие в окнах то белым, то красным, то зеленым светом.

На улицу выглянула молодая женщина с малышом на руках. Она тут же спряталась, но Монк продолжал смотреть на ее окно, даже когда в комнате погас свет.

– Его жена, – произнесла Эди, и под вспышками голубых сирен у нее на щеках заблестели слезы. – Бедная женщина, бедный парень.

– Нет, – откликнулась Уайтстоун. – Он убийца. И пора схватить этого ублюдка.

Вооруженные офицеры отступили, вперед вышли полицейские с овчарками. Люди встали на колени рядом с собаками, поглаживая их благородные головы и ласково шепча.

Монк обернулся, услышав лай. Он распахнул свою старую шинель, и я увидел, что из огромного потайного кармана, какие бывают у взломщиков, торчит дробовик двенадцатого калибра – того самого, из Поттерс-Филда.

Вокруг зазвучали громкие, напряженные голоса.

– Есть цель! – крикнул кто-то.

– Огонь! – откликнулась Уайтстоун.

И ночь вспорол треск выстрела – единственного, но такого оглушительно долгого, что сердце похолодело. Голова Монка дернулась, будто от удара наотмашь, и затылок взорвался мешаниной крови, костей и мозга. Сержант рухнул на траву, словно поверженный воин – британский воин, которым он на самом деле и был.

Вся моя ненависть к Монку вдруг исчезла, уступив место горечи и грусти. Я хотел подойти, но почувствовал, как на плечо легла рука Уайтстоун.

– Для одного вечера вам уже достаточно, Макс. Рождество почти наступило.

Она дала команду, и офицеры спустили собак.

Тридцать восемь

Было воскресное утро.

Скаут сидела у окна – ждала маму. Огромный мясной рынок закрылся на выходные, улица была почти пуста, и над этой безмятежной картиной поднимался белый купол собора Святого Павла.

По телевизору показывали, как в дом номер десять по Даунинг-стрит входит член парламента от Северного Хиллингдона. Следом шла Сири Восс, прижимая к груди толстую папку, словно младенца.

Бен Кинг застенчиво улыбнулся журналистам, которые галдели наперебой.

– Примите наши поздравления! Несколько слов, господин министр!

– Вы – самый молодой секретарь казначейства в истории. Что вы чувствуете?

– Какой политики вы будете придерживаться на новом посту? Намного ли измените курс?

– Как собираетесь организовать работу фракции, мистер Кинг? Намного ли измените курс? Расшевелите их всех?

Кинг вполголоса поздоровался с полисменом, стоящим у двери, и тот взял под козырек. Политик и Сири Восс вошли в дом, а у меня опять схватило поясницу.

Стэн спал у ног Скаут. Стоило мне вздрогнуть, как он вскочил и потянулся, глядя на меня огромными круглыми глазами – хвост вниз, хвост вверх. Стэн будто говорил: «Нужно делать так каждый день, ты разве не понимаешь?» А может, просто хотел, чтобы ему дали поесть.

В кармане джинсов завибрировал телефон. Помолчал и начал вибрировать снова. Я вытащил его, прочел сообщение от Энн и подумал, что никого не знаешь так мало, как бывших возлюбленных.

– Ангел, – сказал я дочери с беззаботностью, которой не чувствовал, – мама сегодня не приедет. Что-то случилось, прости.

– Она занята, – ответила Скаут, глядя на меня без всякого выражения.

Я кивнул, не сводя с дочери глаз. Девочка пошла к столу, взяла коробку с карандашами и открыла альбом. Я немного постоял рядом, наблюдая, как она рисует голову Стэна. Получалось отлично. Красивые выпуклые глаза, уши, похожие на волнистые локоны девушек на старинных картинах, нос, напоминавший смятый чернослив, и прекрасный хвостик с «перышками» шерсти – все вышло, как настоящее.

Я взял дочку за руку, и Скаут подняла глаза.

– Милая. Мы с тобой теперь одни. Но все хорошо. Правда ведь?

Она посмотрела на рисунок и снова на меня:

– Да. Все хорошо.

Я выдохнул:

– Скаут?

– Что?

– Я очень, очень тобой горжусь.

Девочка встала, неловко обняла меня, и я поцеловал ее в макушку. Затем Скаут отправилась к себе в комнату, а следом побежал Стэн, подняв хвостик, точно перископ.

Я повернулся к телевизору как раз в тот момент, когда Бен Кинг вышел из дома номер десять. Сири Восс с охапкой бумаг семенила следом, но когда политик приблизился к журналистам, отступила в сторону.

Бен Кинг улыбнулся, слегка склонил голову набок и посмотрел в камеру так же, как часто смотрел на меня – чуть искоса, проницательным, обезоруженным и обезоруживающим взглядом, будто видел в собеседнике то, чего не видит больше никто.

И тут я заметил, что у него стеклянный глаз.

Сатклиф говорил правду. Двадцать лет назад, в той подвальной комнате, один из парней действительно лишился глаза – хоть какая-то плата за жизнь убитой девушки. Но это был не Хьюго Бак.

«Ты, – думал я, пока Бен Кинг улыбался в камеру, стоя на Даунинг-стрит. – Ты».

Я представил мальчишек, сидящих за столом. Близнецы впервые в жизни яростно ссорились. Одинаковые во всем, не считая сердец. Один из братьев изо всех сил швырнул в другого стакан. Теперь я знал: Нэда Кинга не было в подвале в ту ночь, когда оборвалась жизнь Ани Бауэр. Там был его брат, Бен.

– Папа? – сказала Скаут.

Она принесла свои боксерские перчатки – один из тех неудачных подарков, которые так часто покупают родители, еще лелея тщеславную надежду, что дети разделят их увлечения. Один из тех подарков, которыми восхищаются из вежливости, а потом кладут в шкаф и забывают там навсегда.

Однако Скаут вспомнила.

– Научи, – попросила она. – Покажи мне – как.

И я помог ей надеть перчатки. Я выбирал самый маленький размер, но они все равно были ей велики и выглядели смешно. Однако мы не улыбались.

Я поднял ладони.

– Когда бьешь, двигайся так, будто ловишь муху. Ловила когда-нибудь мух?

Она поежилась:

– Я видела, как Стэн однажды поймал осу.

– Вот и представь это. Бить нужно очень быстро и так же быстро отводить руку.

Я показал удар и снова подставил ей ладони.

– Теперь попробуй.

Скаут нахмурилась:

– У меня силы нет.

Я погладил ее по плечу.

– Милая, дело совсем не в том, как сильно ты бьешь.

И Скаут начала боксировать.

А потом, совсем неожиданно, наступил канун Рождества. Небо стало серым, чувствовалось, что скоро повалит снег.

Я сидел в темном зале школы и смотрел на одетых в простыни ангелов с крыльями, примотанными скотчем, на пятилетних волхвов с ватными бородами, на игрушечных животных в загоне. Посреди всего этого, потрясая кулачком в небеса, стояла Сердитая Овечка.