Абсорбент. Маньяк, который меня любил - Оксана Заугольная

Дети не видели, поэтому Борис жил дальше, как жил. Он признался, что удовольствия никакого не получил. Кот маленький, его тщедушное тельце почти не дергалось, голова не покатилась, а крови — крови от курицы и то натекало больше. Они верили Борису, ведь курицам головы он тоже иногда рубил.

А потом он избил жену до полусмерти. Это уже было не очень хорошо, но! И тут Борис поднимал вверх указательный палец. Жена была его — это раз. Не до смерти — это два. И дети не видели? — спросили они. И дети не видели — это три.

Жену Бориса они видели мельком. Усталая, плохо покрашенная блондинка, с выщипанными в ниточку бровями и потертой сумочкой, она тоже была сломанная. Они видели таких. Починить ее можно лишь одним способом — добить до смерти. Но им это было неинтересно — подобной благотворительностью они не занимались.

А потом случился сосед. Сосед был совсем плох. Во-первых, он не бил свою жену и утверждал, будто крики его, Бориса, жены, ему мешают. Во-вторых, он взял у Бориса в долг и не отдал. Или Борис взял у него в долг и не отдал? Борис не помнил. Помнил, что сосед вызывал дикое раздражение, раздражал куда сильнее, чем когда-то кот.

«А еще, — доверительно наклонялся Борис к ним, — он был куда больше и кота, и жены. Его можно было долго бить топором».

Семнадцать. Борису очень нравилось число. И они соглашались: число что надо! Но Борису не повезло, он где-то не рассчитал. Топор был острым, Борис не слишком пьяным. Только сосед был совершенно трезвым и увернулся, а потом побежал. Коту было некуда бежать, а жена никогда не пыталась убегать, покорно закрываясь руками, чтобы было понятнее, куда надо бить. Поэтому Борис сначала растерялся. А потом не догнал. И дверь у соседа была железная, такую не пробьешь даже острым топором, Борис точно знал, он пробовал. И они качали головой, подтверждая, что дело не в топоре. Как можно было так подло сбежать? Бориса тогда повязали и забрали у него топор. А самого вскоре отправили в больницу на принудительное лечение, хотя Борис никак не мог взять в толк, что же не так.

«Может, дело в том, что нас видели дети?» — гадал он, и раз за разом им приходилось подтверждать: да, все дело в этом, и сам Борис вовсе не виноват.

Борис постоянно говорил, какой он старый и как не сумеет закончить начатое, если даже выйдет из больницы. Он был не старый, ему было около пятидесяти, но водка, а потом такое внезапное и резкое ее отсутствие совсем подкосили его здоровье. Им пришлось пообещать, что они закончат начатое за Бориса.

«Топором? — с надеждой спрашивал Борис, и глаза его горели, как у пятилетнего при встрече с Дедом Морозом. — Семнадцать раз?»

«Топором, — обещали они, стараясь не кривиться. — Семнадцать раз».

Но пообещать было проще, чем выполнить. Проклятый сосед вслед за Борисом перебрался в Пермь, только не в психиатрическую больницу в центре города, а в съемную квартирку недалеко от «Гознака». Кажется, он развелся со своей не битой женой, но Борис не слишком радовался своей победе. Его жена от него тоже ушла, но способом куда более обычным — опущение почек вместе с водкой, которую ей теперь приходилось пить одной, довели ее наконец до финала. Только вряд ли она была счастлива, ведь умереть ей хотелось от любви.

«Семнадцать раз, — твердил Борис, не слушая про однокомнатную квартирку, работу в трамвайном депо и пиво по пятницам. — Не забудь!»

Они не собирались забывать, и пусть до этого им было сложно придумать, как поехать с топором в какую-то дикую местность и зарубить там человека, то теперь приходилось разбираться, как сделать это у «Гознака». Довольно людное место, если Борис понимает. Борис не понимал, он хотел знать, что у них все получится.

А потом он умер. Они не поняли от чего. То ли от цирроза, то ли от паленой водки, но откуда он мог взять ее в больнице? Впрочем, благодаря Борису пациентов месяца на три перестали выпускать во двор. Так что вспоминали его даже те, кто никогда не видел. Борису бы понравилось.

А они пытались понять, каково было жить Борисом. Без водки понять было сложно, но они справились. Даже завели кота, а потом отрубили ему голову. Просто чтобы убедиться — никакого удовольствия. У них не было жены и избивать было некого, но в остальном шкура уже умершего Бориса пришлась настолько впору, что они не всегда понимали, где они, а где Борис. И вот именно тогда они взяли топор и пошли туда, где по пятницам после пива пролегал путь соседа Бориса домой.

Все получилось. Просто не могло не получиться. Был топор, было темно. Сосед был нетрезв, а они были Борисом. Они немного схитрили и первым ударом пробили грудную клетку. Иногда для этого достаточно ловкости, а не силы. И топор должен быть острым, да.

Остальные шестнадцать ударов были для Бориса. И они поняли, что Борис уходит. Истаивает, покидает их сны и явь, становится почти целым. Починенным.

Так хорошо им не было никогда в жизни. Это было лучше кофе со сливками, лучше оргазма и теплой ванны с пеной. Стоя над бездыханным телом и считая удары, в скользких от крови перчатках, они были практически счастливы.

А потом Борис исчез окончательно, а они оставили тело. И снова стало пусто. И тогда они начали искать следующего, того, кого нужно починить.

И другие были.

А сейчас… Они собирались отдохнуть, ведь правда собирались. Но Александр был таким славным и таким несчастным. И они чувствовали, как становятся им. Его было рано отпускать, он ничем не болел. Но Николай ведь тоже ничем не болел, а написали ему в истории столько всего. Может, и с Александром что-то случится?

Ломать так ломать, чинить так чинить, чего ждать, когда станет поздно? Сейчас можно успокоить и освободить такого славного Александра. К тому же полиция. Они хищно раздули ноздри и улыбнулись. Полиция им не нравилась так же, как и Александру.

А может, даже больше.

Они облегченно вздохнули, чувствуя, как натекает новая маска. Александр, чуть сгорбившись и волоча ноги, двигался в сторону своего последнего прибежища, а совсем недалеко от него — он и не подозревал об этом, такой славный, такой сломанный, — подволакивали